— Да, с тех пор как существуют театры, — молвил дон Фернандо, — Аполлонову Пегасу уже не нужны кузнецы — их заменяют актеры, заколачивая стихи, как гвозди, в его подковы. Я бы за это наказывал денежным штрафом, как штрафуют коновалов, когда лошади захромают.
— Ну, друзья, довольно злословить, — молвила королева. — Приберегите ваши клинки для ужина, который вас ждет, и оставьте в покое этих бедняг — право, им немало труда стоит держать в памяти целую гору исписанной бумаги, полсотни комедий, и, выходя на подмостки, не путаться в репликах, как преступник на перекрестном до просе.
Все повиновались королеве. Гостей за столом прибавилось, ибо многие приехавшие из города пожелали остаться на ночь, но прекрасная Исабела была к этому готова: ужин подали такой обильный, что он мог бы пожаловаться на нехватку едоков. Последним блюдом была корона на серебряном подносе, предназначенная дону Фернандо, — ее возложила на его чело королева. Принес корону седовласый старец в богатом костюме, украшенном зелеными водорослями, осколками хрусталя и золотыми песчинками, и в короне из лилий и шпажника — то был древний наш Тахо, который, в благодарность за честь, оказанную ему доном Фернандо, распорядителем турнира на его прозрачной арене, сберег для этого случая ту самую корону, что дон Фернандо столь доблестно защищал. Все поздравили нового владыку. Торжественная процессия проводила его на покой, затем все разошлись, каждый в свою комнату, только Лисида и Дионисия расположились вместе — обе уже сердечно сдружились, — да дон Хуан увел к себе дона Далмао, ибо даже сон не сладок, коль ему не сопутствует дружба.
Пятая вилла
Двумя часами раньше, чем заря, будя солнце, распахнула хрустальные окна, все дамы, участвовавшие в празднестве на наших виллах, решили, с дозволения нового короля, сменить свои ложа на игривые воды Тахо, надеясь удушить в объятьях его прозрачных струй дерзкую жару, посягавшую на их чары, и отправились в каретах к «Плотине» — месту, где течение полноводной реки более умеренно и менее опасно; там гостеприимный Тахо доставил им снадобье, которое одним поцелуем освежило лилеи и подрумянило розы на их лицах. Купались до тех пор, пока солнце, жаждая увидеть прелести, о которых наслышалось от проказницы ночи, не поспешило выглянуть, чтобы застать купальщиц врасплох; проделка его, пожалуй, удалась бы, если бы болтушка Аврора не известила дам щебетом своих пташек: предупреждение сделано было заблаговременно, и лишь только солнце начало выкатываться из-за гор, дамы, укрыв чехлами юбок небесные прелести, покинули хрустальную сокровищницу и в садах Энкомьенды принялись дразнить своих возлюбленных, обзывая их «сонями» за то, что они проспали такой благоприятный случай.
Встретил дам дон Фернандо; цукатами и вареньем он подкрепил их силы, ибо купанье возбуждает аппетит. Затем повел всех в приветливую, тенистую рощу, ласкавшую взор разнообразием деревьев; там все уселись на душистую мураву вокруг фонтана, бившего в центре этого венца красавиц и кабальеро, и дон Фернандо велел дону Мельчору приступить к новелле, обещанной накануне; остроумие и выдумка, какими дон Мельчор, о чем бы ни шла речь, обычно веселил восхищенных слушателей, сулили приятное развлечение, за которым незаметно пролетят часы до обеда. Охотно повинуясь и любезно улыбаясь, дон Мельчор начал так.
Дело было в Мадриде, младшей нашей столице, которая отделилась от императорского Толедо, просватавшего ее и давшего ей в супруги одного за другим четырех величайших монархов мира — Карла Пятого и трех Филиппов, — и, став самостоятельной, выказывает куда меньше учтивости и покорности, чем должно, ибо, нарушая четвертую заповедь, похищает у него каждодневно не только жителей, но и власть отца, что столь достоин почтения. Там-то проживали в недавние времена три пригожие, разумные женщины: первая была замужем за казначеем богатого генуэзца, причем служба отнимала у ее супруга все время, и он приходил домой лишь в полдень, чтобы пообедать, и на ночь, чтобы поспать; муж второй был весьма известный художник, которому слава его кисти доставила работу в одном из самых знаменитых монастырей столицы, и он, расписывая там алтарь, трудился уже месяц с лишком, бывая дома не чаще, чем первый супруг, ибо праздники, когда он волей-неволей делал передышку, уходили на то, чтобы рассеять меланхолию, в которую сосредоточенность, требуемая ремеслом, обычно погружает живописцев; третья из женщин страдала от ревности и преклонных лет своего благоверного, которому перевалило за пятьдесят и у которого не было иного занятия, как терзать ни в чем не повинную бедняжку, а существовали они на изрядный доход с двух домов, стоявших в хорошем месте и приносивших достаточно, чтобы при усердии хлопотуньи хозяйки жить не хуже людей.
Все три женщины были подругами, ибо прежде жили в одном доме, и дружбе этой не мешало, что теперь их дома находились в разных концах города: мужья, следственно, тоже дружили меж собою, так что нередко две женщины заявляли своим владыкам, что идут проведать жену ревнивца; эта бедняжка не смела без мужа ступить за порог и не могла нанести ответный визит, а на праздничные гулянья, в театр или на турниры и игру в арголью[130] ходила только с мужем.
Однажды собрались три подружки в доме ревнивца, и жена его стала жаловаться на горькую свою жизнь, на грубые придирки мужа, на ссоры, что бывали у них всякий раз, когда она ходила к мессе — хоть и на заре и вместе с ним самим, муж ревновал ее даже к кружевам мантильи за то, что касаются ее лица, — а подруги, сочувствуя страдалице, утешали ее. Затем явились мужья, все шестеро сели полдничать и за столом решили, что в день святого Власия — а оставалось до него немного — выйдут на рассвете из дому, чтобы поглядеть на короля, который, говорили, намерен после полудня отправиться в храм богоматери в Аточе[131], а как на тот же день приходился кумов четверг, то надумали они захватить с собой съестного, чтобы в соседней роще должным образом отметить и этот праздник, который в календаре хоть и не обозначен, но справляется, пожалуй, пышнее пасхи. И немало труда стоило подружкам добиться от глупого ревнивца дозволения, чтобы его жена тоже повеселилась с ними.
Пришел этот день, все славно закусили, потом подруги, усевшись на приятно пригревавшем солнышке, снова слушали бесконечные сетования бедной неудачницы, а мужья их тем временем катали шары в другом месте рощи. Вдруг женщины приметили, что неподалеку в кучке мусора что-то блестит, и жена ревнивца сказала:
— Милостивый боже! Что это там сверкает так ярко? Другие две посмотрели в ту сторону, и жена казначея сказала:
— Возможно, это драгоценность, которую потеряла какая-нибудь из дам, что собираются здесь, в роще, в такие дни.
Жена художника подошла поближе, пригляделась и вытащила из мусора перстень с чудесным бриллиантом, ограненным так искусно, что, играя в солнечных лучах, он сам сиял как солнце. У трех подруг глаза разгорелись от жадности — ценная находка сулила немалые деньги, — и каждая стала заявлять свои права, утверждая, что по справедливости перстень принадлежит только ей. Первая говорила, что она первая заметила, а потому у нее больше прав владеть им, нежели у остальных двух; вторая утверждала, что именно она угадала, что это сверкает, и потому несправедливо отнимать у нее перстень; третья же возражала подругам, что, поскольку она достала перстень из кучи мусора и на деле доказала то, о чем они лишь строили догадки, ей одной следует владеть перстнем, ибо она больше всех потрудилась.
Спор становился все жарче, и, услышь его мужья, дело, возможно, дошло бы до драки — каждый стал бы отстаивать права своей жены, — но тут жена художника, самая разумная из трех, сказала:
— Послушайте меня, подруги, камешек этот так мал, ценность он представляет лишь пока цел, а значит, делить его бессмысленно. Самое верное — продать и деньги разделить меж нами тремя, прежде чем мужья о нем проведают, — не то они отнимут законную нашу прибыль или же перессорятся, чтобы владеть перстнем единолично, и он станет яблоком раздора. Но разве кто из нас сможет надежно его сохранить, так чтобы остальным не в обиду было и чтобы мы могли доверять той, которая считает себя единственной полноправной владелицей этой вещицы? Глядите, вон там прогуливается с друзьями граф, мой сосед. Отзовем его в сторону, расскажем о нашем споре и, попросив быть нам судьей, подчинимся его приговору.
— Я согласна, — сказала казначейша, — графа я знаю, человек он разумный, и я уверена, что в этой тяжбе он подтвердит мое право.
— И я не против, — сказала неудачница. — Но как я могу осмелиться заговорить с ним о своем деле на виду у моего ревнивого старика? Граф молод, муж наверняка приревнует, а там и кулаки пойдут в ход.
Так спорили три подруги и все не могли прийти к согласию, как вдруг пронесся слух, что король уже прошел в ворота, и мужья вместе с толпой побежали туда поглазеть. Воспользовавшись случаем, женщины подозвали графа и изложили свою распрю, прося вынести решение до того, как мужья возвратятся и ревнивец будет иметь повод устроить дома жене взбучку. Тут же они вручили графу перстень, чтобы он сам отдал его той, которая, по его мнению, более достойна им владеть.
Граф был человеком тонкого ума, и хотя срок ему дали краткий, сразу ответил:
— На мой взгляд, сеньоры, ни одна из вас не обладает в этом споре столь несомненными правами, чтобы я мог решить его в ее пользу и отрицать права двух других. Однако, раз уж вы доверились мне, я решаю и постановляю, чтобы каждая из вас в течение полутора месяцев сыграла шутку со своим мужем — разумеется, не в ущерб его чести; той, что выкажет больше изобретательности, мы и отдадим бриллиант, да я еще прибавлю от себя пятьдесят эскудо, а хранителем его покамест буду я. Но вот уже идут ваши благоверные, итак, за дело, а пока прощайте.