Что касается Смауга, английский литературовед Том Шиппи отмечает разноголосицу и в его речах. Дракон начинает в современном, пусть и аристократическом стиле, потом переходит к разговорному, и, наконец, его манера изъясняться неожиданно становится все более архаичной, даже библейской. Это отражается и на его описании Толкином, который основывался, наверное, на изображении Левиафана в Книге Иова. Перепады интонаций занимают чуть более страницы — с момента, где Бильбо рассуждает сам с собой о взломщиках и бакалейщиках, и до момента, где гномы слышат «страшный шум» крыльев Смауга. Толкин употребляет здесь слово rumour в значении «шум, суматоха, беспорядок», которое «Оксфордский словарь английского языка» считает устаревшим еще в начале XIX века.
Шиппи приводит и другие примеры выверенного столкновения анахронизмов с повседневным языком, считая их характерным толкиновским стилем, и при всех различиях речевой стилистики, поведения и даже героизма полагает, что «преемственность между древним и современным <…> столь же сильна, что и разница между ними». Я добавил бы, что дело далеко не только в этом. Язык, персонажи и действие не просто находятся одномоментно в древности и современности — они неустанно переносятся между временами через массив истории, общественной жизни, морали и культуры и, конечно, черпают из собственного, едва различимого здесь толкиновского легендариума. Они редко достигают стабильности и равновесия и процветают благодаря повсеместной двусмысленности, расхождениям и противоречиям.
Внутри Одинокой горы гномы изучают сокровище. Фили и Кили играют на арфах. Здесь снова слышатся отзвуки эпического «Беовульфа», хотя не следует забывать, что в Бэг Энде они же играли на маленьких скрипках — арфа была у Торина[46]. Само сокровище дракона, однако, не такое, как в «Беовульфе»: атмосфера легендариума снова выходит на первый план — не в последнюю очередь благодаря знаменитой иллюстрации Толкина, где на огромной урне эльфийской каллиграфией выведено гномье проклятие. Овеянный славой Аркенстон (драгоценностям, как и мечам, давали имена; это слово происходит из англосаксонского eorclanstan — «драгоценный камень») явно аналогичен Сильмарилу, и Торин жаждет его со страстью, сравнимой с чувствами его кровавых предков.
Есть и призрак Сигурда: Торин бродит по залам Одинокой горы, погружаясь в драконью болезнь, извратившую душу Фафнира и сгубившую его. Как сухо отмечает Бильбо, это место «провоняло драконом». Смауг тем временем говорит на разных языках, мстит за кражу чаши разрушением города и падает, сраженный стрелой лучника Барда. Слабое место дракона герою подсказывает дрозд, который, в свою очередь, подслушал о нем у Бильбо. Поэтому мы возвращаемся в сказку о животных с элементами легенд о Робин Гуде, массовыми разрушениями и дурным настроением — пока черная стрела не находит свою цель и Смауг не врезается в землю как боевой самолет, сметая Озерный город.
Поход к Одинокой горе преследуют и другие тексты. И в начале, и в конце повесть подпирает бюрократия. В начале Бильбо подписывает юридически обязывающий договор (который Толкин, кстати, переписал эльфийскими буквами) — согласно документу, хоббиту причитается четырнадцатая доля сокровища. В конце говорится, что Бильбо не оставил завещания, из-за чего его считают умершим без наследников. Последняя воля имеет фатальный недостаток — она отсутствует, однако цель ее та же, что и у договора с гномами: утвердить право собственности. Подготовленный Торином и компанией документ уже подразумевает такие права на имущество Смауга, как будто змей выписал предводителю гномов доверенность составлять за него завещание. Однако после того как Бильбо присваивает себе Аркенстон, на поверхность выходят изъяны формулировок. Хоббит знает, что это приведет к неприятностям — еще один случай, когда Бильбо спорит (или пытается договориться) сам с собой, с другими аспектами своего характера, — и все-таки заведомо неправильно толкует договор и отдает Аркенстон Барду. Тот довольно разумно интересуется, принадлежит ли Бильбо драгоценный камень и право его дарить. Хоббит признается, что драгоценность «не совсем его», но Бард все же ее принимает.
Как и ожидалось, следующие за этим переговоры, которые затевает Бильбо, сосредоточиваются на Аркенстоне и правах владения им. Более того, на встрече у Одинокой горы, в которой участвуют Торин, Бард, эльфийский король и Гэндальф, Торин готов выкупить камень по предложенной Бильбо цене — за одну четырнадцатую долю сокровища, поэтому переговоры на финансовые темы возобновляются, а практические вопросы и прагматика прибыли не уходят из повествования. Даже уравновешенного Барда привлекает неохраняемое золото после того, как он убивает стрелой Смауга.
Об Аркенстоне речь ведут несколько героев, но сам камень в книге переходит из рук в руки всего четыре раза: от Траина к Смаугу, от Смауга к Бильбо, от Бильбо к Барду, которого охраняет Гэндальф, и, наконец, от Барда к Торину, получающему его лишь посмертно. Физически он малоподвижен по сравнению с легендарным Кольцом Всевластья, однако история обладания этими предметами поразительно схожа. Траин наследует Аркенстон, но Смауг силой отбирает его и впоследствии гибнет. Бильбо находит его и лжет по этому поводу, а Бард, получив камень, возвращает его горе, в которой тот был добыт. Кольцо Всевластья, как мы увидим ниже, выковывает Саурон. Исильдур забирает его силой и погибает. Голлум находит и теряет Кольцо, Бильбо находит его и лжет на эту тему, а впоследствии дает Фродо, который относит Кольцо на гору, туда, где оно появилось.
В обеих историях удачливый и двуличный Бильбо занимает центральное положение и играет решающую роль. Это и есть ключевая моральная проблема книги. Бильбо хитрит и врет по поводу Кольца и ворует Аркенстон. Есть ли оправдание таким поступкам?
Теперь перейдем к концовке. Обратный путь Бильбо — что-то вроде антиклимакса. Он описан очень кратко, как скорое возвращение сэра Гавейна ко двору короля Артура после встречи с Зеленым рыцарем. Пронзительный момент наступает, когда Бильбо читает стихотворение «Дорога идет все дальше и дальше» (во «Властелине колец» оно будет превращено в песню), заставляя Гэндальфа воскликнуть, что перед ним уже не тот хоббит, которого он знал когда-то. По дороге в Хоббитон идет дождь. А в самом конце Толкин добавляет несентиментальный поворот сюжета — зеркальное отражение первой главы: в Бэг Энде снова появляются нежданные гости. Бильбо помог отобрать сокровище у дракона, а теперь сам может лишиться нажитого: его признали умершим и распродают имущество с молотка. Если до ухода с гномами за ним замечали «странности», то после возвращения репутация «тронутого» за ним закрепилась прочно.
«Хоббит» можно назвать одной большой небылицей из-за огромной массы подробностей и озадачивающих следов, ведущих к всевозможным источникам. Нарратив из-за этого изобилует диссонирующими столкновениями, которые становятся тем интереснее, чем меньше пытаешься навязать тексту порядок и определенность. Это мэшап, нежданное путешествие в полной мере. В созданном Толкином хаосе не за что зацепиться — нет надежного рассказчика, нет четкой морали, нет Бога, поэтому Бильбо действует независимо и свободно выражает собственную противоречивость. В том числе поэтому Кольцо Всевластья идеально ему подходит: он, чистый лист, благодаря этому предмету может почти незаметно проскальзывать куда угодно и становиться кем угодно. В отношении Кольца очевидно только то, что его невозможно применить в благих целях.
Какая польза у невидимости с точки зрения морали? Бильбо быстро понимает, что с помощью Кольца можно подкрадываться и убивать (едва ли это честный поединок, хотя прославился он, конечно, тем, что пощадил Голлума), а также воровать в промышленных масштабах[47].
Друг Толкина Клайв Льюис, автор двух анонимных обзоров на «Хоббита», отмечал характерную для книги пестроту интонаций: она начинается как детская сказка, а заканчивается трагично, как скандинавская сага. Сам Толкин мог бы назвать книгу антиклассической северной элегией. Отчасти в этом ее сила и привлекательность. В ней нет драматизма в классическом, античном понимании, но все же она создает нарастающее ощущение рока, а Торина с его героизмом, проблемами лидерства и драконьей болезнью можно счесть в некотором отношении трагическим персонажем, особенно после победы над Смаугом. Характер выражен в его действиях — в мысли Торина мы так и не заглядываем и по-настоящему узнаём только Бильбо. Торин может, однако, с точки зрения аристотелевской «Поэтики» рассматриваться как попавший в несчастье «не из-за порочности и подлости, а в силу какой-то ошибки (άμαρτία)», и на переговорах вокруг Аркенстона он переживает ключевые моменты возвращения к прошлому, признания и страдания. Именно там судьба Торина становится определена.
Еще повесть пронизана тьмой. В первой главе гномы пели о ночном мраке и мраке синих гор, и когда Бильбо слушал их, то «тьма заполнила все комнаты». «Тьма подходит для темных дел», — заверяют нежданные гости. Важнейшая глава в книге, конечно, «Загадки во тьме». «Голлум, темный как тьма» и «темнота» — ответ на одну из загадок: «Она лежит за звездами и под холмами и заполняет все пустоты». Из Одинокой горы, «как пар, повалила тьма. Глазам предстала зияющая пасть, ведущая в Гору — внутрь и вниз». Многие сцены происходят ночью (тролли, Ривенделл, смерть Смауга), под землей (Мглистые горы, чертоги короля эльфов, Одинокая гора) или просто в темноте (Лихолесье). Настроение тоже часто бывает мрачным. Тролли, например, забавны, но собираются съесть гномов. Детская литература и волшебные сказки вообще полны каннибализма — пример тому «Сказка про можжевельник» братьев Гримм, которую цитирует Толкин[48], но в «Хоббите» плотью любят поживиться не только тролли. Голлум хочет съесть Бильбо, гоблины угрожают сожрать гномов, пауки опутывают их отряд как запас свежего мяса. К мрачным эпизодам относится, например, казнь пле