Члены этой группы уже давно стали мишенью «полиции счастья». Последователи евгеники обещали, что их методы приведут к личному и общественному счастью, и верили, что любое эмоциональное состояние, кроме радости, вредит человеческой эволюции[114]. Вместо честного разговора о текущих социальных, политических и экономических проблемах они предлагали примитивную картинку, где проблематика болезней и счастья проста как дважды два. Тех, кто был не согласен с их философией и методами, объявляли противниками науки, игнорировали или подвергали остракизму. В США евгеническое движение появилось в начале XX века, и это была мрачная эпоха для людей с физическими или ментальными заболеваниями и инвалидностью — общество обвиняло их во всех коллективных бедах[115].
Когда евгеника была на подъеме, людей, страдавших серьезными заболеваниями, лишали медицинского ухода, чтобы испытать на прочность. Было распространенной практикой ссылаться на «научные данные», которые якобы подтверждают, что существование больных людей вредит всему населению и порождает еще больше болезней и нежелательных социальных явлений. Людей с инвалидностью называли слабыми духом. Считалось, что они не могут взять себя в руки, для них характерны неподобающее душевное состояние, «невоздержанность, неконтролируемые приступы гнева, слабоволие, неспособность руководствоваться общественным благом, попустительское отношение к прокорму своей семьи, в отличие от своих добрых соседей… и психические приступы». Центральный тезис заключался в том, что эти люди отвлекают силы общества от достижения всеобщего счастья. Следовательно, для решения проблемы предлагалось избавиться от них и притвориться, что их вообще не существовало, — все ради высшего блага, разумеется[116].
Некоторые психологи в то время считали, что избавление от «слабых духом» людей принесет невероятный прогресс в достижении счастья и развитии всех групп общества. Слабый дух стал еще одним ярлыком для любого человека с физическим или ментальным заболеванием, который не мог воплотить собой текущий идеал полезного, продуктивного и довольного члена современного ему общества. Из этого следовало, что надо запирать, стерилизовать или убивать любого, кто угрожает общественному счастью. Ментально и физически больные люди считались одной из страшнейших угроз благополучию в то время, и многие не считали зазорным переходить от слов к делу[117].
Связь между здоровьем и счастьем по-прежнему остается весьма непростой. Книги, пропагандирующие «закон притяжения» и всякого рода манифестации, часто предполагают, что мысли и тревоги по поводу недугов к ним и приведут. Там также любят задавать вопрос: «Замечали ли вы, что те, кто много говорит о болезнях, постоянно болеют?»[118] Сразу скажу, что мой ответ — нет, не замечала. Я постоянно работаю с людьми, которые живут с хроническими заболеваниями или инвалидностью, а кроме того, многим моим родственникам приходится решать проблемы, связанные со здоровьем. И мне все еще не удалось обнаружить корреляцию между разговорами о болезнях и появлением болезней. Источников, где бы такая корреляция приводилась, я тоже не нашла.
Болезни и инвалидность, как правило, возникают из-за сложного стечения целого ряда неблагоприятных факторов. Вот список распространенных факторов, влияющих на наше здоровье в целом[119].
• социально-экономический статус;
• доступность здравоохранения;
• экологическое загрязнение;
• социальная поддержка и близкие отношения;
• неблагоприятные условия труда и безработица;
• дискриминация;
• религиозные убеждения;
• гендер;
• различные социальные веяния;
• употребление табака;
• доступ к качественной пище;
• употребление алкоголя и наркотических веществ;
• защищенная половая жизнь и сексуальное просвещение;
• государственные программы по скринингу заболеваний;
• стресс и навыки работы со своей стресс-реакцией;
• условия жизни и неблагоприятные факторы в детстве;
• индивидуальные особенности иммунной системы;
• индивидуальные особенности работы нейромедиаторов, нейромодуляторов и гормонов;
• генетическая предрасположенность.
Когда в обществе обсуждаются болезни и инвалидность, многие из этих факторов игнорируются или просто замалчиваются. Гораздо легче притворяться, что у каждого есть полный контроль над собственным здоровьем, и именно это токсичный позитив продолжает транслировать, чтобы поддерживать разрушительные идеи о человеческой физиологии. Мы не пытаемся разобраться, почему люди заболевают и почему не могут выздороветь. Не пытаемся понять, как адаптировать окружающую среду так, чтобы людям с хроническими заболеваниями и маломобильным было проще участвовать в общественной жизни. Вместо этого мы делаем упор на позитивность и силу мысли как главные инструменты исцеления. Нам трудно отнестись к больному телу как к нормальному проявлению человеческого опыта, многогранного и достойного уважения, потому что связанный с этим «негатив» кажется невыносимым.
В своей книге The Promise of Happiness Сара Ахмед красноречиво описывает, как некоторые тела превращаются в объекты, угрожающие либо препятствующие нашему счастью. Явление становится положительным или отрицательным в зависимости от смысла, который мы ему придаем. На протяжении истории слабые, больные или покалеченные тела обозначались как несчастливые. Присутствие тела, которое не вписывается в традиционный нарратив здоровья, заставляет задумываться о собственных физической уязвимости и смертности[120]. Оно напоминает нам, что здоровье никому не гарантировано и в любой момент наш контроль над ним может быть утерян. Когда это несовершенное тело переживает и выражает эмоциональные реакции, отличные от радости и счастья, нам хочется дистанцироваться.
Остановитесь на минуту и подумайте, как мы реагируем на людей, живущих с хроническими болезнями и инвалидностью. Мы, как правило, ожидаем, что они адаптируются и присоединятся к людям со здоровыми телами либо уберутся с глаз подальше. Больным людям говорят «скорее поправляться», и единственная ситуация, когда они получают позитивное внимание, — это если они преодолели все преграды, вдохновляют своей энергией и радуют нас своими стойкостью и достижениями. Люди не отворачиваются от инвалидности и болезней, только когда они вписаны в привычный образ здоровья и счастья. Становится практически невозможно отделить здоровье от счастья, так что если первого вам не досталось, то хотя бы второе будьте добры демонстрировать. Это бесчеловечное и совершенно невыполнимое требование для большой доли населения.
Чтобы вычистить токсичный позитив из разговоров о здоровье, болезнях и инвалидности, нужно честно и прямо посмотреть на тяжелые и неприятные аспекты нашей реальности. Каждый из нас может в какой-то момент жизни заболеть или получить инвалидность — временную или постоянную. Здоровье не гарантия счастья, и наоборот. Человек может жить полноценно, не отвечая общепринятым стандартам «полноценного» тела.
Что, если мы просто примем тело с инвалидностью как часть социальной среды? Со всеми его эмоциями, недостатками и многогранными проявлениями. Что, если мы позволим людям выражать свой внутренний мир и делиться своими чувствами независимо от их медицинского статуса? Возможно, настоящее здоровье и благополучие требуют, чтобы мы меньше пытались навязать людям счастье, а больше концентрировались на том, как наш мир может подстроиться под людей со всеми возможностями и диагнозами и интегрировать их в социум. Знаю, что звучит очень амбициозно, но что, если от этого зависит наше коллективное благополучие?
Погоня за счастьем тесно связана с расизмом и антииммигрантскими настроениями. Стереотипы «сердитой черной женщины», «обиженного мигранта» и «образцового представителя меньшинства» существуют уже много лет[121]. И снова для их укрепления во имя всеобщего блага была использована наука.
В начале XX века эмоциональный самоконтроль считался величайшей добродетелью, и ученые утверждали, что одни расы владеют собой лучше других. Чем лучше группа людей контролировала свои эмоциональные реакции, тем больше в них было цивилизованности. Ученые и элита мечтали создать «эволюционные утопии, в которых счастливые и контролирующие себя общества полны счастливыми и продуктивными людьми». Это означало, что надо избавиться от любых групп, которые выражают слишком много негатива и мешают достижению всеобщего счастья[122].
Образ «обиженного мигранта» стал в то время очень расхожим. Если вы казались подавленным, это воспринималось как признак низкого интеллекта. Люди, иммигрировавшие в США до и сразу после Второй мировой войны, особенно евреи, должны были хранить молчание о своих травмах и связанных с войной стрессах. Если они не изображали позитивный настрой, то окружающие считали, что они выбиваются из социальных норм и не могут держать себя в руках, а это грозило понижением их социального статуса. Официальная оценка иммигрантов также базировалась на оптимизме и продуктивности, а их личная история и обстоятельства никого не волновали. Это лишь затрудняло ассимиляцию мигрантов в новой культуре и усугубляло психологическое состояние. К иммигрантам выдвигались крайне высокие требования, и они рисковали быть исключенными из своей новой социальной группы, если не демонстрировали высокую работоспособность или каким-либо образом мешали окружающим наслаждаться жизнью[123]