Скромность не могла сдержать ликование дона Хуана, и он простерся у ног престарелой четы, изливая в бесконечных благодарностях свое безмерное почтение, откуда обоим стало ясно, что, хотя в свое время они пытались умерить его пылкость разными доводами — дурно понятыми и дурно принятыми — и учтивыми увещеваниями, так как считали поведение дона Хуана весьма странным, все дело было в том, что они многого не знали и не понимали. Дон Хуан простился с будущими своими тестем, тещей и женой, с новобрачными и их друзьями. А дон Гарсиа, только что примирившийся с доном Алехо, но уже ставший тому истинным другом, — у человека благородного в словах видна душа, а в делах — сердце, — отправился проводить дона Хуана; оба, равно счастливые и влюбленные, возвратились в город, новобрачные отправились в свою опочивальню, гости — в свои комнаты, сон — к своим обычным обязанностям, и тишина — на виллу, чтобы прошел в покое остаток ночи, сей гостиницы, где останавливаются на отдых земные дела людей, дабы с новыми силами продолжить путь к последнему постою, пределу нашего странствия.
Звезды уже сбежали с небосклона — похитив свой свет у солнца, они не смеют попадаться ему на глаза, — а могучее светило, разгоняя тени и щедро расточая золото своих лучей, озаряло багряными отсветами вершины высоких гор и, внимая славословиям певчих пташек, бросало на землю огненные снопы, чтобы разбудить в долине розы, поникшие в его отсутствие и призывавшие его, как больные — лекаря, когда Серафина и дон Гарсиа, укоряя солнце за леность, прежде в нем незаметную (в отличие от Ирене и дона Алехо, бранивших царя планет за то, что встает спозаранок, как поденщик), прослушали раннюю обедню в храме святого Винцента в своем приходе и, исполнив сей христианский долг, причастились, с разрешения викария, святых тайн, дабы их браку было даровано счастливое начало, и отправились к дону Педро, дяде невесты. Там, в присутствии родителей дона Гарсиа, челяди трех домов и главного вершителя таинства, чета влюбленных своими давно желанными «да» присоединила к узам Амура узы Гименея; долгожданное торжество украшали радостные лица и приветствия домочадцев, веселые возгласы, музыка и роскошь, подобавшая знатности и богатству молодоженов, но портила поспешность — надо было успеть, пока не прибыли те, чье появление могло помешать обряду. Когда благородные родители обнимали и благословляли влюбленных и молили небо ниспослать им счастье, появился дон Алехо с друзьями — этим утром его заставил подняться раньше, чем обычно и чем полагалось бы новобрачному, дружеский долг. Поздравив молодых и сердечно пожелав им счастья, он попросил всех от имени супруги и своего собственного принять участие в празднестве на вилле «Буэнависта», где он, с одобрения друзей, задумал возобновить развлечения, чтобы еще несколько дней веселился весь Толедо и забавлялись обитатели виллы. Приглашенные не могли (да и не собирались) отвергнуть столь любезное и великодушное Предложение; итак, поблагодарив, родители, дети и дядюшка спустились в двух каретах на Вегу и прибыли в «Буэнависту», название которой сегодня, как никогда, звучало кстати — столько красавиц приютил ее кров. Навстречу им вышло галантное воинство дам и кавалеров, осыпая их градом приветствий и поцелуев (которые без труда вообразит всякий благородный человек, поэтому не стану их описывать).
Меж тем приближался час обеда, и пока дружное толедское дворянство изобретало новые игры и забавы, к которым их влекли молодость и родство большинства с четырьмя новобрачными, родители Лисиды и дона Хуана, прогуливаясь меж цветущими куртинами и клумбами этого второго рая, завершили начатое накануне — решили соединиться домами, поженить детей с полного и бескорыстного согласия обеих семей, подписать этим вечером контракт и сыграть свадьбу здесь, в «Буэнависте», так как этой восхитительной вилле словно дано небом благополучно соединять любящих. Новость вмиг разнеслась по вилле, все ликовали, как это легко себе представить; и чтобы это свадебное местечко осталось довольно своими подопечными, было решено целую неделю не покидать его, не выезжать в город и, не жалея трудов и затрат, придумывать самые изысканные забавы, чтобы прославить три свадьбы. Среди гостей был дон Мельчор — человек тонкого ума и обхождения, в ком смелая фантазия, забавляя и восхищая окружающих, сочеталась с веселым и добродушным нравом; из-за его миролюбия, вежества и родовитости все были ему друзьями и никто не был врагом. Видя, сколь благоприятны время и обстоятельства для того, чтобы проявить присущее ему остроумие, дон Мельчор сказал:
— Близятся каникулы, все знают, как тяжко будет в Толедо, и мы, молодые кабальеро, ломаем головы, придумывая занятие, которое поможет нам спастись от духоты и зноя, столь жестоких в эти месяцы, и заполнить досуг. Баскский мяч[61], конечно, игра благородная, но за это развлечение надо платить наличными — процентами усталости, а подчас и смертью, когда тебе вдруг поднесут кувшин воды, манящей жаждущего, и наши знаменитые родники оказываются смертельными. Шарокатный стол хорош зимой, но не летом — кому сейчас охота сидеть в четырех стенах и кружиться у стола, как лошадь на мельнице, горяча кровь и простужая кошельки! Отправиться на реку, чтобы бороться с течением и топить в воде докуку от зноя, было бы недурно, да удовольствие это минутное — когда возвращаешься в город, жара уже ждет, чтобы навалиться с новой силой, так что надобен второй Тахо у Камбронских ворот, у ворот Крови или у Башенки святого Августина. Вот и выходит, что все способы облегчить тяготу этих недель лишь увеличивают ее. Мое мнение, если другие с ним согласятся: раз мы находимся в «Буэнависте», а она — вблизи от других приятных и удобных вилл (которые, ничем не уступая прибрежным виллам Вальядолида, садам Гранады, Каса-дель-Кампо[62], Роще герцога[63] и королевским резиденциям Аранхуэсу и Пардо[64], превосходят, пожалуй, сады Лукана и рощи Мецената[65]), то почему бы нам не покинуть город на сорок дней, — когда солнце, подобно нынешним дамам, души не чает в своих карманных собачках, и те лают на нас все каникулы[66], — не посетить все эти виллы, устраивая в каждой из них особое развлечение? Эта мирская четыредесятница[67], думаю, была бы весьма приятна и для здоровья полезна.
— Ваши доводы против предстоящих двух месяцев, — сказал дон Алехо, — вполне убедительны, и все мы думаем, что только изобретательный ваш ум может принести нам избавление от зноя. Что до меня, я вполне доверяюсь вам.
— Также и я, — сказал дон Хуан, — и, судя по лицам прочих слушателей, я, кажется, могу ручаться за их голоса.
Все заявили, что доверяются дону Мельчору, и он продолжал:
— Из числа присутствующих здесь мы выберем десять мужчин и десять дам, замужних и еще не вступивших в брак, — как раз на половину каникулярных дней. А чтобы никому не было обидно, бросим жребий — билетики опустим в три вазы из тех, что так обильно украшают поставец: в одной будут имена дам, во второй имена мужчин, в третьей — названия двадцати самых знаменитых вилл. Тянуть буду я — ведь я в любви ребенок! — сперва одну виллу и одну даму, потом другую виллу и одного кабальеро, так, женщины и мужчины вперемежку, мы наберем двадцать человек, и каждый должен, в том порядке, в каком выйдет жребий, развлекать нас в доставшийся ему день — каждому предоставляется полная свобода и надежда на награду, которую получит самый изобретательный. Так мы проведем половину каникул, а затем опять кинем жребий и, назло беспощадному солнцу, отлично проведем время.
Всем пришлась по душе такая славная мысль: не откладывая дела в долгий ящик, прокричали «ура» дону Мельчору, написали на билетиках имена дам и кабальеро, сколько их было на вилле, и, наполнив вазы, с нетерпением стали ожидать жеребьевки — каждому хотелось попасть в первую очередь, каждый уж обдумывал, какую забаву устроить да сколько это будет стоить, и ни у кого в мыслях не было скупиться или выйти из игры. Расставили на яшмовой столешнице три вазы, чреватые билетиками, и уполномоченный всеми соискателями дон Мельчор опустил руку в одну, а затем во вторую вазу, приговаривая: «Пошли мне боже, что гоже!» Первым вышел, к немалому своему удовольствию, дон Алехо, и досталась ему та же вилла, где они находились, — даже тут повезло!
Те, чьи имена вышли, остались довольны, а прочие тешились надеждой, что им повезет при следующей жеребьевке. Судьями для определения и вручения наград вызвались быть родители Лисиды и дона Хуана — возраст помешал им участвовать в состязании, но не выказать свою щедрость; все высказались за них и прибавили еще дядюшку Серафины. Так как первая очередь досталась дону Алехо и на этот вечер его друзья приготовили комедию, которую собирались сами разыграть, то решено было, что он таким образом исполнит. свою обязанность, а потом празднества будут продолжаться еще неделю (до свадьбы дона Хуана и Лисиды). Правда, до начала каникул оставалось еще двадцать дней, но жара в том году поспешила вступить в свои права, и череда трех блестящих свадеб оправдывала столь долгие приготовления. Итак, толедские дворяне, распределив между собою дни и разбившись на две группы по двадцать, могли без больших расходов и с большой приятностью провести лето. Всем это очень понравилось, а те, кто надеялся на вторую жеребьевку, тоже не беспокоились — дней было столько, что всем должно было хватить.
Пришла пора обеда. Но прежде чем сесть за стол, надо было еще покончить с предыдущими состязаниями и раздать награды. За «остроумие» получил награду дон Лоренсо — шкатулку из панциря индийской черепахи, инкрустированную серебром, и в ней две дюжины платков, окаймленных дорогими кружевами, — досталось это донье Грасии. За «великолепие» награду вручили дону Фернандо — изумрудного попугая на золотой с рубинами ветке, дабы тот пересказал горести своего хозяина Анарде, получившей награду во второй раз, но и в тысячный не поскупился бы ее воздыхатель. Наконец, за лучший «девиз» наградили дона Нуньо — золотой мушкет в футляре из кораллов с аметистовым ключиком, — и он учтиво преподнес это Лисиде, а та с благодарностью приняла.