Бестиарий(43)
Мир Толкиена — это мир, где, выражаясь словами Пифагора, все дано в ощущении. В этом мире даже деревья умеют разговаривать и двигаться; в этом чудном мире птицы служат поверенными чародеям и феям; в этом мире сторожевые псы живут со своими хозяевами, как закадычные друзья. В этом мире люди могут превращаться кто в птицу, кто в медведя, подобно Эльвингу в «Сильмариллионе» или Беорну в «Хоббите». Границы между миром людей и зверей не существует, хотя звери четко поделены на две группы — пернатых и волосатых.
В конце концов, и сами хоббиты ростом со средних размеров зверьков. Ноги у них крепкие, покрытые шерсткой, к тому же они не знают громоздкой обуви. Потребности у хоббитов тоже животные, и они удовлетворяют их по мере сил и возможностей, да и нравы у них диковатые. Хоббитам больше по душе стряпать, нежели читать и писать. Мир Толкиена существовал задолго до того, как нарушился порядок вещей и произошло разделение между людьми и зверьем, людьми и растениями, и в первую очередь — деревьями. Правда, в мире взрослых, полном хитроумных интриг и сложных взаимоотношений, тонко вписанных в яркие, динамичные сюжеты, все эти очеловеченные, да еще разговорчивые звери кажутся чужеродными, лишними. Но это только на первый взгляд.
Как бы то ни было, это мир не только добрых зверей, но и злых, и тоже говорящих. Драконы Глаурунг и Смауг спорят со своими повелителями и врагами, а волколак Драуглин вторит своему господину — зловещему Саурону. Животные олицетворяют мировой порядок с обеих сторон — добра и зла. Вот почему в произведениях Толкиена охотники — большая редкость: в мире, где пернатые и волосатые существа предстают в виде ближайших наших сородичей, охота была бы сродни людоедству. К примеру, Берен вообще не признает ни охоты, ни мяса; Арагорн тоже никогда не охотился, хотя снискал себе прозвище великого Следопыта; хоббиты лишь однажды отведали крольчатины, а так всю дорогу довольствовались путлибами — хлебцами эльфов; да и сами эльфы ни разу не вкушали мясного. Живой плотью, по словам автора, силы зла вскармливают волколаков, драконов и орков.
Ко всему прочему, Толкиен создал и так называемых промежуточных существ: варгов, гоблинов и троллей — полулюдей–полузверей, ископаемых людоедов. А тот же Мелкор обратил эльфов в проклятых орков (косматых, длинноруких рыкающих тварей), расплодившихся Бог весть каким образом повсюду, в то время как племена избранных — эльфов и людей — не давали такого большого потомства.
Чтобы понять логику, по которой Толкиен составлял свой бестиарий, надо обратиться к нашей собственной исторической памяти. Главное место в своем животном мире Толкиен отвел птицам. Так, Эльвинг превращается в чайку, подобно тому, как обращаются в птиц феи из «Легенд о Граале». В «Сильмариллионе» и «Властелине Колец» не последняя роль отведена Торондору и Ветробою — властителям поднебесных высей, неизменно стоящим на стороне добра. Толкиен основательно прорабатывает величественный символ Повелителя орлов, сделав из этих птиц осведомителей и одновременно непревзойденных ездовых животных. Торондор со своей крылатой братией спасает Берена с Лучиэнью, а Ветробой выручает Гэндальфа с хоббитами.
Любовь к пернатым Толкиен выражает при каждом удобном случае: к примеру, когда Горлум (больше похожий на зверька, чем на хоббита, хотя по происхождению он, судя по всему, из тех же невысокликов) облизывается в предвкушении полакомиться птицей, Сэм глядит на него с нескрываемым отвращением. Птица у Толкиена — существо возвышенное, воздушное; птица — посредник между небом и землей. Впрочем, есть у него и пернатые, являющие собой полную противоположность благородным представителям пернатого царства: это назгулы, мерзкие Стервятники, рыщущие за Хранителями Кольца по пятам, денно и нощно.
Что до хищных птиц, в средние века один высокородный вельможа повелел изобразить на фамильном гербе самого себя с соколом на руке. Оно и понятно: ведь сокол издревле символизирует поднебесную власть, небесное начало. Древнеегипетскому богу Гору глазами служили солнце и луна. Египтолог Ги де Терварен писал:
«Когда египтянам было угодно изобразить какое–нибудь божество или выразить величие, падение, превосходство, титул или победу, они неизменно рисовали сокола».
А итальянский культуролог Фулканелли говорил, что, по древним повериям, орлы «олицетворяли силу и легкость ветра…»
В ведической традиции(44) Гаруда(45) враждует с нагами(46), то есть буквально орел противоборствует змеям, дух — материи и низменным человеческим помыслам. Орел и змея фигурируют и у Ницше в «Заратустре». Вместе с тем птичье пение по–латыни называется «carmen», что, помимо того, означает заклинание или пророчество. Стало быть, птичий язык — священный: через птиц передается Глас небес. Наконец, птичье пение олицетворяет гармонию возвышенного состояния, какой способен достигнуть далеко не всякий посвященный. Вспомним хотя бы, насколько важно «дыхание» в йоге. О том же говорит и Вольфрам фон Эшенбах(47), повествуя о своем герое Парцифале:
«Узрела как–то королева–мать,
Что сын ее не сводит глаз с дерев,
И, затаив дыханье, внемлет птичьим трелям,
А птахи знай себе щебечут без умолку,
Переполняя трепетом отроческую грудь».
Избранник небес Парцифаль — как и Персиваль(48) — с малых лет прислушивается к языку птиц, божественной «carmen galli»(49), языку возвышенного душевного состояния — то есть пению ангелов. Вольфрам упоминает дважды и павлина, чье ослепительное оперение сродни роскошеству королевского платья. К тому же павлин олицетворяет облик мира, и не случайно образ павлина стал расхожим в так называемой барочной литературе — например, в «Критиконе» Бальтасара Грасиана(50). Здесь же небезынтересно вспомнить, что павлин служил ездовым животным, «ваханой», Сканде(51). Таким образом, эта птица неизменно ассоциируется с ратными делами, и потому странствующий рыцарь, поэт–певец Вольфрам прибегает к его образу довольно часто.
В связи с магической символикой птиц можно вспомнить и другие слова упомянутого нами Фулканелли:
«С философской точки зрения, наш Меркурий — птица Гермеса, которую еще называют Гусем, или Лебедем, а иной раз и Фазаном» («Соборные тайны»).
Кроме того, Толкиен обращается и к исконному паническому ужасу перед волками. И как тут не вспомнить зловещий образ волка Фенрира из скандинавских мифов, когда автор «Сильмариллиона» описывает Кархарота: благодаря своей сокрушительной мощи, удвоенной силой Сильмарилла, гложущей его изнутри, тот убивает гончего пса Хуана Валинорского, верного спутника Берена, хотя пес и бессмертен. Волк предстает в виде зверя–разрушителя, наделенного злыми чарами, которые, впрочем, в один прекрасный день окажутся бессильными. Вместе с тем Толкиен напоминает, что волк из скандинавских мифов существует с начала времен, хотя сам, в конце концов, несет гибель миру.
Интересующие нас повествования пронизаны страхом и перед пресмыкающимися. В «Хоббите» и «Сильмариллионе» ужас наводят драконы. Они тоже наделены злыми чарами и неусыпно сторожат сокровища, а кроме того — мстят добрым героям (как Глаурунг Торину) или издеваются над хрупкими хоббитами (как в «Хоббите»), когда один из них пробирается в драконье логово и похищает золотую чащу с сокровищами. Помимо всего прочего, драконы отличаются словоохотливостью, но к этому мы еще вернемся. А пока запомним, что один из подручных Сарумана, которому велено сломить дух неустрашимого Теодена, зовется Змеиным Жалом, или Гнилоустом: в самом деле, он большой мастак сеять раздоры и смятение в душах. Но Гнилоуст погубит и Сарумана, а перед тем — Лотто, дурачка из хоббитанской деревушки, сыгравшего, однако, не последнюю роль в трагической судьбе всей Хоббитании.
В злобных тварях, созданных автором «Хоббита», ненасытная, всепожирающая сущность проявляется неизменно. Сэм, к примеру, никак не может избавиться от страха, что прожорливый Горлум когда–нибудь его проглотит.
Более того, Толкиен описывает — правда, вскользь — Барлога, ужаснейшую подземную тварь, будто явившуюся из лавкрафтовских кошмаров. С ним схлестнется в священном поединке Гэндальф, перед тем как кануть в Морийскую бездну.
К великому счастью, у Толкиена немало и добрых зверей, как, например, упомянутый Хуан — могущественный полузверь–полубог, бывший спутник Ороме на охоте, сопровождавший и Берена с Лучиэнью, когда они отправились на поиски Сильмарилла. У Хуана трижды испрашивают совета, и трижды же, подобно провидцу, предрекает он участь своим спутникам. Хуан готов на любые жертвы ради главной своей цели — изничтожить проклятые исчадья в их смрадных логовах. Верный Хуан сопровождает Берена до самых врат смерти.
Под стать этому верному псу, всеобщему любимцу (впрочем, Толкиен называет его даже не «псом», а Гончим, подчеркивая лишний раз, что Хуан не обыкновенный пес, как и Берен — не обыкновенный смертный) и кони, благороднейшие спутники человека, и пони, столь же благородные спутники хоббитов. Сэм всем сердцем прикипел к пони, которого выкупил у мерзавца Била Осинника, истязавшего лошадку почем зря, назвал его Биллом, и тот стал ему верным другом. Билл последует за своим избавителем до самых Врат Мории, но пройти через них не сможет. Тогда Гэндальф, проникшись сочувствием к лошадке, нашепчет ей на ухо заветные слова, чтобы та могла найти обратную дорогу к трактиру «Гарцующий пони».
В том же «Властелине Колец» речь идет и о лошадях. Среди них особенно выделяется несравненный Светозар, «драгоценнейший из королевских жеребцов», принадлежащий старому отважному конунгу Теодену. Светозар — неутомимый боевой конь, способный проскакать без устали любое расстояние; на таком скакуне Гэндальф успевает оповестить всех героев, дабы те своевременно подготовились к великим свершениям. С другой стороны, верный конь может принести беду. Так, Белогрив, еще один скакун из конюшен Теодена, сраженный в бою, рухнул и придавил насмерть своего седока —