Теперь, надеюсь, вам ясно, что столь внезапное нападение могло без труда сокрушить застигнутое врасплох сердце. Вообразите состояние человека, заставшего в своем доме вооруженного до зубов врага! Одно знаю наверное — я хотел бы всю ночь так стоять, любуясь этой неземной красой и предаваясь философским размышлениям. Однако они вдруг были прерваны — спящая победительница перевернулась на другой бок, и так же перевернулось у меня в груди сердце от страха, что она проснется. Я вмиг прикрыл фонарь, затаил дыхание, но вскоре убедился, что сон не выпускает ее из своих объятий и я нисколько не мешаю ему наслаждаться своей любовной добычей, — красавица продолжала спать. Видя, что свет не помеха владыке ночей, невольно осыпавшему меня милостями, я снова позволил своднику-фонарю выпустить из щели робкий луч и собрался выйти из комнаты. Но прежде, дав волю дерзкому желанию, я запечатлел оттиск своих губ на мягком воске прекрасной руки, — той, что покоилась на груди, — и мне почудилось, что промеж точеных пальцев, как сквозь решетку, мои уста коснулись снежного холмика.
У изголовья кровати висел на серебряной цепочке крест, украшенный алмазами и изумрудами; мне захотелось иметь что-нибудь из вещей красавицы, и я решил взять крестик в обмен на мою свободу и на образок пречистой девы, выигранный в карты. Сняв с шеи золотую цепь, я шелковой ленточкой привязал к ней на шесть узлов свою безделушку и повесил ее на место крестика. Лишь тогда с великой неохотой вышел я из комнаты и тихонько запер дверь — ноги не желали мне повиноваться, все норовили повернуть обратно, в угоду глазам, еще не насытившимся райским блаженством, что неожиданно выпало на их долю.
Наконец я вышел на улицу и замкнул калитку на ключ. Остаток ночи я решил провести у своего уже упомянутого приятеля и, направляясь к его дому, поравнялся с тем, где проживала моя дама (он находился через два дома от нашего). Двери там были раскрыты, и какие-то люди перетаскивали мебель и утварь в дом на противоположной стороне улицы. Я подумал, не воры ли это, — трудно было поверить, что в такой час хозяева затеяли перебираться на другую квартиру. Остановив первого попавшегося, я спросил, что они делают. То был слуга, он сразу признал во мне соседа и ответил:
— Я вижу, дон Гарсиа, из-за этих празднеств в Йепесе ваша милость и не знает, какая беда приключилась с моими госпожами. В тот самый вечер, как вы уехали, одна из наших служанок сдуру оставила горящую свечу в неположенном месте, и в доме начался пожар. Натворил он таких бед, что пока дом не отстроят, нам придется жить вон в том, напротив, — вот мы и перетаскиваем туда наши пожитки, уцелевшие от огня. Видать, ваша милость и к себе домой не заглянула, не то вы знали бы и об этом происшествии, и о том, что у вас в доме нынче гости — обе мои госпожи, старая и молодая, — сдается мне, их даже поместили в вашей комнате. Родители вашей милости, как люди благородные и близкие наши соседи, почли для себя обидою, чтобы мои госпожи искали себе приюта где-нибудь в другом месте. После пожара минуло уже два дня, и мы хотим, чтобы госпожи наши, когда встанут, могли перейти на новое жилье, а потому, как изволите видеть, и хлопочем, не смыкая глаз, наводим там порядок.
Тут я понял, какими судьбами очутилась в нашем доме та, что стала счастливой находкой для моей любви, и окончательно удостоверился, кто владычица моих дум. Стараясь изобразить на лице, что огорчен скорбной вестью, в душе я возблагодарил пожар, ставший виновником моего блаженства.
Я простился со слугой, наказав не говорить, что меня видели. Я, мол, вернулся в Толедо за некими дамами, приглашенными на празднество, домой не заходил, намерен вместе с ними тотчас же ехать в Йепес и вовсе не желал бы, чтобы родители узнали о моих похождениях. Слуга обещал молчать, я поспешил к приятелю, которого застал на пороге его дома, — он как раз отправлялся навстречу мне, очень обрадованный, что не придется ехать в лазарет. Наши опасения, сказал он мне, были напрасными, кара за поединок нам не грозит — только что из Йепеса приехал его слуга, собственными глазами видевший, как обоих неудачливых игроков арестовал гнавшийся за ними из Мадрида альгвасил[26], который объявил, что они известные воры, и повез их обратно в столицу. Мы оба вздохнули с облегчением. И хотя звезда богини влюбленных уже просила награду за весть о скором появлении главного светила, а мой друг радушно предоставил мне отменную постель и прохладную спальню, ни усталость, ни пережитые волнения не смогли меня усыпить. До десяти часов утра я только и делал, что снова и снова повторял этот первый для меня урок любви, который навсегда остался в моей памяти, хоть и был затвержен второпях. С удовольствием воображал я смятение дамы, когда она проснется и заметит подмену драгоценностей, — та, что я оставил, была, правда, дороже по цене, но не дороже для ее сердца, чем другая, подаренная его властелином.
И дабы вы знали, как дорог был ей этот крестик, я забегу вперед и поведаю то, что узнал позже от ее служанки, поверенной всех ее тайн, а затем и моих, благодаря всемогущему золоту.
Чувство нежной любви уже давно связало Ирене с доном Алехо — они-то и есть виновники ликования и иллюминации: этой ночью наш город празднует их бракосочетание, ибо все толедцы почитают и любят обоих. И хотя ревность и сердечная обида желали бы очернить их предо мной, признание их благородства и высоких достоинств берет во мне верх над завистью: вопреки ей я признаю, что учтивость, отвага, великодушие и ум дона Алехо заслуживают величайших похвал, а скромность, приветливость, знатность и кроткий нрав Ирене делают ее королевой среди наших дам и зерцалом добродетели. Оба они равны в том, что менее всего ценно, но более всего ценится, — в богатстве; оба находятся в расцвете молодости и подходят друг другу по годам — Ирене минуло двадцать лет, а дон Алехо всего на четыре года старше, и густой черный пушок еще не вполне покрыл ту часть его лица, которую мы пуще всего оберегаем. Ирене выросла без отца, под надзором почтенной, добронравной матери, а ее возлюбленный, лишившись матери, жил с отцом, так что они — единственные наследники всех родовых поместий и богатств. Амур, огорченный тем, что эти созданные друг для друга существа были разлучены, решил наконец нынче ночью соединить их. Все это я сообщаю вам, повинуясь истине, ибо она для меня высший закон.
Дон Алехо и Ирене могли бы и раньше пожениться с согласия своих родителей (которые догадывались об их любви), если бы жениху не надо было дождаться прибытия флота со значительным наследством, оставленным ему дядей, братом отца и славным губернатором одной из богатейших провинций Перу, о кончине которого и завещании, предписывавшем отослать все имущество племяннику, узнали из писем и достоверных известий. Не то чтобы состояние обоих в Толедо казалось им недостаточным или будущая теща, обуянная жадностью, хотела бы заполучить заморское богатство, дабы с выгодой продать красоту дочери (мать Ирене — женщина благородная и потому бескорыстная), а просто дону Алехо все равно предстояло вскоре отправиться в Севилью, где он должен был получить по контракту изрядную партию серебра. Вот и решили приурочить его поездку к прибытию галеонов и до тех пор повременить со свадьбой, чтобы отпраздновать разом оба радостных события: ведь наследство к свадьбе — как золотая рама картине.
По этой причине и по обоюдному согласию влюбленных, мечтавших насладиться своим браком в полном довольстве и роскоши, они его оттягивали, хотя страстно желали, — подобно тому как малыш смакует миндальное пирожное: аппетит-то у него отличный, а откусывает он по крошечке, чтобы продлить удовольствие. И то сказать, поспешные браки без должных приготовлений обычно менее счастливы и прочны; они похожи на платье без отделки — как ни изящна ткань, вида она не имеет и вещь быстро приедается. Отбывая этот трудный, но вместе с тем приятный срок, влюбленные предавались мечтам и считали дни, как вдруг в середине мая в Сан-Лукар[27] прибыло передовое судно, а дону Алехо и его отцу — известие о том, что необходимо их присутствие в Севилье: на этом судне находились важные бумаги, от которых зависело, как скоро будет получено наследство, его же везли, было сказано в письме, на других судах флота. Старик отец приказал сыну ехать в Севилью, и тому пришлось скрепя сердце повиноваться, хотя разлука внушала ему мучительные Опасения. В тот же вечер юноша пошел на свидание со своей дамой к окну в нижнем этаже ее дома — оно выходило на узкую улочку, с другими не сообщавшуюся; таких немало в нашем Толедо, чьей красоте, надо признаться, несколько вредят завистливые сооружения мавров, понастроенные во времена их господства. Дон Алехо и его нареченная уже не раз беседовали через это окно, — устраивала свидания служанка, — и в этот вечер за любовными сетованиями, обычными перед разлукой, они не заметили, как пролетели часы, дарованные приличием и ночной тишиной. Наконец влюбленные простились, обменявшись в залог верности драгоценными памятками; дон Алехо дал Ирене тот самый алмазный крест, который я увидел у ее изголовья, а она ему — перстень, тоже украшенный алмазами.
С этим знаком милости кабальеро уехал. Его возлюбленная в горестном одиночестве и тоске проводила дни разлуки, казавшиеся ей веками. Так прошло время от двадцатого мая до двадцать четвертого июня, когда ее дом стал добычей огня, этого домашнего врага, о чем я уже рассказывал. Тогда-то мать и дочь, по приглашению моих родителей, нашли приют в нашем доме, а любовь и ее муки — в моем сердце, вспыхнувшем при виде спящей красавицы, чью историю я поведал вам, дабы понятны были последующие события.
Как я уже сказал, ту ночь и утро я провел почти — или вовсе — без сна, в непривычных для меня думах. Когда часы пробили одиннадцать, в спальню вошел мой приятель и предложил пойти с ним к мессе. То был день светоча церкви, святителя Иордана и предтечи Христа