Совмещая, как обычно, приятное с полезным, Толкин и Льюис образовали фракционную группу «Пещера» для борьбы за реформу Оксфордской школы английского языка, а также вступили в общество «Инклинги»[23] — творческую мастерскую, где писатели читали и комментировали свои не опубликованные пока стихи и прозу. Организацию основал не по годам развитый студент Эдвард Танье Лин — брат Дэвида Лина, который станет режиссером и снимет несколько знаковых для XX века фильмов. На заседаниях, проходивших в комнатах Лина в колледже, всегда были рады преподавателям. Толкин и Льюис присоединились к этому кругу в начале 1930-х годов. Толкин читал там «Странствие» — сказочные стихи, позже адаптированные для «Властелина колец», и служил секретарем. Когда Лин в 1933 году окончил университет, Льюис сохранил «Инклингов» для небольшой группы друзей. По вторникам до обеда они встречались в хозяйской гостиной паба «Орел и дитя» (Eagle and Child)[24], попивая пиво из бочки, а в четверг вечером Льюис приглашал гостей к себе в Колледж Магдалины и сам оплачивал выпивку. Периодически к Льюису и студентам присоединялся Толкин, устраивая вечера «пива и „Беовульфа“». Его, видимо, вдохновлял этот мирный и, можно сказать, гражданский аналог военного товарищества. Сложившаяся группа была намеренно антимодернистской, даже старомодной, если учесть твидовые костюмы-тройки и курительные трубки. Еще она была очень английской в сентиментальном, а не бравурно-националистическом смысле, по-оксфордски провинциальной и в целом христианской, хотя спектр взглядов варьировал от католицизма Толкина до ольстерского протестантизма Льюиса. В 1931 году, кроме центральных фигур — Льюиса и Толкина, — к «Инклингам» принадлежали брат Льюиса Уоррен, врач Роберт Эмлин Хавард, адвокат Оуэн Барфилд, ученый Хьюго Дайсон и Чарльз Уильямс из «Оксфорд юниверсити пресс».
К концу 1932 года Толкин закончил черновик «Хоббита» и сразу поделился рукописью с Льюисом, который к началу февраля следующего года ее с удовольствием прочел. В ранней версии история оканчивалась смертью Смауга, хотя Толкин уже рассказывал своим детям заключительные главы. Три года спустя, в первые месяцы 1936 года, издательство «Джордж Аллен энд Анвин» предложило Толкину отредактировать перевод «Беовульфа», выполненный Джоном Кларком Холлом, — с момента публикации в 1911 году он оставался стандартной версией этой поэмы для студентов. Толкин был слишком занят и любезно рекомендовал поручить это дело Элен Гриффитс, своему научному ассистенту по изданию Ancrene Riwle. Тем не менее он обсудил проект с редактором издательства Сьюзан Дэгнолл — специально для этого она приехала к нему в Оксфорд. Во время визита Сьюзан услышала о «Хоббите», попросила напечатанную на машинке рукопись и прочла ее. Вдохновленный такой поддержкой, Толкин посвятил доработке книги нечастые свободные минуты и к августу 1936 года почти ее закончил, а в октябре отправил в издательство.
Затем события развивались стремительно, и вся жизнь Толкина — или, по крайней мере, его последующая репутация — изменилась буквально за три дня.
В профессиональном отношении он достиг пика 25 ноября 1936 года, выступив в Британской академии с лекцией «„Беовульф“. Чудовища и критики». Она по сей день остается наиболее значительным критическим разбором поэмы, и, что необычно, Толкин здесь не занимается филологическим анализом, а страстно требует литературной критики. Эту лекцию вообще можно назвать одним из самых своеобразных и искренних критических произведений в истории, а благодаря аллегориям и отступлениям, эрудиции и шуткам, глубине и метким замечаниям она не уступает критическим работам Сэмюэла Джонсона, Сэмюэла Тейлора Кольриджа и Оскара Уайльда.
Почти одновременно гигантский сдвиг произошел и в судьбе Толкина-литератора: его книги одобрили не только близкие друзья, но и крупное издательство. Двадцать восьмого ноября Дэгнолл вновь приехала в Оксфорд, чтобы обсудить «Хоббита» и, предположительно, иллюстрации к книге, — Толкин со своей обычной дотошностью сделал как минимум пять карт (в конечном счете в печати вышли всего две, зато появилось несколько дополнительных картинок). Издательство заинтересовали и детские рассказы, поэтому Толкин передал гостье «Фермера Джайлса из Хэма», «Роверандома» и «Мистера Блисса», а также перевод «Жемчужины». Средиземье стояло на пороге превращения во всемирное достояние.
Но что такое Средиземье? Где оно?
Если говорить просто, «средиземье» — middle earth — это мир. «Оксфордский словарь английского языка» определяет его следующим образом: «Мир, земля как пространство между раем и адом. <…> Иногда также обитатели и вещи этого мира, особенно в противопоставлении небесным. Мирское, в отличие от божественного, духовного».
Словосочетание встречается в «Беовульфе», «Скитальце», «Сэре Гавейне и Зеленом рыцаре» и поэме «Роман о Бруте» стихотворца XIII века Лайамона (Laȝamon). Последнее произведение — самая ранняя история Британии на англо-нормандском языке, на котором тогда говорили в этой стране и который подвергся сильнейшему воздействию англосаксонских поэтических традиций в области аллитерации, сжатости и сложносоставных слов. Летопись народа смешивается в нем с мифами и легендами: там есть и основание государства римлянином Брутом, и прибытие англов, саксов и ютов, и король Артур.
Лайамон писал middle earth по-разному: middilherþe, middel ærde, middelerþe, middel-eærde. Всего в словаре приведено более сорока вариантов, а история слова прослеживается до англосаксонского middenerd (тридцать с лишним вариантов написания) и среднеанглийского middle-erd (в более чем сорока вариантах) и выведена из древнесаксонского middilgard, связанного с древневерхненемецким mittigart или mittilgart и готским midjungards. По осторожным оценкам, существовало более сотни вариантов написания, причем слово оставалось в употреблении еще в XIX веке. В глоссарии Гэвина Дугласа к «Энеиде» Вергилия, вышедшем в 1710 году под редакцией Томаса Руддимана, отмечается, что фразу Myddill erd «еще употребляют старики в С[еверной] Ш[отландии], подразумевая „землю, на которой мы живем, в противоположность могиле“. Они, например, говорят: „Никто во всем средиземье не сможет это сделать“».
Век спустя в журнале «Эдинбург мэгэзин» напечатали сказочное предание про женщину, которая «трижды избежала подтверждения, что она — фея, посетила своих друзей в „средиземье“, с которыми она прожила семь лет, и объяснила нравы и обычаи Волшебной страны». То же слово появляется в отлично известном Толкину фэнтезийном романе «Змей Уроборос» (1922) Эрика Рюкера Эддисона. Толкин познакомился с его создателем и был высокого мнения о его творчестве: «Я продолжаю считать его величайшим и самым убедительным автором, пишущим о „вымышленных мирах“, из всех, которых я читал».
Несколько лет спустя, в 1951 году (до публикации «Властелина колец»), друг и поклонник Толкина Уистен Хью Оден (1907–1973) употребил слово «средиземье» в стихотворении «Под какой лирой» для братства «Фи Бета Каппа», прочитанном в Гарварде в июне 1946 года: «Забав Бессмертных круговерть для средиземья — жизнь и смерть».
Что касается Толкина, его Средиземье (middangeard) возникло в момент зарождения последующего легендариума. Отдыхая в 1914 году в Корнуолле — можно сказать, на дальнем Западе, — он был тронут двумя строками из поэмы Кюневульфа «Христос». Немногих англосаксонских поэтов мы знаем по имени, и мало стихотворений имеют установленное авторство — что не помешало Толкину воображать, будто «Беовульфа» сочинил некий Хеорренда, на которого он намекает в своем легендариуме, — однако Кюневульф известен, и упомянутые строки звучат так:
Eala earendel engla beorhtast
Ofer middan-geard monnum sended.
Этот отрывок трактуют как «Славься, небесный луч, ярчайший из ангелов, ниспосланный людям в этом средиземье!», однако earendel — неоднозначное слово. Его интерпретировали как имя собственное со значением «восходящее солнце» или «утренняя заря», и Толкин явно чувствовал в нем лингвистическую мощь.
Долгим жарким летом 1914 года эти таинственные строки не оставляли его. Из Корнуолла он поехал в Уорик, а затем к тете в Ноттингем, где 24 сентября написал поэму «Плавание Эаренделя, Вечерней Звезды» — первое, в котором фигурирует Средиземье. Искристой поэзией в ней изложена история небесного мореплавателя Эаренделя, пересекающего ночное небо и исчезающего в рассвете:
Эарендель над гладью взошел морской,
Там, где край Средиземья во мгле.
И от двери Ночи, как света луч,
Пересек он границу тьмы.
И повел свой серебряно-искристый челн
От тусклого злата песка,
От западных стран по солнца огню,
по последнему вздоху Дня.
«Я чувствовал странный трепет, — вспоминал потом писатель. — Во мне будто что-то завертелось, я словно наполовину очнулся ото сна. В этих словах было нечто очень далекое, странное и прекрасное, неуловимое для меня и выходящее за пределы древнеанглийского». Излитые на бумагу строки озадачили его самого. Когда товарищ по ЧКБО Джеффри Бэйч Смит спросил, о чем идет речь в поэтическом тексте, Толкин ответил: «Не знаю, но попытаюсь разобраться».
К концу 1914 года он расширил историю Эаренделя (теперь он писал это имя не Éarendel, а Eärendel) и превратил ее в длинную поэму-повесть, связав небесного мореплавателя с Волшебной страной и эльфийским городом Кором. Одновременно он развивал свое новейшее изобретение — квенью, поэтому два великих элемента обширного легендариума — литература и язык — возникли с разницей в несколько недель за считаные месяцы до начала мировой войны. Акварели тоже вписывались в задуманный им цикл легендарных сказаний. Безграничный легендариум Толкина тем самым зародился благодаря синтезу трех компонентов: лингвистического новаторства, литературного творчества и изобразительного искусства, которые дополняли и обогащали друг друга, а иногда даже друг другу противоречили.