С точки зрения самого автора, она представляла собою «полезную смесь» (выражение Тирсо) всякого рода поучительных примеров, рассказанных в повествовательной, драматической и стихотворной формах. Конструкция книги и в самом деле совершенно необычная, и в самом деле это какой-то странный гибрид, выведенный «посредством прививок». Здесь и повествования любовно-приключенческого плана, и подробные описания празднеств (не имеющих фабульной связи с рассказываемыми историями), и острая полемика о природе нового театра и языке, и небольшие поэмы и лирические романсы, и бытовые новеллы, и стихотворные комедии[3]. Во всей предшествовавшей «Толедским виллам» европейской литературе невозможно указать на подобную конструкцию. Со всем тем «Толедские виллы» строились не на пустом месте, и зависимость сборника от бытовавших традиций в испанской и итальянской литературах несомненна. Не следует только подыскивать полной аналогии тирсовскому замыслу. Он принадлежит одному Тирсо, Что же касается «прививок», то на них указывает сам автор — Это Боккаччо и Сервантес. А если брать шире — итальянская и испанская новеллистика, пасторальный и любовно-авантюрный роман.
Жарким толедским летом в славном императорском городе собирается общество молодых дам и кавалеров, которых после многотрудных мытарств судьба сводит вместе (рассказу о некоторых из этих мытарств посвящена значительная часть пространного зачина или пролога к «Толедским виллам»). Чтобы отпраздновать счастливое завершение любовной истории одного из героев и возвращение другого, общество решает устроить пышные торжества. Для их проведения избираются десять дам и десять кавалеров. По жребию каждому из них отводится вилла на берегу Тахо, и временный ее хозяин обязуется наилучшим образом услаждать гостей[4]. Таким образом, весь наличный материал книги должен был распределиться по двадцати виллам (или дням).
Гвоздем праздника на первой вилле является комедия «Стыдливый во дворце»[5]. Исполнение ее (самый текст комедии в нашем издании опущен) дает повод к пространному рассуждению о театре, которое вместе с замечаниями в последующих «виллах» выливается в целостный трактат, являющийся и по сей день одним из важнейших документов для ознакомления с принципами испанского театра конца XVI — начала XVII века.
Во «Второй вилле» читатель найдет подробнейшее описание рыцарского и любовного турнира. Тирсо включил в эту виллу и поэму «Пан и Сиринга», принадлежавшую перу его ученика Пласидо де Агилар и опущенную в данном издании.
В «Третьей вилле» содержится повесть «О доне Хуане де Сальседо и каталонке Дионисии» и ряд стихотворений.
«Четвертая вилла» почти целиком занята стихами и комедией «Какими должны быть друзья». Кстати, и эта комедия не предназначалась специально для «Толедских вилл». Она была представлена на сцене до их написания.
Пятая, последняя «вилла», содержит повесть о «Трех осмеянных мужьях», состоящую, в сущности, из трех самостоятельных новелл-эпизодов.
Тирсо написал только первые пять «вилл», пообещав продолжение, которого так, однако, и не последовало. Таким образом, судить об окончательной конструкции книги затруднительно.
Оставаясь в пределах известного, одно можно утверждать положительно! книга Тирсо де Молина не подходит ни под какое определенное жанровое восприятие дотирсовской литературы. Если включать ее в систему любовно-приключенческого повествования (допустим, типа «Странствий Персилеса и Сихизмунды» Сервантеса), то как быть с комедиями, большинством лирических стихотворений, принадлежащих, очевидно, другой системе, как быть с рядом описательных кусков иного стилевого ряда, как быть с назидательной сатирической повестью из «Пятой виллы»? Если подходить к книге Тирсо с меркой пасторального романа (вроде «Дианы» Монтемайора или «Галатеи» Сервантеса), то при чем тут повесть «О доне Хуане де Сальседо и Дионисии», при чем тут «Осмеянные мужья», с какой стати дворцовая комедия или поношения противников театральной реформы, предпринятой отнюдь не на началах пасторальной драмы в вариантах Саннадзаро или Тассо? Не вывести «Толедские виллы» и из новеллистики ни итальянского, ни испанского типа. А между тем в книге Тирсо присутствует (и присутствует с большой наглядностью!) и первое, и второе, и третье. Вот Эта та принципиально причудливая «полезная смесь» и придает сборнику Тирсо де Молина особенный, совершенно «свой» колорит и новизну. Следует, впрочем, заметить, что поиски новых повествовательных форм, основанных на смещении существовавших жанров, шли повсеместно. В частности, опыты итальянских писателей XVI века вроде Пьетро Аретино не прошли даром и для испанской литературы (следы короткого знакомства с ним можно отыскать У Сервантеса в «Дон-Кихоте»). Тирсо пошел дальше и глубже. Он постарался соединить в одной книге не только «соседствующие» жанры (например, любовно-авантюрное повествование и пастораль), во и жанры далекие — пастораль и сатирическую бытовую новеллу.
В «Толедских виллах» значительное место по объему занимают стихотворные комедии (около 10 000 стихотворных строк). Случайно ли это? Выше уже говорилось, что комедии занимают в общем контексте место совершенно автономное. Конструктивный их смысл едва ли не может быть уподоблен роли самостоятельных новелл, очередного жизненного примера, внешне не связанного с другими повествовательными историями. Думается, однако, что Тирсо отводил им не только эту роль. Они служили не только расширению жизненного материала и, уж конечно, не простым поводом для рассуждений о театре. В поэтике самой книги Тирсо последовательно утверждал самые дорогие ему принципы: «подражание ремеслу и природе» (искусству и жизни), «скрещение трагического и комического», «смешение противоположных начал». На примере именно своих комедий, уже достаточно хорошо известных читателям по живой сцене, Тирсо было легче всего убедить их в своей правоте. Повествовательные и поэтические жанры были куда более консервативными. Потому-то совмещение разных жанров в одной книге не может в данном случае рассматриваться как совмещение чисто механическое и произвольное. Замысел ее был подчинен общему идейно-художественному заданию: создать новую форму, способную более адекватно отобразить разнообразие и противоречивость окружающего мира.
Если для поэтики «Толедских вилл» взять в качестве модели типичную комедию Тирсо де Молина, то мы увидим, как согласуются между собой отдельные части книги разного жанрового происхождения. Рассказы о героической любви нескольких пар влюбленных (Далмао — Дионисия, Алехо — Ирене, Гарсиа — Серафина и т. д.) могли бы послужить удобной канвой для драматургической комедийной интриги Тирсо: наворот трагических случайностей, столкновение разноречивых страстей, а в результате, благодаря постоянству, чистоте помыслов и счастливым совпадениям, герои достигают в конце концов счастливой семейной гавани. Во всех этих любовно-приключенческих повестях хаосу повседневности, жестокости и неразумности уклада жизни противостоит высшая гармония — в данном случае возвышенная и всемогущая любовь. Она-то и венчает добродетель, красоту и разум высшей наградой. В соответствии с жанром, к которому эти повести восходят (тут уж неизбежная уступка не разрушенному еще жанровому восприятию!), персонажи подобных любовно-авантюрных историй по большей части являются персонифицированными абстракциями (красоты, благородства, изящества). Отсюда их весьма условная индивидуализация (куда меньшая, чем в его же комедиях с аналогичными героями). Условен их язык, украшенный риторическими фигурами, словесными «жемчугами», патетическими возгласами. «Украшенность» стиля заметна не только в прямой речи, но и в описаниях (см., например, описание спящей Ирены в начале книги), что, впрочем, не помешало Тирсо де Молина придать своим героям ряд остропсихологических черточек и тем самым «оживить» их.
Если обратиться к пейзажным описаниям в «Толедских виллах» (например, водный праздник на Тахо), то их смысл не только в красоте описания и исторической «документальности». Кажется, что они играют в книге и конструктивную роль (наподобие, скажем, пространного и очень живописного описания города Лиссабона в «Севильском озорнике»). Это своего рода «тормоз» стремительно развивающегося действия повествования (в пьесе — интриги), призванный напомнить о параллельном существовании некоей высшей гармонии — в противовес бурному беспорядочному потоку повседневности, — которая в конце концов и является все разрешающей силой. Напоминание о скоротечности земной жизни и перспективе иной, идеальной. Решение характерное для XVII века, для эпохи барокко, плавно подводящее к финалу. О барочности концепции напоминает и язык этих «живых», тормозящих действие картин. Густая метафоричность, порой нарочитая вычурность, богатая словесная орнаментация.
Бытовые эпизоды книги невольно заставляют вспомнить те линии тирсовских комедий, которые связаны с грасьосо (слугами).
Даже для «назидательной» повести «Толедских вилл» — об осмеянных мужьях, по заданию своему восходящей к Сервантесу[6], можно подыскать соответствия в комедийном творчестве Тирсо.
Смешение разных жанровых начал в одной книге привело критиков к одному поучительному недоразумению. Выше уже говорилось, что Тирсо в «Толедских виллах», помимо изложения своей театральной теории, ведет еще и ожесточенную полемику по вопросу о языке и новом стиле. Тирсо, вместе с Лопе де Вега и другими своими единомышленниками, боролся против нового «вычурного» стиля, связанного с именем знаменитого поэта Луиса Гонгоры. Тирсо отстаивал чистоту языка и в этом смысле относился к «архаистам». В нападках на «украшателей» языка, любителей щеголять неологизмами, редкими метафорами, всякими изысканными «тропами» Тирсо не жалел яду. Так вот, в литературе не раз отмечалась известная «непоследовательность» Тирсо в этом вопросе. Что, дескать, ругать-то он ругает гонгористов, а сам нет-нет да а уступит им, сам впадет в вычурность и словесный изыск. Конечно, жизнь брала свое, и, несмотря на полемику, с новаторами