ды — даже в этом сон схож с вином, ибо позорно слабеет в борении с водою, — после чего снова собрались вместе. Тогда дон Хуан пригласил прекрасную паломницу в венке из жасминов и гвоздик занять почетное кресло, сам же он в гирлянде из лавровых листьев и его любезная Лисида в гирлянде из мирта, дрока и жимолости сели по обе стороны от нее.
Дионисия, желая выказать свою щедрость, не стала дожидаться просьб и приступила к началу порученной ей половины повести — ежели пристало называть повестью истинные события — в следующих словах:
— Плавание наше первые четыре дня было безмятежным, и благополучие настоящего заставило нас забыть о бедствиях будущего — непременных наследниках счастливого начала. Взойдя на корабль, дон Далмао и я, по совету дона Хуана, чтобы не возбудить опасных подозрений, назвались братом и сестрою, хотя могли бы вспомнить об Аврааме и Сарре, выдавших себя за брата и сестру перед фараоном египетским, и об Исааке и Ревекке, сказавших то же Авимелеху, царю палестинскому; не будь им защитой сам бог, притворство могло бы обойтись им так же дорого, как мне, которую он же впоследствии спас. Словом, братом и сестрой считали нас все, кто ехал на галере, а ее капитан освободил для нас троих свою каюту на корме — любезность, внушенная любовью, то и другое он вскоре доказал на деле. С первого дня нашего плавания он меня приметил — видно, приписываемой мне, не знаю почему, красоте не вредили в его глазах ни мучившая меня тошнота, ни беспорядок в одежде, ни недомогание, коим море обычно встречает новичков. И хотя он не посмел мне объявить о гнусных своих вожделениях, они день от дня усиливались — как сам он потом признался, — и на четвертый день нашего безмятежного плавания буря, терзавшая ему душу похотливыми желаниями, стала для него нестерпима.
Амура обычно изображают малюткой. Но на руках у ревности, на лоне у подозрения он растет не по дням, а по часам, прямо из колыбели рвется на ристалище, из пеленок — к оружию, и вот он уже готов потягаться с самым могучим великаном. Говорю это затем, что капитан, поверив, будто мы с доном Далмао — брат и сестра, и видя, с какой любовью, нежностью и почтением оба мы относимся к дону Хуану, даровавшему нам жизнь, свободу и покой, решил, что дон Хуан либо мой супруг, либо намерен стать им, когда высадимся на землю, а покамест мы в одежде странников скрываемся от чьих-то преследовании или другой опасности, изгнавшей нас из Испании. Эти соображения, в которых ревность верно схватила видимость, но не суть, пуще разожгли его страсть, и он с солдатской отчаянностью надумал лишить дона Хуана жизни и тем устранить помехи, коих наш друг не чинил и о коих не подозревал. Затаив в душе яд, капитан выжидал удобного случая, чтобы пустить его в ход, усыпляя нашу осторожность заботами и хлопотами, смягчая неудобства пребывания втроем в тесной каморке. Наконец судьба ему помогла, все сложилось по его желанию, и, не помешай ему если не мое счастье, то хотя бы невинность, капитан, осуществив свой замысел, положил бы конец моей жизни и Злоключениям.
И случилось так, что морю надоело оказывать нам любезный прием, и оно взглянуло на нас тем взором, каким глядит хозяин на непрошеных гостей, желая выставить их из дому. На пятый день разразилась внезапная и грозная буря — ни паруса, ни весла не могли направить галеру к берегу, в виду которого мы шли; нас отнесло в открытое море, галеры трещали по швам, ветер гнал нас все дальше, низкие борта суден не сулили надежной защиты, с наступлением темноты мы потеряли из виду придававший нам бодрости фонарь на главной галере; кормчие, надсмотрщики, гребцы обезумели, женщины лежали в обмороке, все пассажиры, не переставая,. читали молитвы — хотя сама смерть нас миновала, мы вдоволь нахлебались ее микстуры, почти столь же горькой, как она, ибо волны грудью ударяли нам в грудь, и смертельное это снадобье из зловещей ее аптеки мы поглощали не унциями, а кинталами — то был настоящий потоп! Я описала бы вам в подробностях чудовищную бурю, когда б нашему полу были доступны морские словечки, — все эти шкоты, тросы, шканцы, снасти, майна, вира и так далее, с помощью которых управляют деревянным морским конем, — и когда б не было столь обычным, а потому надоевшим приемом всех, кто описывает плавания или сочиняет истории, изображать невиданные кораблекрушения и ужасные происшествия, — надо признаться, что строптивая стихия становится из-за этих писак с каждым днем не страшней, а несносней. Довольно вам знать, что буря, застигшая нас, длилась лишь до рассвета, и все же была так сокрушительна, что самые опытные моряки никогда ее видывали подобной. Утром разразился страшный ливень — пресной воды лилось с неба столько, что она умерила горечь морской. Тайна Натуры, скрытая в ее недрах, как и многие другие! Вода, льющаяся из туч, ровняет горы волн — видно, они, признавая исконное родство и свойство с небесной влагой, встречают ее гостеприимно, радуясь, что она изменилась к лучшему, что, вознесшись паром, возвращается в виде хрустальных капель и несет умиротворение.
Наконец, ветер утих, а с ним — ужас в наших сердцах, мы сразу забыли о миновавшей опасности, словно то был сон и не мы были на краю гибели всякий раз, когда злобно налетал ветер и ярилось свирепое море. Никогда не увидишь в столь близком соседстве веселье и горе, страх и уверенность, как во время плавания по морю. Минуту назад смерть глядела всем в глаза, люди рыдали, призывали святых, давали обеты, обнимались, исповедуясь друг перед другом и прощаясь; и вот они уже поздравляют один другого, поют, хохочут, играют в карты и вместо благочестивых клятв выкрикивают кощунственные, запрещенные второй заповедью, — никто уже не помнит своих обещаний, точно вместе с бурей унеслась прочь их память.
Днем мы приблизились к Сардинии, не зная, что сталось с остальными тремя галерами, нас сопровождавшими. Капитан тут изгнал из своей души благие намерения, которые, как я полагала, должен был пробудить страх смерти, и дозволил вернуться помыслам гнусным и злобным: он задумал избавиться от дона Хуана и заодно — от своей ложной ревности. Дабы осуществить свой план безнаказанно, он, поздравив всех нас и возблагодарив небо за избавление от, казалось бы, неминуемой смерти, обратился к Клавеле — этим именем я назвалась на галере, скрыв свое собственное, — со словами ободрения и, суля нам скорый отдых, сказал:
— У нас на галере маловато съестных припасов, но на безлюдных островах, что отделяют нас от Сардинии, царит изобилие — там полным-полно оленей, зайцев, кроликов и горных коз. Мне, правда, дан приказ, под страхом смерти, не становиться нигде на якорь, кроме как в Неаполе. Поэтому я думаю лишь подойти поближе к вон тому островку и отправиться туда в лодке вместе с доном Хасинто и полдесятком солдат, — израсходовав немного пуль и пороху, мы сумеем в тамошнем лесу настрелять дичи для подкрепления сил, а Валерио (так назвался мой возлюбленный) останется на галере со своей сестрой.
— Нет, нет, — сказала я, — если вы хотите, чтобы в благодеяниях ваших не было ни малейшего изъяна, не забирайте у нас дона Хасинто — для моего брата и меня лишиться его общества даже на самый краткий срок будет таким же мучением, каким была буря, тем паче что он от нее сильно ослаб и это может служить для него оправданием.
Дон Хуан поблагодарил меня и сказал, что полезнее всего для его здоровья и настроения походить по твердой земле; он согласился сопровождать капитана, а тот, усмотрев в моей просьбе новое подтверждение своих догадок, окончательно уверился, что дон Хуан — мой возлюбленный, и твердо решил погубить его. Спустили на воду лодку. В нее сели шестеро галерников, шестеро солдат с аркебузами, дон Хуан и коварный капитан, а я осталась с доном Далмао, терзаясь недобрым предчувствием, — хотя злобный умысел нашего врага был мне неведом, душу томило смутное опасение, что случится беда, но откуда она придет, я, конечно, не догадывалась.
Лодка действительно подошла к необитаемому островку, дон Хуан выскочил из нее первым, за ним капитан и два солдата. И тогда те, кто еще остался в лодке и намеревался последовать за ними, вдруг заметили не менее восьми берберийских галеотов и четыре трехмачтовых судна, — потрепанные бурей, как и наша галера, они бросили якорь у этих островов, и корсары высадились на берег, чтобы запастись водой и настрелять дичи. Видя их из лодки, солдаты и гребцы стали кричать капитану, что надо поскорей возвращаться на галеру, что в этих местах полно корсаров. Капитан немедля вскочил обратно в лодку и приказал отчалить, хотя дон Хуан не успел сесть и, оставшись на берегу, громко кричал, чтобы вернулись за ним. Но в лодке все притворились глухими и, подплыв к галере, поспешили поднять якорь. Тотчас забили тревогу, забегали надсмотрщики; так как ветра почти не было, гребцы стали изо всех сил грести прочь от проклятых галеотов, но в открытое море капитан выйти побоялся — там нас без труда настигли бы эти морские ястребы — и взял курс на Сардинию, которая, как я уже сказала, была невдалеке. Четыре трехмачтовика и три галеота — те, что успели быстрей сняться с якоря и пуститься в погоню, — преследовали нас, и пули уже ударяли в наш корабль, однако небу было угодно, чтобы мы благополучно вошли в порт Кальяри, столицы этого королевства; крепостные пушки стали палить по корсарам, и гарнизон островитян постарался смести с морской глади все, что только могли настигнуть их огненные метлы.
Благодарю свою память, что в те часы она мне не изменила и сберегла все, о чем я рассказала, хотя тогда я от горя, казалось, лишилась ее и помнила лишь о своих страданьях — слезы струились из глаз, вздохи рвались из груди, сердце раздирала тревога за несчастного дона Хуана. С галеры мы слышали, как он молил о помощи сидевших в лодке; дон Далмао и я тоже кричали им, чтобы его не покидали. Но капитан с товарищами, не обращая внимания на мольбы, вернулись на галеру и в оправдание сослались на то, что малейшее промедление, мол, грозит нам гибелью, что мы и так почти окружены турками и что лучше спастись нам всем, пожертвовав одним, нежели, пытаясь его спасти, попасть в плен и нам и ему. Доводы показались основательными всем, кто их слышал и, видя явную опасность, не знал о тайном коварстве капитана, — но только не мне и не дону Далмао, который готов был броситься вплавь к острову, чтобы разделить участь друга. Так бы он и сделал, не удержи его мои объятья и руки тех, кто считал столь верную дружбу безумием. Итак, дон Хуан, спасаясь от смерти или плена, укрылся в самых густых и непроходимых чащах леса, а мы, также спасаясь от гибели, достигли, как я уже сказала, порта Кальяри — дон Далмао в отчаянии, я в слезах, все прочие в сокрушении, и лишь у капитана душа была полна надежд, сердце — ликования, глаза — радости, а уста — обмана.