— Очень правильно изобразила все это умница Нарсиса, — промолвил дон Мигель. — Действительно, всякого уверенного в своей даме поклонника окрыляет надежность ее чувств и радует беспечность! Прилягу-ка я на это восхитительное ложе — я вижу в нем предсказание блаженства, которое сулит мне благосклонность моей дамы.
С такими словами дон Мигель растянулся на мягкой постели. Но едва он это сделал, как ложе с ним вместе рухнуло наземь, из колонок выдвинулись четыре трубки и из них забили четыре сильных фонтана, обдавая водой его лицо, руки и одежду. В тот же миг над пологом прокатился как бы раскат настоящего грома — это загрохотали два будильника и механизм, управлявший всем сооружением, после чего на дона Мигеля посыпались хлопья снега, и чрезмерно уверенный воздыхатель вмиг промок до нитки.
Смеясь и досадуя, он поднялся на ноги и увидел, что вся махина развалилась, только неугомонные фонтаны продолжали извергать воду, словно издеваясь над его беспечностью, а из-под рассыпавшихся цветов проглянули на спинке в головах кровати прежде скрытые стихи:
Душа, очнись, воспрянь от сна,
Мысль, пробудись и будь ясна,
Дабы понять
Характер женщины: она,
Увы, не в силах быть верна,
Не изменять.
— Страсти господни! — воскликнул самонадеянный вздыхатель. — Теперь я на своей шкуре убедился в истинности этого горького предостережения. И правда, в делах любви никак не применима поговорка: «Заслужи добрую славу и ложись почивать», — уж на что я был уверен, но уснувшее любовное пламя, оказывается, разбудило отрезвляющие водяные и снежные вихри. Обещаю впредь исправиться. Пощадите, сеньоры фонтаны, я уже достаточно наказан, и поделом, не превышайте же своих прав и не обращайте шуточную кару во взаправдашнюю!
Сказав это, дон Мигель пошел по аллее уже осторожней, при малейшем шорохе листвы опасаясь новых подвохов и желая поскорее выбраться отсюда. Он заметил, что вдоль аллеи, затененной густыми ветвями деревьев, торчали здесь и там павлиньи перья, в глазки которых некогда обратились сто очей Аргуса, сторожившего Ио и усыпленного Меркурием, а на тонких пергаментных лентах, обвивавших их стволы, было написано: «И сто глаз не углядели». На что проученный вздыхатель заметил:
— Ежели ста глаз было мало, чтобы углядеть за женщиной, какое безумие беспечно полагаться на одну пару.
Обещая себе в будущем больше ценить осмотрительность, он дошел до конца аллеи, и там, на пьедестале из плюща и мирта, перед ним предстала статуя «Бдительности», с виду изваянная из бронзы, с несколькими головами; к каждой паре глаз была приставлена подзорная труба. «Бдительность» держала за руку женщину, прекрасную лицом, но сделанную из тончайшего стекла, — казалось, легкое дуновение ветерка может разбить красавицу вдребезги.
«Бдительность» как бы оберегала ее от множества врагов, на груди у которых были надписи: «Случайности», «Подарки», «Домогательства»; держа в руках камни, они замахивались на стеклянную женщину, грозясь ее сокрушить. А у пьедестала стояла обрамленная тонкими цветочными гирляндами плита со стихами:
Глуп, кто внушил себе,
Что верность женская надежна, как скала, —
Она, на деле, не прочней стекла.
С такими напутствиями наш умудренный и прозревший вздыхатель, теперь уже опасаясь всего и клянясь отныне взять себе в спутники мудрую осмотрительность, а не доверчивость, вышел на поляну, где взору его представился великолепный Замок и уже добравшиеся туда другие странники.
По второй аллее «Награды за заслуги» пошел дон Суэро, убежденный, что уж его-то заслуги награждены явным благоволением Дианы — хоть и не столь полным, какого он желал бы. В отличие от благоразумных влюбленных, ему было свойственно увеличивать число даруемых дамой милостей нулями собственного тщеславия — недостаток весьма обычный у нынешних Нарциссов, мнящих, что оказывают благодеяние красавицам, позволяя на себя смотреть. И хотя дон Суэро во всем прочем был кабальеро разумный и учтивый, эта его слабость превосходила всякую меру — ему казалось, будто никто из соперников не сравнится с ним в тонкости обхождения, за что многие его осуждали, говоря, что один этот недостаток заслоняет все прочие добрые качества. Словом, был он хоть и не спесив, но порядком тщеславен. Войдя в свою аллею, дон Суэро в самом ее начале увидел чучело «Самопознания», сделанное из сена, пеньки и испанского дрока, — материалов столь же непрочных, как самомнение фатов. В одной руке чучела было блюдо с пеплом, в другой оно держало щепоть такого же пепла, как бы намереваясь посыпать им кичливую голову дона Суэро, который, проходя мимо, прочел на пергаменте, свисавшем с плеча чучела! «Помни, что ты человек».
— Да это больше смахивает на пепельную среду[78], чем на веселую забаву! — воскликнул дон Суэро. — Я и так знаю, что я человек, и, понимая, что в наш век немногие достойны сего звания, — ибо у большинства живущих чувственная природа сильнее, чем разум, и поведенье их противоречит человеческому облику, — я счастлив, что беспристрастный выбор моей дамы остановился на мне среди всех прочих.
Он прошел дальше и увидел, что аллея разделяется на две — в начале каждой была изображена рука, указывающая на нее, а посредине табличка с надписью: «Выбирай».
— И выберу! — сказал дон Суэро.
И он направился по правой аллее, обсаженной красивым зеленым тростником, который природа в наказанье за спесь лишила цветов и плодов, — на его продолговатых листьях было написано: «Тщеславные помыслы». Немного дальше стоял стол, сделанный из бумага, столь искусно раскрашенной, что всякий принял бы ее за черную яшму, и на нем — блюдо с каким-то предметом, покрытым переливчатой тафтой, по очертаниям похожим либо на императорскую корону, либо на персидский тюрбан; заметив, что из-под тафты торчит верхушка в виде державы с посеребренным полумесяцем, дон Суэро решил, что это тюрбан. На лозах дикого винограда, которые, свисая с ветвей высокого тополя, осеняли, подобно балдахину, загадочный предмет, была прикреплена табличка со стихами:
Сними покров,
Чтоб вознаграждена
Была твоя настойчивость сполна.
Дон Суэро так и поступил, надеясь увидеть корону. Но когда он, взявшись за верхушку, что изображала державу с полумесяцем, приподнял ее, оказалось, что это верх клетки — низ же клетки остался у него в руке, и оттуда выпорхнула на волю стайка птичек; усевшись на ветвях высоких деревьев, они радостно запели, приветствуя свою свободу, а может, и потешаясь над обманутым фатом и его непомерным самомнением. Дон Суэро порядком смутился, как будто вольные пташки и впрямь издевались над ним в своих песнях, заявляя о том обидными для него словами, или же как будто его конфуз произошел при свидетелях. Но что поделаешь — дон Суэро скрепя сердце посмеялся шутке, и пошел дальше до конца аллеи; она привела его в беседку, стены которой были из розмарина и укропа, алтея и шалфея — ароматичных, но бесплодных растений, — и внутри увешаны зеркалами сверху донизу; посреди беседки стояла статуя «Разочарования» с надписью под стать его сути: «Глядись во все зеркала». Дон Суэро повиновался — зеркала же были расположены таким образом, что как ни посмотришь, видишь себя уродом; в одних он узрел себя в виде сатира, в других — в виде дряхлого старца; безобразные и нелепые обличья словно дразнили его со всех сторон. По верху стен шла надпись:
Пока себя ты не познаешь, будешь
Похож на этих страховидных чудищ.
— Ну нет, — сказал дон Суэро, — и надпись эта, и все эти издевательские зеркала не для меня предназначены!
Он вышел из поучительной беседки и поднялся по ступенькам — другого пути тут не было — на дикий утес, каких немало в тех местах, красиво устланный всевозможными цветами и неплодоносными растениями; на вершине утеса стояла триумфальная колесница, сложенная из огромных цветов подсолнечника, — колеса, дышло, трон и даже лошади, в нее запряженные, были сделаны столь искусно и натурально, что всякий простак сразу понял бы, что перед ним колесница солнца. Дону Суэро пришлось взойти на нее, ибо ступеньки вели туда, и ежели б он не пожелал этого сделать, то был бы вынужден повернуть назад. Но едва он уселся на разукрашенный трон великолепной колесницы, как она вместе с ним обрушилась с отвесного утеса, и он грохнулся так основательно, что, не будь земля у подножья утеса предусмотрительно устлана грудами вербены, подсолнухов, роз и других растений, которые смягчили и обезвредили удар, дона Суэро ждала бы такая же участь, как героя, примеру которого он последовал[79]. Итак, он упал, затем в испуге вскочил на ноги и увидел, что находится уже вне лабиринта, на приветливом лугу, рядом с прочими странниками, а у его ног, среди обломков низвергшейся колесницы, стоит табличка с надписью:
Самонадеянному Фаэтону
Подобно, ты низринут с высоты,
Но от паденья поумнеешь ты.
На последнюю, шестую по счету, аллею вступил дон Алонсо, который презирал своих соперников, убежденный, что никто из них не сравнится с ним и не способен завоевать сердце доньи Леокадии. Потому-то его и привлекла надпись над этой аллеей, гласившая, как я уже сказал: «Презрение к соперникам». Однако едва он сделал несколько шагов, как скрытая в густой траве петля обвилась вокруг его ног — он упал и ушибся хоть неопасно, но пребольно. Растягивая петлю, чтобы освободить ноги, он нащупал тонкую веревочку, на которой был укреплен листок пергамента с надписью: «Для врага этого достаточно».
Дон Алонсо с досадой разорвал веревочку, не обратив внимания на надпись, и пошел дальше. Приглядевшись, он Заметил, что зеленые заросли по сторонам извилистой тропы состояли сплошь из пышной крапивы, чьи почти невидимые жала причиняли, есл