— Подлый обманщик! Ты жизнью заплатишь за то, что лишил меня жизни своей ложью!
Супругу моему удалось отбить его удар, все обитатели гостиницы накинулись на капитана и принялись громко звать стражей. На их крик сбежались соседи, явился также некий пожилой кабальеро, который в это время случайно проходил по той улице. Все стали расспрашивать о причине переполоха, но капитан, отнюдь не расположенный давать объяснения, так как понимал, что это ему невыгодно, высвободился из объятий державших его людей и в бешенстве ринулся прочь вместе с рабом — он поспешил на галеру, не дожидаясь, пока вмешается правосудие, весьма строгое в том королевстве к дерзким чужестранцам, и, видимо, опасаясь потерять вместе с дамой сердца еще имущество дона Хуана, которое мы могли бы у него отнять по закону. На галере подняли паруса, она ушла в море, подгоняемая отчаянием капитала, которое вы легко вообразите, а я не стану описывать, ибо никогда больше не видела его и не знаю, что с ним стало.
Итак, капитан ретировался, суматоха улеглась, тогда кабальеро, явившийся на шум, спросил моего супруга, в чем тут дело, и дон Далмао рассказал то же, что говорил влюбленному капитану в ответ на его безумные предложения, — чтобы нас не уличили в обмане, если капитана, чего доброго, схватят, а мы это считали возможным, и чтобы наши показания согласовались с тем, что скажет он. Еще дон Далмао прибавил, что, видимо, капитан, высадившись на сушу и подслушав за дверью наш разговор, узнал, что мы собираемся бежать в глубь острова, ибо я, мол, не хочу нарушать своего обещания дону Хасинто стать его женою, тем паче выходить замуж за человека, столь жестоко с ним поступившего, и что, должно быть, ревность и безумие, овладевшие капитаном, побудили его сделать то, чему все были свидетелями. Кабальеро оказался таковым на деле — посочувствовав нашим бедам, он утешил нас и посоветовал провести эту ночь в гостинице, а утром он, мол, вернется и постарается помочь нам по мере своих сил. Так мы и поступили, успокоенные, что избавились от опасного безумца, но обеспокоенные все же, что он может повредить нам наветами, — их так легко возвести на обездоленных чужестранцев, и это не составило бы труда для вожака банды головорезов, который, не моргнув глазом, принесет ложную клятву.
Ночной мрак, гонимый светом дня, скрылся, а утром мы узнали, что скрылась и галера, — страх наш рассеялся, спокойствие и радость объяли душу. В десять утра пришел тот любезный кабальеро, по нашей просьбе он распорядился отправить лодку на необитаемый остров, чтобы разыскать дона Хуана, но все усилия оказались тщетны, даже следа его не удалось там обнаружить. Мы решили, что он в плену, снова принялись его оплакивать, и снова нас утешил дон Гильен — так звали сардинского кабальеро. Тронутый нашим горем, он сказал:
— Ежели бы в той мере, в какой я сочувствую вам, благородные странники, я мог вам пособить, то бедствиям вашим пришел бы в этой гавани конец. Сейчас вам невозможно покинуть наш остров и следовать по намеченному пути, но даже будь это осуществимо, я предвижу множество опасностей, что навлекают на себя красота и бедность. Вернувшись на родину в столь плачевном положении, вы только возбудите еще более злобные мысли и толки; отправившись в иной, чужой вам край, подвергнетесь той же участи, а может статься, и худшей. Я владею здесь немалым богатством и обширными поместьями, которые снискали уважение моему имени; достояние мое главным образом составляют фруктовые сады и скот, а потому мне легче принять у себя гостей, нежели помочь деньгами, коих требуется для вашего предприятия немало. В четырех лигах от города Ористана, удостоившегося чести иметь своим маркизом владыку Испании, расположена большая часть моих поместий — виноградники, земельные угодья, сады, луга и леса, изобилующие дарами земли и окружающие замок, который царит над окрестностью, возвышаясь на величавой горе. Ежели вы полагаете, что, вступив во владение всем этим добром, вам легче будет сносить свои горести и дожидаться поворота судьбы, почту сие за счастье и надеюсь, по скромному моему предложению вы поймете, сколь велика моя готовность служить вам. В замке этом я живу большую часть года вместе с супругой и единственным сыном, вступившим в пору, когда весна жизни возвещает о себе в цветении отрочества. Исполните мое желание, и вы сможете поселиться в полутора лигах от замка, в деревушке, где живут мои пастухи и скотоводы и где, если сумеете избавиться от докучливой спутницы-памяти, самый счастливый человек сможет вам позавидовать, ибо там нет места ни крестьянскому лукавству, ни придворной спеси — там все простота и мир. Летом радуют взор восхитительные цветы, румяные плоды, богатые хлеба; бесплодие весь год не смеет туда подступиться от поры, когда вишневые деревья стоят в уборе из кораллов — то первая дань земли, которую мы сбираем, — до золотистых фиников; от нектара, струящегося в кувшины для молока, до амброзии в девственных сотах — последнего ее взноса. А зимою, если в этих краях, защищенных, как никакой другой в Европе, близостью Африки, вздумается бесчинствовать холоду, дрова наших лесов гонят его взашей, и краткость дня скрашивают останки животного, которое, будучи живым, всем мерзко, а мертвое всем лакомо, да фрукты, хранящиеся в сене или подвешенными под мирным кровом, да куропатки, кролики, козлята — всего там вдоволь и все отменное. Тихие вечера у ярко пылающего очага вы будете коротать в кругу соседей-крестьян за веселыми рассказами, а сестра ваша за шитьем на тонком полотне, пока не начнет клонить ко сну, и тогда вы отдадите ему должное на зависть всегда бодрствующим и готовым принять вас в свои объятья постелям. В той деревне есть у меня домик, хоть и сельского вида, но вполне пригодный, чтобы укрыть от летнего зноя и зимних холодов. Все будут уважать вас, как меня самого, будут видеть в вас таких же, как я, хозяев, а я, ежели вы согласитесь, обрету великую радость — всегда доставляемую мне добрым делом — и прибыль в хозяйстве, ибо заранее вижу, как оно процветает под вашим надзором.
Словно райский глас прозвучало для нас это предложение в бедственных наших обстоятельствах, и мы, горячо поблагодарив доброго кабальеро, дали согласие — теперь мы совсем Утешились, убежденные в том, что коль вздумают нас искать мой отец и братья, им не удастся проведать о нас, скрытых в отдаленных сих местах, и что любви нашей среди простых здешних людей ничто не помешает. Вдобавок, край тот принадлежал Арагону и завоевали его каталонцы[116], так что язык жителей острова — хоть с примесью генуэзского и пизанского наречий, некогда споривших за господство, — понять было нетрудно, а понаторев в нем, мы кстати подучились бы итальянскому, чтобы немного владеть и этим языком на случай, ежели небо сжалится над нами и мы вдруг узнаем, что дон Хуан в Неаполе.
Короче, мы решили не упускать благоприятной возможности, супруг мой лишь попросил доброго кабальеро дать нам одежду, обычную для местных крестьян, чтобы наш вид не вызвал у них удивления, и объяснить им, что мы-де с Майорки, дети зажиточного скотовода, и приехали как паломники поклониться деве Марии Благолепной, дивной покровительнице Сардинии и прибежищу тамошних мореплавателей, а он-де повстречал нас в Кальяри и предложил весьма выгодные условия, чтобы мы управляли его хозяйством и не думали о возвращении на родину. Кабальеро такая мысль понравилась; сменив наши плащи на одежду не вполне деревенскую, но и не городскую, мы сели на лошадей и вскоре прибыли с ним в замок, где были радушно приняты благородной супругой и любезным наследником.
На другой день хозяин поехал с нами в деревню. Там он представил нас самым почтенным крестьянам — всем им было под шестьдесят — и поручил нам управление всеми своими владениями; будь они в Испании, он мог бы потягаться с богатейшими дворянами. Прежний управитель не возражал — он был уже стар, немощен и сам желал уйти на отдых. Итак, вскоре мы превратились из людей городских в крестьян, и из господ — в подчиненных; но при всем том не променяли бы мирных радостей нашего скромного бытия на тревожную жизнь фаворита при могущественном государе.
Не знаю, почему у древних шла о Сардинии худая слава и они называли ее «зачумленным островом», — поверьте, что изобилием, богатой охотой, приятностью воздуха, урожайностью плодов и отличной водой она не уступает самым знаменитым краям Европы. По крайности, в маркизате Ористан супруг мой и я убедились в этом на опыте и никогда не устанем восхвалять чудесный остров. Правда, все на свете меняется, и, возможно, с течением времени изменился и климат Сардинии, о котором предки наши наговорили столько дурного. Нам чудилось, что мир там вернулся к первобытной простоте, к блаженному, мирному веку Сатурна[117]. Коварство презрело глухой сей уголок и не заглядывало туда. Не пряжа хлопотливого червячка, не тонкие полотна, не шелковистая шерсть, но шкуры животных были и есть обычной одеждой и нарядом тамошних поселян; растлевающее влияние желтого наследника солнца либо не коснулось их вовсе, либо так ничтожно, что металл этот у них не в почете. Вместо денег там употребляют вещи, которые обменивают одну на другую непосредственно или по контракту. И хотя даже в эти отдаленные места проникли ухищрения корысти и слова «мое», «твое» там тоже хорошо известны, их яд настолько ослаблен, что пока я там жила, я не слыхала ни о ссорах, ни о драках.
Целый год наслаждались мы этой жизнью, которая более чем где-либо достойна сего названия, — в особенности первые полгода; хорошим обхожденьем мы снискали любовь добрых поселян, и не знай они истинной веры — а она у них чиста и простодушна, — они чтили бы нас как оракулов; хозяева получали хорошую прибыль и радовались, уверяя, что благословение божье снизошло на их дом, — мы же о своем доме почти забыли и, когда бы наше блаженство не омрачали воспоминания о пропавшем доне Хуане, считали бы, что живем в раю.
Полгода решили мы ждать, не узнаем ли что о доне Хуане, — розысками занимался сам дон Гильен, — и я дала слово своему супругу, что после этого срока мы расскажем нашему благодетелю всю правду о нашей любви, скрепим священным таинством узы супружеской верности, и тогда его страстное в благородное чувство будет вознаграждено. Сроку пришел конец, а также надеждам разузнать что-либо о нашем друге; теперь дон Долмао ожидал возвращения нашего господина и благодетеля, чтобы с ним объясниться и, с его дозволения, радостным весельем нашей свадьбы