ьшой вопрос пропорциональность цели и средств. С другой стороны, Саурон — законная цель, а пленных после войны обычно отпускают на волю.
Также надо учесть крайнюю агрессивность Саурона и Сарумана. Орки Изенгарда уничтожают роханские села. «Они несут с собой огонь и по дороге жгут стога, деревья и хижины», — ужасается Теоден. Это напоминает о примасе Бельгии кардинале Мерсье, который в 1920 году осудил германские военные преступления в Лувене, «сожжение наших городов <…> и резню мирного населения». Хельмову Падь тоже атакуют в момент, когда там полно гражданских лиц (решение Теодена устроить там убежище весьма сомнительно). Во время осады Минас-Тирита мордорские орки катапультами перебрасывают головы гондорских воинов через стены, чтобы сломить моральный дух защитников. В Шире миролюбивых хоббитов жестоко угнетают разбойники Шарки. Во время попытки переговоров Уста Саурона выдвигает кабальные условия: подробные планы сдачи территорий, за которыми он будет надзирать из Изенгарда, создание «Великого Мордора» с акцентом на востоке и юге и депопуляцией оставшихся северных и западных земель. Говоря об этом предложении, стоит вспомнить, что Арагорн тоже пытается возродить империю, объединив северные и южные территории. Это политическая игра за территориальные приращения, власть и господство, в которой одному имперскому проекту противодействует другой, заявивший о своих правах. Пытаясь запугать посланников Запада, посланник Мордора говорит, что Фродо пытали, и предъявляет в доказательство его пленения митрилевую кольчугу и другие предметы. В книге встреча с Устами Саурона — образ будущего, и он полон отчаяния. В «Кольцах», однако, Джексон должен был значительно усилить драматизм и достиг этого, превратив отчаяние в акт праведного гнева: Арагорн отрубает вражескому парламентеру голову. Может быть, эта жестокая месть и позволяет эффективно выразить безысходность средствами кинематографии, но фактически Арагорн совершает военное преступление.
Стоит отметить обсуждение условий посреди разрушенного Изенгарда. По сути, это судебный фарс: Саруман уже повержен и заключен под стражу, а Гэндальф волен действовать как судья, присяжные и тюремщик в одном лице. Переговоры — ключевой сюжетный прием и в «Хоббите». Бильбо беседует со Смаугом, привлекая внимание к своему владению словом и красноречию, ведет дуэль на языке загадок, приукрашивает свои приключения, подчеркивает, что его история — это история. Переговоры идут между Бардом и Торином — стороны здесь явно заходят в глухой тупик. Потом скрытно пытаются договориться Бильбо, Бард и Король эльфов. Бильбо не представляет, чего ожидать от гномов, и, чтобы преодолеть безвыходное положение, выкладывает лучший козырь — Аркенстон. Эти дебаты добавляют сомнений в оправданности последующей битвы, так как решение оказывается не прямым, а вытекающим из рискованных дипломатических интриг, погрязших в неопределенностях и затруднениях. Ни одну из сторон нельзя признать вполне невинной.
Если считать Войну Кольца справедливой, все равно остаются важные оговорки. Прежде всего, союзники Запада привлекают следопытов Итилиэна — незаметных борцов сопротивления со скрытыми лицами. Они устраивают засады на марширующие отряды противника. Это вполне можно счесть терроризмом: такой взгляд представлен в романе Кирилла Еськова «Последний кольценосец» (1999) — «Возвращении короля», изложенном с точки зрения орков. Фарамир допрашивает Фродо, а в «Кольцах» даже конвоирует его в Итилиэн. Следопыты в книге и фильме угрожают застрелить Голлума на месте. До этого его уже пытал Саурон (первая сцена сериала BBC Radio), но ведь пытал его и Гэндальф, чтобы выбить информацию. Волшебник признаёт, что ему «пришлось прибегнуть к жестокости», что он «запугивал Голлума огнем» и «вытащил из него подлинную историю». Немногие читатели обращают внимание на это необычное признание, а ведь Голлум — некомбатант. Он не просто мирный житель, а «лицо без гражданства», не относящееся к какой-то из стран, и даже «лицо вне времени», странно выпавшее из своего периода. Его лишили идентичности, лишили прав, он страдает от тяжелых психических расстройств. Трандуиль пытает, а потом наскоро казнит орка в «Хоббитах», а в «Кольцах», как уже упоминалось, Арагорн отрубает голову Устам Саурона прямо во время переговоров о перемирии — это чистое беззаконие, прямо как в фильмах Тарантино. Орков хладнокровно истребляют, им никогда не делают снисхождения. Для Гимли и Леголаса они становятся просто очками в жестоком соревновании. Совершенно безжалостны рохирримы, идущие в бой с песней смерти.
Такое отношение к оркам нуждается в объяснении. Их считают неисправимыми и без сожаления стремятся уничтожить — подвергнуть геноциду. В связи с этим невозможно представить, что речь идет о «павших» или испорченных эльфах. Они — чистое проявление зла без личности или прав, их можно лишь истребить, как вирус.
Саруман предстает ученым, работающим над новым поколением органических боевых машин; чем-то похожим занимается Tyrrel Corporation, проектирующая серию репликантов Nexus в фильме «Бегущий по лезвию» (1982), и, может быть, Виктор Франкенштейн из романа Мэри Шелли 1818 года. У Азога в «Хоббитах» протез руки, значит, орки способны эволюционировать в киборгов, и разработка «полностью автономного оружия» («роботов-убийц») наводит на более современное восприятие орков как программируемых машин для убийства. Саурон вызывает сильные ассоциации с военными машинами в «Утраченном пути», а Саруман, по мнению Древеня, думает только о «металле и машинах». В Изенгарде действует целая подземная индустрия, которая может напомнить о морлоках из «Машины времени» Герберта Уэллса (1895). Создание вооружения при помощи секретных кузниц и мифологической металлургии в любом случае ассоциируется с Падением[108]. Таким образом, орки — продукт биоинженерии, облаченное в плоть оружие, запрограммированное подчиняться и убивать. В этом отношении они одна из первопричин зла, сложенная, может быть, из кусков эльфов, но не вполне наделенная чувствами.
При всем вышеизложенном Мерри и Пиппину, а затем Фродо и Сэму удается заглянуть в общество орков. Они слышат их разговоры, споры, распри, и оказывается, что врагами правит угнетение и страх и они восстали бы против своих властителей, если бы только могли. Но узнают об этом лишь хоббиты — или думают, что узнают.
Толкин воспринимает орков как зло, но в смысле, позволяющем обнажить его противоречивость и способы борьбы с ним. Писатель так и не решил для себя проблему зла и даже не определился с происхождением орков, что, безусловно, повлияло на обращение с ними в книгах. Он полагал, что лучше всего воспринимать их как символ греховности. Грех может затронуть любого, но ему тем не менее следует сопротивляться, безжалостно бороться с ним. В «Кольцах» и «Хоббитах» орки занимают видное место благодаря гротескному внешнему виду, но кинематографистов вообще увлекают темные стороны, преступный мир и демонстрация ультранасилия, что прямо повлияло, в частности, на изображение Азога. В конечном счете орков можно считать эквивалентом зомби. Они — монстры, в них не признают форму жизни и поэтому их разрешено истреблять без особых раздумий. Что касается бесчеловечной серии убийств, устроенной Гимли и Леголасом, от них и не стоит ожидать человечности, так как гномы и эльфы — не люди, а представители других биологических видов. Возможно, убийства для них являются формой самоопределения, как смелая похвальба в медовом зале Хеорота из «Беовульфа». Орки в то же время не отдельный вид, не говоря уже о расе. Они представляют всё то, чем у свободных людей является зло. Их уничтожение — это не столько истребление, сколько избавление.
Однако в жестоком истреблении орков нет и героизма. Гимли, Леголас и Тауриэль просто занимаются военным делом. За последнее столетие произошла индустриализация и механизация боевых действий, и природа героизма претерпела радикальные изменения — она продолжает меняться и сегодня с появлением «роботов-убийц». Толкиновские герои — попытка найти компромисс между традиционными благородными рыцарями и современными защитниками справедливости, ценности которых могут быть признаны героическими, только когда их можно применить в реальной ситуации. Героизм как абстрактное понятие ничего не стоит — его ценность всецело практическая. У Толкина героизм тоже решительно прагматичен: это шаблон, по которому можно прожить свою жизнь.
В фильмах это проявляется в меньшей степени: они четко следуют голливудской повестке с ее киногеничными актерами, которые готовы на личные жертвы и совершают геройские поступки. Более эффектно и жизненно героизм выглядит в аудиоверсиях. Радио, полагаясь на слова и звуки, освобождает его от многословия прозы и броской визуальной эстетики, создавая более «театральное» пространство выражения присущих человеку ценностей. Роберт Стивенс в радиоспектакле BBC создал замечательного Арагорна — при этом довольно непохожего на образ Вигго Мортенсена, украсившего собой миллионы голубых экранов. У Мортенсена Арагорн выглядит сражающимся, побеждающим лидером. Торжество Арагорна Стивенса не столь прямолинейно: оно в большей степени живет в воображении радиослушателя.
В своих научных трудах Толкин уделял героике большое внимание. Он отмечал, что средневековые поэмы «Беовульф» и «Битва при Молдоне» поднимают вопросы о следствиях героизма и его ценности для общества. Эти же проблемы остро обозначены в толкиновской драме «Возвращение Беортнота, сына Беортхельма». Мы слышим, как воины с вызовом встречают судьбу, хвастаются причастностью к битве, храбростью, верностью «северной отваге». Те же качества обозначены в «Германии» римского историка Тацита, где описаны ценности северных варварских племен: «Но если дело дошло до схватки, постыдно вождю уступать кому-либо в доблести, постыдно дружине не уподобляться доблестью своему вождю. А выйти живым из боя, в котором пал вождь, — бесчестье и позор на всю жизнь; защищать его, оберегать, совершать доблестные деяния, помышляя только о его славе, — первейшая их обязанность: вожди сражаются ради победы, дружинники — за своего вождя».