[38], а закрученный спиралью хвост, он же корма, безжалостно хлестал по воде, бичуя неповинные хрустальные волны, по которым разбегались тысячи кругов и кружков, словно раскрытые для жалобы рты. Судьи хотели было осведомиться об имени драконова хозяина, но тут из семи пастей с громким, но веселящим треском вырвался могучий сноп пламени, и огненные языки, взвиваясь в воздух, начертали различные фигуры и чудные письмена, ярко светившиеся на фоне бурых клубов дыма (в тот день солнце вело себя учтиво — его лучи не жгли, свет не затмевал сверкание потешных огней, и тем приятней было это праздничное зрелище), — казалось, то пылают окрестные леса. Продолжалось это довольно долго, среди простого народа поднялась веселая кутерьма — люди убегали со своих мест, спасаясь от гонявшихся за ними шутих, а те, подкатываясь под ноги или цепляясь за платья, казалось, совершали обход, подобно альгвасилам на празднествах, проверяющим, нет ли у кого запретного оружия. Наконец объятое дымом и огнем искусное сооружение рухнуло, и, когда туман рассеялся и свет вернул себе свою власть, все увидели уже ничем не прикрытую лодку; на ее носу в златотканой мантии сидел на королевском троне дон Фернандо, увенчанный двойной диадемой, напоминавшей императорскую корону, и держал в правой руке жезл, а в левой шар, или державу, — как верный сын Толедо, изображая собственной персоной герб нашего славного города; а шестеро гребцов, прежде скрытые, теперь оказались на виду — наряженные африканцами, они сидели у бортов и гребли веслами, на которых были нарисованы гербы главных городов и селений этого королевства[39], завоеванных отвагою наших предков.
Всех восхитило остроумие и тронула любовь распорядителя к отечеству, а судьям было вручено послание, в котором значилось следующее:
Счастливее нет моего герба.
Недаром меня увенчала судьба
Красой и умом.
Что ж! Вывод не нов:
Толедо во всем —
Король городов.
Послание одобрили все, кто его услышал, причем усмотрели тайный смысл в последнем стихе — в сокращенном названии города Толедо, именуемого «королем во всем» (если убрать средний слог из слова «Толедо», получится «тодо»[40]), и это чистая правда, которая подтверждается тамошними поэтами, благочестием, красотой, благородством, доблестью, богатством, климатом, водами и плодами. Ведь даже в реке там находят золото, в горах — серебро, и в источниках — топазы. Что это правда, доказано на опыте, а мне расхваливать Толедо нет корысти — я не уроженец и не житель этого города, а потому вдвойне заслуживаю доверия.
Взоры были прикованы к волшебному убранству распорядителевой лодки, как вдруг их привлекло новое зрелище: появилась первая фигура — огромная, очень красивая утка, занимавшая собою всю ладью. Перьев было на ней столько, что казалось, то плывет белая гора, когда бы не явственно видимые очертания утки, да и белизною она напоминала снежную гору, — однако жаркая погода делала эту догадку уж вовсе неуместной. Два весла шевелились, будто лапы размерами под стать туловищу, нос лодки изображал утиную голову, а корма — хвост, служивший рулем; все хохотали, глядя на это диво, и не находили слов для похвал. И чтобы пуще развесе лить народ, из самой глубины прозрачных струй вдруг вынырнул красивый юноша: он обхватил руками шею утки, она же встретила его нежными кивками, как бы благодаря за ласку, и при звуках невидимых арф и виол, спрятанных под ее крыльями, юноша вздумал пробраться к самому сердцу птицы. Разинув гигантский клюв, утка проглотила его, а через несколько минут на кудрявых перьях ее белоснежной спины появился дон Суэро, одетый моряком, в костюме белого златотканого атласа, с копьем на плече и круглым щитом; изящным жестом он протянул судьям свою табличку, и те прочли вслух:
Моя бездонная любовь, Анаде[41],
Плывет, не тонет — даром что без дна...
Зато без Вас на дно пошла б она.
Остроумие стихов было с восторгом встречено всеми, знавшими, кому из дам служит их автор и насколько он пользуется взаимностью; знатоки оценили искусство, с каким в первый стих было вставлено имя дамы, некоторые же придирчивые критики сказали, что в подобных играх (душа коих — стихотворный девиз) неприлично и предосудительно вставлять имена и каламбурить с ними, но автора столь удачной остроты они, мол, согласны извинить. Покамест одни ее превозносили, а другие поносили, распорядитель потихоньку сбросил императорское облачение и появился в другом костюме, более легком и пригодном для забав на воде. Его противник представился судьям, вручил в залог алмазный фермуар, и после сигнала, поданного военными трубами, оба, стоя на носу лодок, вступили в бой; равные по ловкости и силе, они после первой схватки, окончившейся вничью, сошлись вторично; тут соперник, замахнувшись слишком сильно, упал в воду, и распорядитель, успевший до этого сломать копье о его щит, был признан победителем и получил приз, который преподнес Диане к великому огорчению Исабелы — она его любила тайно, однако желала бы, чтобы ее чувства были вознаграждены явно. Дон Суэро вернулся вплавь к своей символической утке, чем успокоил публику, встревоженную его падением и опасностью, которой грозили ему хрустальные волны, не раз каравшие смельчаков, — но оба рыцаря были ловки и с детства привычны сражаться врукопашную с яростным течением.
Тем временем примчалась галера с восемью гребцами в один ряд — больше не уместилось на узком и длинном суденышке, служившем основанием для высокого помоста; весла были позолоченные, а корабельщики выряжены купцами разных стран. На всех веслах — крыльях «Корысти», именем коей называлась галера, — была одна и та же надпись:
«Против ветра».
Оснастка ее состояла из золотых цепочек, лент, перевязей, поясов, ожерелий, увешанных пряжками и серьгами, и хоть золото было накладное, а сверкавшие на нем камни и жемчуг — поддельные, публика издали была обманута и думала, что видит вещи, сработанные из царя металлов, редкостных брильянтов, изумрудов, рубинов, дорогих аметистов, — да и как было не подумать, зная о безмерно богатом майорате владельца галеры и о его не меньшей щедрости. Меж сплетением веревочных лестниц, подымавшихся к марсу, виднелись слова:
«Таким путем».
Таран галеры был на вид из массивного золота; он смело врезался в толедские волны, а те, казалось, охотно уступали дорогу, подкупленные его всепобедительным богатством; во всю длину тарана было голубыми буквами написано:
«В любых обстоятельствах».
Грот-мачта была так же высока, как дерево, с коего обобрал плоды Геркулес, усыпив бдительные очи трех сестриц Гесперид[42], воспетых Сенекой, Лукрецием и Диодором[43]. Парус из белого атласа, весь испещренный дублонами, эскудо, реалами и другими золотыми монетами, был натянут на рее с таким девизом:
«Деньги — попутный ветер».
Такого же рода парус с таким же девизом красовался на бизань-мачте. Марс, по видимости сделанный из кораллов и по форме изображавший корону, имел на ободе надпись:
«Тому, кто даст больше».
На марсе стоял Амур в роскошных одеждах (тут он отказался от обета бедности, соблюдаемого столько веков) и глядел в подзорную трубу, тоже всю золотую вплоть до стекол, с надписью:
«Сквозь золото глядя, не видишь пятен»,
А вокруг линз:
«Глаз бедняка ослепляю, богача — обостряю».
На последней мачте реяло знамя столь огромное, что два его угла лобызали воду. Было оно из бирюзовой тафты с вышитой картиной — ревность в виде собаки лает на влюбленного, который швыряет ей куски золота, чтобы утихомирилась, а она с жадностью их заглатывает и как бы давится. Через обе фигуры шла надпись:
«Отрава для ревности».
Снасти, мачты, тросы и борта украшало несметное множество вымпелов и флажков самых различных и ярких цветов; на каждом виднелась фигура нагой, скорбной Нищеты и надпись:
«Пусть ее бичуют ветры».
Каюта на корме была сделана — если не в самом деле, то на вид — из стекла, перламутра, золота и серебра. Там, в золотом кресле, сидел карлик, столь безобразный и мерзкий, что вряд ли был более гнусным облик того, кто дерзнул искушать кающегося в пустыне святого мужа;[44] рядом с карликом, совсем голым, была Красота, прелестно изображаемая отроком тринадцати-четырнадцати лет в женском платье; с горделивым презрением она отворачивалась от Адониса, Пирама и Авессалома[45], которые, простершись у ее ног, молили о любви, меж тем как она, коленопреклоненная, одной рукой тянула к себе цепи и ожерелья, блиставшие на шее и груди страшного карлика, а другой кадила ему фимиамом, дымившим в золотой кадильнице. Галера приблизилась, язвительная живая картина предстала перед судьями и дамами, и стоявший на носу великолепно одетый дон Лоренсо подал таблицу с надписью, от которой мужчины расхохотались, а дамы зарделись со стыда:
Распорядитель уже обдумывал, как бы отомстить за оскорбленных красавиц, желавших злоязычному наглецу провалиться сквозь землю, но тут показались ладьи двух других участников — дона Нуньо и дона Белы. Первый превратил свою ладью в цветущий сад, который мог бы стоять рядом со знаменитыми садами Алкиноя