живает дон Хасинто де Карденас, к великому удовольствию всех тамошних кабальеро.
— И мне подумалось, — продолжал он, — что распорядиться без вашего согласия своею жизнью, на которую у вас столько прав, означало бы совершить при прощании с миром дурной поступок, а потому я решил вначале известить вас о своих замыслах. Вчера я пришел в Аверсу уже затемно и, привлеченный красотою этих рощ и мирным их уединением, которого так жаждет моя душа, спел здесь песню, что помогла вам найти меня.
Глаза дона Хуана уплатили скорбную дань печали, которую он постарался сдержать, дабы не умножить мук своего друга, — он всегда принимал близко к сердцу мою судьбу, и я уверена, что весть о мнимой моей смерти глубоко его огорчила. С деланно спокойным видом он одобрил разумное решение дона Далмао, предлагая свою помощь во всем, только советуя хорошенько подумать перед вступлением в орден, — ведь это на всю жизнь, если не хочешь прослыть человеком пустым и легковесным. А для того, чтобы обстоятельно обсудить этот шаг, сказал он, дону Далмао следовало бы некоторое время пожить вместе с ним в Неаполе — в королевстве этом множество монашеских орденов и добродетельных людей, и он смог бы выбрать устав по своим склонностям. Супруг мой согласился с дельным предложением, и беседа их пришла к концу почти одновременно с дорогой.
Кассандра же, в пылу любовном написавшая письмо, которое дон Хуан повез самому себе, была полна решимости исполнить задуманное: едва он уехал, как она вошла в комнату дона Хуана, где он спал и где находились его одежда и драгоценности, заперла за собою дверь и принялась искать что-нибудь подходящее, чтобы переодеться для поездки; они постаралась второпях приспособить на себя мужское платье, но все было ей не впору — слишком уж различались она и ее возлюбленный ростом и сложением, тут понадобился бы искусный портной, но разве любовь остановят такие пустяки? Словом, Кассандра перерыла все и выбрала наконец костюм покороче из светло-желтого муара. Вдруг она заметила, что в карманах шуршат бумажки, и сразу подумала — вероятно, это письма, они, быть может, откроют ей, кто пленил и держит в узилище сердце ее кумира. И вот она развернула одно из писем, что Лисида писала дону Хуану еще в Толедо, когда его любовь была в разгаре и встречала самый нежный прием, — все письма, полученные в Толедо, дон Хуан возил с собою, и, разумеется, нелегко было ему забыть госпожу, имея при себе столь усердных ее слуг. Письма были рассованы по карманам всех его панталон, и всякий раз, надевая другой костюм, он перечитывал лежавшие там письма. Сейчас Кассандре попались самые нежные и многозначительные, писанные в канун свадьбы, — наиболее холодным обращением было там «супруг мой и повелитель». Прочла она первое попавшееся и выместила свою досаду, разорвав его на клочки. Затем второе. Третьего уже не стала читать и, терзаясь от ревности и, как ей казалось, обиды, — когда мы, женщины, любим по-настоящему, то не можем простить мужчине даже его прошлые амуры, — залилась горючими слезами и воспылала жаждой мести. Однако вскоре она одумалась, рассудив, что дон Хуан, видимо, женат, а стало быть, ее мечты неосуществимы, и приняла достойное решение не давать им ходу и склонить слух к признаниям Просперо и увещаниям его ходатаев.
С такой же решимостью, с какой собиралась ехать к дону Хуану, Кассандра отправилась теперь к дядюшке — предварительно уложив по-прежнему одежду их гостя, — и в присутствии доньи Виктории сказала: по неким причинам, открыть которые она не властна, она, мол, до сих пор не могла повиноваться воле дядюшки и дать согласие жениху, ему угодному, но теперь, по тем же причинам, ей очень важно, чтобы помолвка состоялась как можно скорей. Все были весьма удивлены неожиданным решением пылкой девицы, однако просьба ее совпадала с желаниями родных, и потому поспешили вызвать Просперо, дона Арталя и прочих принимавших участие в сватовстве; им сообщили радостную новость, жених был в восторге, его друзья осыпали похвалами невесту, после [долгих поздравлений приступили к заключению брачного контракта.
Контракт еще не был подписан, когда явился дон Хуан с безутешным своим другом. Услыхав от Просперо о счастливых переменах, он окончательно убедился, что затея Кассандры с письмом была всего лишь веселой шуткой. Улыбаясь, он поздравил невесту, а та, с видом лукавым и чуть огорченным, сказала:
— Нелегко вам пришлось в эту ночь, сеньор дон Хасинто, да еще долгожданная дичь ускользнула!
— Разумеется, нелегко! — отвечал он. — Но теперь я ее вижу в руках более достойного, чем я, и надеюсь, радостный этот день вознаградит меня за тревожную ночь.
Затем он представил паломника, но, чтобы не омрачать веселье, умолчал о кончине его жены. Много лестного сказал он о своем друге, все наперебой кинулись знакомиться с гостем — шуму и радости еще прибавилось. А дон Хуан меж тем послал слугу к охотникам — те уже встревожились, прекратили охоту и, опасаясь, не стряслась ли беда, начали его искать. Узнав, однако, о радостном событии, они тотчас прискакали в Неаполь поздравить новобрачных и приготовиться к свадебным празднествам и торжествам.
Фортуна как будто нарочно придерживала причитавшиеся нам радости, чтобы выдать все разом, — скупая и щедрая вместе, много дней копила она, чтобы выплатить в один! Посудите сами: в то время как в доме Марко Антонио веселье било через край и один лишь дон Далмао был печален, — словно чтобы он не был исключением, — туда явились Роберто и я. Явились мы прямо с корабля, и, разумеется, дон Далмао так же не подозревал о нашем приезде, как я о ложной молве, что пошла по Сардинии о его падении с утеса. Едва войдя, я устремила глаза на супруга — оно и понятно, его глаза, как магнит, сразу же притянули мои. Вообразите, с каким восторгом бросилась я обнять его, но он, он презрительно меня оттолкнул. Все были поражены этой сценой, особенно дон Хуан, думавший, что я мертва, и Роберто, полагавший то же о доне Далмао; а все остальные, меня не знавшие, с удивлением глядели на то, как я, в платье паломницы, вывезенном еще из Барселоны, нежно льнула к супругу и рыдала от счастья, а он, непреклонный, уклонялся от моих объятий. Не понимая причины, я смертельно огорчилась — я-то ожидала, что любимый встретит меня с ликованием, и вместо этого такой суровый прием! На миг все умолкли, затем дон Хуан, больше доверяя своим глазам, чем россказням дона Далмао о моей кончине, приблизился ко мне с раскрытыми объятьями и молвил:
— Не знаю, любезная Дионисия, кто повинен в обмане, заставившем меня с великой скорбью справить ваши похороны, — то ли дон Далмао, который, возможно, солгал, чтобы я обрадовался, увидав вас живой, — обрадовался тем больше, чем меньше надеялся на подобное чудо, — то ли вы сами, прибегнув к чарам фортуны, пожелавшей явить свое могущество, заставили его считать вас усопшей и оплакивать. Но вот вы живы — так возблагодарим же судьбу.
— Что до меня, милейший дон Хасинто, — отвечал мой любимый, — я сказал вам правду, ежели считать подлинной смертью разлуку души с телом, где она жила, и ее Переселение в другой мир, а мнение Пифагора, утверждавшего, будто души переселяются из одного тела в другое, ложным. Душа Дионисии соединила оба эти противоречивые мнения. Ибо, покинув свое обиталище у того, кто обожал ее и жил лишь ради нее одной, она переселилась в иной мир — ведь человека мы зовем малым миром, — и ныне душа Дионисии составляет средоточие мира дона Леонардо, она переместилась из одного тела в другое и для меня умерла. Ежели особа, которую вы видите, кажется вам похожей на мою супругу, вы ошиблись — это только обманчивая наружность, перед вами крестьянка с Сардинии, а Дионисия была благородной каталонской дамой. Эту зовут Линарда, та звалась Дионисия. Эта, наконец, любит дона Леонардо, а та, другая, до своей кончины обожала дона Далмао. Судите же теперь, должны ли мы оба оплакивать ее как мертвую!
Справедливо возмущаясь оскорблением и горько печалясь о своей любви, выслушала я эти новые наветы на мою невинность и сказала:
— Я воображала, что добропорядочность моя, так давно вам известная, подтвержденная в Кальяри доном Гильеном и имеющая свидетелем дона Хасинто, избавит меня от необходимости самой оправдываться перед вами. Однако вы — родом из Каталонии, а когда каталонец вобьет себе что-либо в голову, то переубедить его так же невозможно, как привидение. Когда вы вместе с доном Хасинто покидали Сардинию и, не дождавшись меня, изменили своему слову, вы по крайности могли бы вообразить себя на миг беспристрастным судьей, как ныне вообразили себя истцом, и, прежде чем выносить приговор, попытались бы изучить тяжбу. Какая неслыханная жестокость! Осудить на смерть Дионисию за вину, что вы приписали Линарде, хотя эта столь же искренне и беспорочно любила Мирено, как та — дона Далмао; да будет тому свидетелем весь остров! Я же приношу жалобу на дона Хасинто — он знал, что вы упорствуете в своем заблуждении, и все же позволил вам покинуть Сардинию, не попытавшись выяснить истину, которая бы вас переубедила и посрамила.
— Помилуйте, сеньора, — возразил дон Хуан, — когда же это я бывал на Сардинии в обществе дона Далмао?
— Вижу, — вмешался Роберто, — пришла пора мне распутать этот узел, более тугой, чем тот, что был разрублен Александром. Ваша супруга Дионисия, сеньор дон Далмао, может служить всему миру примером стойкости и верности; сколько бы вы ее ни любили, добродетели ее достойны большего. Клеменсия, влюбленная в своего кузена дона Леонардо, обманула вас всех, притворившись перед ним — Линардой; перед вами — влюбленной в вас; перед Дионисией — нежной подругой; Дионисию она заставляла писать вместо себя письма и отдавала их дону Леонардо, а также дарила ему милые пустячки, якобы посланные Дионисией; она же, наконец, убедила вас возвратиться из Кальяри, чтобы ночью вы услыхали, как она, подражая голосу и манерам вашей супруги, нежно беседовала с кузеном. Во всем этом она признается сама — вот письмо, обеляющее Дионисию и врученное мне Клеменсией без ведома подруги. Теперь она решила выйти замуж за кузена — хотя коварные ее проделки не заслужили такой награды. Дон Гильен и все его семейство оплакивали вашу гибель; найдя на пальме, унаследовавшей ваше платье, скорбные трофеи, они считали, что вы, отчаявшись, нашли себе конец в морской пучине. Мы убедили вашу супругу, будто дон Хасинто, разыскивая вас, высадился в Кальяри, а вы, якобы уже зная правду и любя сильней прежнего, послали меня за нею, — в трудных этих обстоятельствах мы не придумали ничего лучшего, как понадеяться на ум и хладнокровие дона Хасинто, которого я почитаю как отца. Итак, я обманом привез ее сюда, и тут — когда уже готовился рассказать ей о вашей гибели, оплакиваемой на Сардинии, — мы находим вас, живого и невредимого! Теперь вы должны с доверием прочитать письма, что посылают дону Хасинто дон Гильен, Гильермо, дон Леонардо и Клеменсия, — хотя они его не знают, но ваши рассказы о его доблести и известное им мужество вашей супруги побудили их поручить ее опеке дона Хасинто, объявить о ее невинности и о вашей безрассудной гибели. Почерк каждого из них вам знаком — читайте же и утешьтесь тем, что еще можете взять свои слова назад и вознаградить незаслуженные страдания супруги вашей.