Что сказал Один
Бальдру на ухо,
прежде чем на костер его подняли?
Самая влиятельная фигура в книге — Саурон. Он тоже вечно прощупывает чужие мысли, но, как утверждает Голлум, пока не может видеть всё и сразу. Даже у могучих есть изъяны, и Саурон в ходе своей кампании действительно совершает судьбоносные тактические ошибки. Тем временем Сэм проводит любопытное сравнение между Фарамиром и Гэндальфом и замечает их сходство, которое Фарамир связывает со своим нуменорским происхождением. Это крайне смущает, ведь Гэндальф появился в Средиземье примерно через тысячу лет после падения Нуменора. Более того, совсем недавно Фарамир признался: «Мы — вымирающее племя». Сэм предчувствует, что упадок коснется и Гэндальфа.
Книга полна неопределенными отношениями и незавершенными перспективами. Гвайхир, Владыка Ветров и Повелитель Орлов, сообщает Гэндальфу, что Рохан снабжает Мордор лошадьми (добавив, отметим, «или так говорят»). Арагорн и Боромир не верят в это, а когда Гэндальф предъявляет обвинение Эомеру, тот возмущенно возражает. В проверке этого слуха задействовано целых шесть действующих лиц. Эомер, в свою очередь, настороженно относится к тенетам, которые плетет хозяйка Золотого леса Галадриэль, чем приводит Гимли в такое бешенство, что дело едва не доходит до драки. Или, например, Древень и Гэндальф собираются увидеться в Изенгарде — первый «специально ждал близ ворот, чтобы встретиться с ним», но и их отношения остаются туманными, без объяснения. Мерри и Пиппин тем временем испытывают ощущение дискомфорта, опасности и ненужности, пока Гэндальф беседует с Саруманом. Медовым голосом Сарумана выражена даже социальная иерархия: хоббиты чувствуют, что их как будто выставили вон, а они, подобно детям или слугам, подслушивают у запертой двери «слова, предназначенные не им». Красноречивые увещевания Сарумана в том эпизоде — характерный пример умения Толкина показать радикально отличающиеся точки зрения на однозначные с виду встречи. Саруман все более деятелен и красноречив — в Средневековье такое мастерство слова, которое способно в буквальном смысле заворожить слушателей, называли по-английски gramarye (как уже упоминалось, со среднеанглийского языка оно переводится как «сочетание учености и магии»).
Гэндальф тем временем, кажется, специально неправильно толкует чарующие его интонации. Фродо не хватает широты видения среди ненадежных камней и обрывов Эмин-Муиля. Он вторит отчаянию Арагорна: «Что бы я ни решил, вечно ошибаюсь». Снова возникает чувство, что это мог бы сказать и Толкин, пытающийся продвинуться в своем повествовании. Сэм делает неправильный выбор, когда оставляет Фродо, и того хватают орки. Это решение могло оказаться фатальным. У Роковой расселины подводит фиал Галадриэли: напрасной оказывается ее надежда, что он будет светить, «когда все иные огни погаснут». Наконец, глубочайшим образом подводит Фродо, и весь мир Средиземья оказывается в смертельной опасности.
Такие неудачи не просто неизбежны, они — самая суть англосаксонского мировоззрения. Литература англосаксов пронизана поражениями, наполняют они и «Властелина колец». Как отмечал Толкин в лекции «„Беовульф“. Чудовища и критики», языческим богам Севера суждено повести войну против чудищ хаоса. В последней битве, Рагнареке, боги проиграют, но это будет славная гибель. Они не победят, но неудача будет не поражением, а, скорее, свидетельством неукротимой, неколебимой воли. Человечество в борьбе с непреодолимыми обстоятельствами будет находиться в союзе с богами, поэтому во «Властелине колец» свободные народы Средиземья присоединяются к богоподобным фигурам — Гэндальфу и даже бессмертным эльфам, — зная, что их ждет неудача. Последний союз против Саурона не достигает цели: Кольцо не уничтожено, и Саурон вновь восстает в виде Некроманта. Да, Фродо в итоге поддается искушению Кольца и тем самым проигрывает, но это единственно возможный исход, и, может быть, в этом есть некоторое утешение, пусть и слабое.
Денетор называет «антипоиск» «надеждой глупца», Гэндальф вторит, что особой надежды никогда и не было. «Всякая надежда погасла» в разгар битвы при Черных вратах, когда назгулы устремились на воинство Запада. Союзники знают, что их ждет неудача, но все же сражаются. Даже уничтожение Кольца ведет к необратимому провалу: Шир отравлен, эльфы, волшебники и волшебство исчезнут, исчезнут даже хоббиты. «„Беовульф“, — писал Толкин, — не эпос и даже не баллада в жанре „лэ“[82]. Никакие термины из греческой и других литератур не опишут его точно, да и не должны к нему подходить. Если все же непременно надо подобрать слово, стоит остановиться, скорее, на „элегии“». «Властелин колец» тоже элегия, плач по необратимо утраченному, по прошлому, к которому уже не вернуться, по навеки умершему.
Еще это плач по красоте и чарам, которые теперь обречены. Кольцо, по иронии, является и воплощением волшебства, и его стражем, а еще — беспокоящим доказательством существования вероломных сил и бездонных глубин воображения. Хотя оно может придавать невидимость, эта способность совсем мало используется в книге. Безусловно, оно умеет искушать и разлагает таких разных персонажей, как Голлум и Боромир, причем и того и другого увлекает, даже не будучи в их обладании. Голлум не надевает его поначалу, Боромир не надевает ни разу. Сэм все же некоторое время носит его и даже пользуется им без особых причин, если не считать отчаяния, одиночества, тщетности усилий и безнадежности. После недолгих фантазий о превращении пустошей Горгорота в цветущий сад он, однако, находит в себе силы вернуть Кольцо Фродо. Отказывается от него и Бильбо, пусть и после давления со стороны Гэндальфа. Других членов Братства, кажется, присутствие и близость Кольца не трогают, а вот туманного и необъяснимого Глубинного Стража оно манит. Если считать Кольцо квинтэссенцией волшебства, оно капризно, как эльфы, и даже хаотично, как похожее на лабиринт толкиновское Средиземье; и это единственные законы, которым оно следует. Оно существует вне других сил судьбы и провидения, и даже его предполагаемые способности невидимы и неразличимы.
Кольцо властно и над смертью. Бессмертны призраки Кольца, существующие в нереальном, сумеречном состоянии. Голлум — живой труп. Та же судьба может ждать Бильбо и Фродо. Первый уже становится похож на призрак: он не привидение, но крайне исхудал. В каком-то смысле они уже стали духами, поскольку существовать могут только в другом мире — в Бессмертных землях Валинора, — и, следовательно, не умирают.
Образ ходячего мертвеца отражается в способности Толкина продолжать писать «Властелина колец» — и это, наверное, тревожно. Сюжет будет колебаться, Толкин будет бросать роман, а потом, через месяцы и даже годы, воскрешать его. Книга не умрет, не ляжет в стол.
Смерть и бессмертие становятся центральной темой: возвращаются к жизни три героя, которых успели признать мертвыми, — Мерри, Пиппин и, наиболее зрелищно, Гэндальф, отныне неуязвимый: «У вас нет такого оружия, которое могло бы мне навредить». Гэндальф выводит Теодена из подобного смерти оцепенения, а энты, идущие в последний поход, перестают быть одеревеневшими и превращаются в активную силу. Мертвые топи до сих пор полны призрачных покойников, сохраняющихся тысячелетиями, а в какой-то момент погибшим считают Фродо. В «Возвращении короля» первыми вернулись мертвые клятвопреступники, ведомые Арагорном. Денетор убежден, что нет в живых сына Фарамира, а Эомер полагает, что нет и его сестры Эовин, — она сама искала смерти. Денетор становится призраком в переносном смысле, «живым привидением», и распоряжается собственной смертью подобно одному из своих порочных предков, нуменорских «королей-язычников»[83].
«Властелин колец» — очерк о неудаче и смерти. Но в романе есть и надежда, проявляющаяся в «эвкатастрофе», как Толкин называл внезапный счастливый поворот судьбы. Это не Deus ex machina: развязка наступает не потому, что писатель вдруг вводит надуманное событие или нового персонажа, а благодаря изменению провидения. Силы воли у Фродо хватает до Ородруина, Роковой горы. Он доходит до грани Рока, но не дальше. И все же, несмотря на неудачу, его близость к Роковым расселинам позволяет судьбе сложиться по-другому.
Несмотря на все изложенное в последних двух главах о литературной утонченности «Властелина колец», вы, дорогой читатель, не найдете этого произведения в приглаженных общих обзорах литературы, особенно посвященных XX веку и прежде всего модернизму. Некоторые причины такого положения дел рассмотрены в следующих главах. К несчастью, сегодня из-за этого отторжения критикам легко игнорировать Толкина и считать его работы маргинальными причудами. Одна из самых шокирующих мыслей, высказанных литературоведом Томом Шиппи в революционной книге «Дж. Р. Р. Толкин: автор века», заключается в том, что многие профессиональные вроде бы люди — учителя, преподаватели высшей школы, критики, авторы обзоров — готовы отвергать книги Толкина, не читая, и это притом, что книги эти переведены на сорок с лишним языков.
Философ Тимоти Мортон недавно рассмотрел «Властелина колец» в контексте так называемой идеи романтической иронии Шлегеля, которая «проявляется в тех нарративах, где рассказчик становится протагонистом, с тревогой осознающим, что построенный им мир — вымысел… Для иронии нужно дистанцирование и смещение, переход с места на место или даже из домашнего уюта в уединение». Удивительно, но затем Мортон вдруг отрицает, что «Властелин колец» обладает искомыми качествами, хотя, безусловно, именно этими качествами произведения Толкина и обладают: его герои осознают свое пребывание в истории, а сам автор меняет перспективы, переходя от роли всеведущего рассказчика к изложению мыслей Гимли от первого лица, к раздвоенной личности Голлума, к сомнениям в себе Сэма и других персонажей. Книга — это инсценировка процесса работы над книгой, и уже после публикации Толкин писал, что «она ни о чем другом, кроме самой себя».