Менее радостное известие, наверно, не могло бы вытеснить из моей души память о прошлых бедах. Восторг ее сообщился глазам и языку, они, как умели, выразили свое ликование. Я возблагодарила небо за эту, увы, мнимую радость — словно страшные наши бедствия заслуживали такого завершения! А объяснялась выдумка дона Гильена тем, что из рассказанной мной истории он узнал, как мы любим и почитаем дона Хуана, назвавшегося доном Хасинто, и решил, что лучшего способа скрыть от меня исчезновение моего повелителя не найти. Я же всему поверила и, когда бы мне разрешили, тотчас отправилась бы в порт. Дон Гильен, однако, всевозможными доводами отговорил меня и, подкрепив мою бодрость надеждой, увез к себе в замок — там, мол, он намерен принять гостя с почетом, какого достоин друг столь великодушный и бескорыстный.
Супруга дона Гильена встретила меня радушно и любезно, она просила простить Клеменсию, а я на радостях готова была чуть ли не благодарить плутовку за то, что, преследуя моего мужа, она невольно помогла восстановить мое доброе имя; к тому же я полагала, что вот-вот приедет дон Хасинто. Считая минуты, которые казались мне годами, я ждала любимого и его друга, а дон Гильен изобретал новые спасительные отговорки, чтобы продлить действие первоначальной и отвлечь меня, как вдруг в замок заехал по пути Гильермо, отец Клеменсии; с ним был испанец, и он-то вывел на чистую воду все это хитросплетение, которому я так легко поверила.
А дела обстояли следующим образом. Дон Хуан де Сальседо, после многих приключений, о которых скажу потом, добрался в Неаполь и оттуда послал в Барселону слугу друга своего Марко Антонио. Слуга этот, находившийся с ним на той самой галере, капитан которой, ослепленный страстью ко мне, был виновником всех наших злоключений, благополучно прибыл в Неаполь. В Барселону же слуга был послан известить о приезде дона Хуана и об отличном приеме, какой оказали гостю родители Марко Антонио и сестра, да кстати дон Хуан написал о нашем исчезновении и о бесчинствах капитана, бросившего нас, как я уже говорила, на произвол судьбы. Все это он узнал от упомянутого слуги и велел ему на возвратном пути побывать на острове Сардинии, расспросить о нас и, ежели нас отыщет, увезти с собою в Неаполь. Первое поручение слуга исполнил: Эстела и Марко Антонио были рады-счастливы, узнав подробности о странствиях благородного друга и о своих родителях. Для исполнения же второго поручения слуга сел в Барселоне на судно, чтобы отправиться нас искать, и случайно его попутчиком оказался отец Клеменсии, удачно распродавший свой товар. Подняли паруса, пассажиры принялись толковать о том, о сем, чтобы развлечься и скоротать досуг, и тут слуга, между прочим, рассказал о наших злоключениях, о том, как горюет после нашего исчезновения дон Хасинто да как он дал приказание разыскать нас. Гильермо, еще уезжая из Кальяри, знал, что с нами случилось, когда сумасброд капитан оставил нас в гостинице, знал и о той помощи, какую оказал нам его родственник дон Гильен, забрав к себе и поручив нам свое имение. И вот, слыша, что один из пассажиров с озабоченным видом повествует точно такую же историю, Гильермо прервал его, спросил о наших именах, возрасте, родине и приметах, на что слуга не обинуясь ответил: родина-де наша — Каталония, настоящие имена — дон Далмао и Дионисия, вымышленные — Клавела и Валерио. Заодно он живо описал нашу наружность, характеры и указал возраст. Приметливый сардинец, не раз видавший нас у дона Гильена, убедился, что его собеседник ищет именно нас, и сказал, что никто другой, кроме него, не может помочь в этих поисках. Он пообещал слуге доставить его туда, где мы находимся, и дополнил недостающую часть истории, слуге неизвестную, — начиная с того дня, когда дон Гильен взял на себя заботу о нас: как все считали нас братом и сестрой, как мы занимались скотоводством и как во второй раз сменили имена, назвавшись Мирено и Линарда.
Слуга, получив столь ценные сведения, рассыпался в благодарностях — ему уже мерещилась награда, которую дон Хасинто пожалует за добрую весть. Вместе с сардинцем он высадился в Кальяри, и, как вы слышали, оба явились в наш замок — там приняли их как родных, видя в Гильермо будущего свата, отца девушки, которую надеялись вскоре назвать женой дона Леонардо.
Я, когда пришли эти двое, была у себя в комнате, утешаясь надеждами и огорчаясь опозданию мужа и его друга. Узнав, какое дело привело испанца на остров, дон Гильен поспешил, пока я не вышла, научить его, как вести себя при мне, и весьма был доволен, что приезд чужеземца так удачно совпал с его, придуманной для меня, новостью, будто в Кальяри приехал нас искать дон Хасинто. Итак, растолковав слуге, что он должен мне говорить, дон Гильен кликнул меня. Едва увидела я Роберто — так звали этого испанца, слугу Марко Антонио, — как сразу признала его и воскликнула:
— Роберто, а где же дон Далмао и наш друг дон Хасинто?
— Они в Кальяри, — отвечал он, радуясь встрече со мною, — оба ждут вас там, сеньора моя. Из порта вскорости отправляется фрегат в Неаполь, и они уже не поспели бы сюда, чтобы должным образом поблагодарить ваших хозяев. Впрочем, супруг ваш прислал им письма, в которых все сказано. Восполните устно то, чего там недостает, и поскорее готовьтесь сесть на бригантину, что ждет вас в двух лигах отсюда, — вам, конечно, не терпится их повидать, а по суше до Кальяри более сорока лиг, ехать слишком долго.
С благодарностью обняла я его, одарила золотыми вещицами, что были при мне, и сказала:
— Но почему же ты не привез и для меня писем от моего мужа, света очей моих?
— Просто он не пожелал, — отвечал Роберто, — уменьшить радость встречи словами на бумаге — самым надежным документом будут его объятья. И вы поскорее обнимайте своих благодетелей, прощайтесь с ними, нам надобно тотчас уезжать.
Тут подошел дон Гильен и подтвердил эти измышления, выказывая вместе и скорбь о моем отъезде, и радость за меня. Супруга его и Клеменсия плакали; девушка помирилась со мною, еще утром она открыла мне все козни, что изобрела ее любовь и о которых я вам уже рассказала. Я приветствовала ее отца Гильермо и простилась с доном Леонардо, который был извещен о прибытии дяди и приехал из Ористана. Бригантина, принадлежавшая дону Гильену, стояла наготове, и капитан ее был научен, что ему делать; до первой гавани, на расстоянии трех лиг, меня провожали Гильермо, дон Леонардо и его отец. И вот в небольшом заливе мы обменялись последними объятьями, меня просят передать супругу наилучшие пожелания, Роберто и я восходим на судно, и примерно через полчаса, после того как стемнело., мы поднимаем паруса. Я думала, что меня везут в Кальяри и мы идем вдоль побережья, но когда рассвело, увидела, что находимся мы в открытом море, и не могла понять, куда держим путь. Это вызвало у меня новые подозрения. Роберто тщетно пытался их рассеять. Он говорил, что дон Далмао и дон Хасинто, лишь только он, отправляясь ко мне, простился с ними, поспешили на фрегат — дон Хасинто, мол, не мог оставить без присмотра ценные вещи, а фрегат уже отчаливал, — и ему, Роберто, было наказано, чтоб он нашу бригантину направил прямо в Неаполь, и там, мол, все мы сойдем на берег — пусть не в один день, но почти одновременно — и что он не посмел сообщить мне об этом приказе, опасаясь, как бы я не усомнилась в чувствах дона Далмао, и надеясь, что сумеет разными выдумками успокоить меня, пока мы не придем в назначенный порт, однако упорные мои расспросы вынудили, мол, его сказать правду. Увы, ее и так предчувствовала моя душа! Я не вполне поверила Роберто, но и не верить не могла, я трепетала и надеялась, а меж тем попутный ветер и усердие гребцов в одну неделю примчали нас в славный город, где фортуна позволила мне день-другой отдохнуть от горестей.
Теперь пора рассказать о приключениях дона Хуана де Сальседо — а он испытал их немало с той минуты, как его покинули на необитаемом острове, вплоть до нашей встречи в Неаполе. Здесь рассказ о них будет больше к месту. Итак, он испытал сполна все, что выпадает на долю в таком положении, и сам он лучше сумел бы описать это. Но нет, вижу, он делает мне знаки, что слушает с удовольствием. А для меня нет большего удовольствия, чем повиноваться, что я и делаю. Как вы уже слышали, дон Хуан, спасаясь от корсаров, спрятался в чаще; они же, не заметив его и торопясь захватить более ценную добычу на нашей галере, все сели на суда и отчалили. Дон Хуан остался на острове, возмущаясь подлостью капитана, который притворялся другом, а теперь так вероломно покинул его, когда ему грозила смерть или плен. Дон Хуан, правда, приписал это трусости, а не злому умыслу, — ведь он не знал о ненависти, пробужденной в капитане ревностью. Ночь он провел без пищи и крова — где их было сыскать в этом необитаемом пристанище! — опасаясь, что корсары оказались сильнее нас и нам приходится еще хуже, но надеясь, что с наступлением дня к берегу причалит какое-нибудь судно и заберет его с пустынного острова.
Судьба сжалилась над ним — на другой же день показались в виду островка три сицилийские галеры, что вышли в плаванье вместе с нашей; во время бури — я о ней рассказывала — они встретили турецкие галеоты, пустились в погоню и захватили два, остальным удалось уйти. Заметив галеры, дон Хуан взобрался на самый высокий утес, стал кричать и махать руками команде ближайшей галеры, чтобы послали за ним лодку. Его заметили и взяли в лодку. Дон Хуан рассказал, как с ним обошлись и как он боится, что злодеи захватили нашу галеру; моряки успокоили его, похвалились своей добычей и сказали, что если бы нашу галеру полонили турки, то они все равно бы ее отбили или по меньшей мере увидели, а сейчас они, мол, уверены, что могут продолжать путь в Неаполь и там с нею встретятся. Дон Хуан утешился, надеясь, что мы в безопасности. Плаванье было удачно, галеры пришли в желанную гавань, застали там, как рассчитывали, нашу галеру, а дон Хуан — свои тюки, драгоценности и деньги, убереженные от алчности капитана верным Роберто при поддержке офицеров галеры и нескольких приятелей дона Хуана, которые не дали капитану их присвоить. А тот как-то ночью, когда все сошли на берег, исчез, ни с кем не простившись и не взяв с собою ни раба, ни слуги, а слуг у него было трое, — зато унес немало бриллиантов и золотых цепей, нечестно приобретенных. О его бегстве долго судили да рядили: одни полагали, что, видно, он по запальчивости ввязался в драку и был убит врагами — их было у него достаточно, — а затем они-де спрятали его труп, чтобы избежать кары за убийство; другие говорили, что преступления, совершенные капитаном в этом плаванье вдобавок ко многим грехам прошлого, стали терзать его совесть и вогнали в чрезвычайный страх, и тогда он, убоявшись доноса со стороны неких важных особ, что ехали на той галере и были с ним не в ладах, а также строгости вице-короля, не дававшего спуску насильникам и вымогателям, предпочел скрыться с награбленным, чем ожидать, пока у него отнимут добычу вместе с жизнью. Так было оно или не так, но больше он не появлялся, а дон Хуан ничего не мог о нас узнать, кроме того, что ему сообщил Роберто о происшедшем на Сардинии, где мы были оставлены наглецом капитаном, и, разумеется, тяжко горевал об утрате доблестного и верного друга.