Для того чтобы немного украсить блиндажи и окопы, некий благотворитель прислал специально заказанные иллюстрированные плакаты со стихотворением Роберта Луиса Стивенсона «Дремотная земля» – этой чарующе-манящей версией волшебной страны. Чтобы собрать денег для сирот, чьи отцы погибли в морских сражениях, была опубликована «Флотская книга волшебных сказок», в которой адмирал сэр Джон Джеллико отмечал: «К несчастью, множество наших моряков и морских пехотинцев (в отличие от более удачливых фэйри) при попытке убить великана все-таки гибнут». Фаэри как образ старой доброй Англии воскрешала в памяти дом и детство и будила патриотизм, а Фаэри как страна мертвых или вечно юных представлялась посмертием менее суровым и далеким, нежели иудеохристианский рай.
Новые стихотворения Толкина, прочитанные как грезы юноши в преддверии ухода на фронт, кажутся мучительно печальными. Ему предстояло отказаться от давно взлелеянных, самых сокровенных надежд. Через какие-то несколько недель университетский курс заканчивался, но война все продолжалась, лишая его шанса на мирную семейную жизнь с Эдит в сколько-нибудь обозримом будущем. Упования на академическую карьеру приходилось отложить на неопределенный срок. По слухам, просачивающимся с передовой, становилось все яснее, что (перефразируя знаменитый подзаголовок «Хоббита»), отправляясь туда, он никак не сможет быть уверен в возвращении обратно.
Прилив вдохновения отнюдь не иссяк, но теперь Толкин выбрал совершенно иную тональность для величавого и торжественного сонета под названием «Кор». Кором назывался город в романе Генри Райдера Хаггарда «Она» (1887) об Айеше – женщине, по всей видимости, наделенной вечной юностью, которая обернулась для нее и благословением, и проклятием. В библиотеке школы короля Эдуарда Хаггард пользовался большой популярностью; в ходе шуточной школьной забастовки 1911 года помощники библиотекаря требовали запретить «Хенти[44], Хаггарда, “Школьные повести”[45] и т. д… все, что можно проглотить в один присест». (На следующий год Толкин подарил школьной библиотеке еще одну небылицу в духе Хаггарда о затерянном народе – роман «Пропавшая экспедиция» Александра Макдональда.) Стихотворение Толкина, написанное 30 апреля, носило подзаголовок «В затерянном мертвом городе»: действительно, Кор Хаггарда – это заброшенный сохранившийся памятник великой цивилизации, процветавшей за шесть тысяч лет до того, как на город случайно наткнулись современные искатели приключений, а теперь совершенно позабытой:
Я не знаю, как описать величественные руины, что мы видели, – это едва ли не свыше сил человеческих. Сумрачный двор за двором, ряд за рядом могучих колонн – многие из них (особенно портальные) все в резьбе от подножия до капители, пустой зал за залом, более красноречивые для воображения, чем любая многолюдная улица. И везде – могильная тишина, ощущение полного одиночества, задумчивый дух минувшего. Как все это прекрасно и как гнетуще! Мы боялись громко говорить.[46]
Оба произведения рисуют Кор как город, в котором нет ничего кроме теней да камня; но если Кор Хаггарда, что символично, явлен в свете изменчивой луны, то город Толкина купается в лучах палящего солнца.
Гигантский черный холм в венце из башен
Глядит на бирюзовый океан
Под бирюзовым небом, изукрашен
Жемчужной зернью, блеском осиян:
Лучатся белым мрамором чертоги,
Порфир скалы мерцанием одев,
Теней узоры, выверенно-строги,
Рисует строй раскидистых дерев,
Подобный капителям и колоннам,
Из черного базальта иссеченным.
Под пологом недвижной тишины
В немом забвенье тонет день вчерашний;
Текут часы, и мраморные башни
Под знойным солнцем в сон погружены.
Такое отличие очень показательно. Повествователь у Хаггарда видит в городе символ скоротечности и бренности, memento mori, насмешку над тщеславными притязаниями его зодчих; Толкин добивается идеального равновесия между величием и опустошенностью своего Кора. Даже всеми покинутый, город стоит как несокрушимый памятник его безымянным обитателям – этот настрой предвосхищает Морию во «Властелине Колец». Пусть Кор ныне и мертв, жизнь сохраняет свою значимость. Всеотрицание заменено на утешительное видение.
Кор Толкина отличается от хаггардовского и в других отношениях, куда более осязаемых. Он обнесен зубчатой стеной, возведен на вершине громадного черного холма и стоит у моря – как на картине под загадочным названием «Танакви», написанной Толкином ранее в 1915 году. Очевидно, что у Толкина уже сложился собственный образ некоего города, радикально отличного от хаггардовского; но то, что он использует название «Кор» вместо «Танакви», возможно, следует воспринимать как прямой вызов хаггардовскому безнадежному взгляду на смертность, память и смысл.
Город Кор фигурирует и в квенийском лексиконе – здесь он тоже расположен на прибрежной возвышенности. Однако от хаггардовского его окончательно и бесповоротно отделяет куда более важная характеристика. Кор Толкина находится не в Африке, но в Фаэри: это «древний город, возведенный над скалами Эльдамара, откуда фэйри ушли в мир». В других ранних словарных статьях приводятся слова inwë ‘фэйри’ и elda ‘эльф побережья, или солосимпэ (прибрежный свирельщик)’. Эльдамар, писал Толкин, – это «скалистое взморье в Западном Инвинорэ (Фаэри), от которого солосимпели в танце расходятся вдоль побережий мира. На этой скале был возведен белый город под названием Кор, откуда фэйри приходили учить людей песням и святости». Иными словами, Эльдамар – это волшебное «взморье белого песка» из стихотворения «Ты и Я и Домик Утраченной Игры». Однако город «в венце из башен», сверхчеловеческий по своим масштабам, никак не может быть творением фэйри вроде феи Динь-Динь из произведения Дж. М. Барри. Барри и его викторианские предшественники были для Толкина не более как отправной точкой, так же как и Хаггард. Эти фэйри частенько танцуют на побережье, при этом они не только способны строить несокрушимые монументы, но на них еще и возложена духовная миссия. Они перебрасывают мост между неведением и ответственностью.
Но почему Кор в стихотворении – «затерянный мертвый город»? Ответ обнаруживается в заметках, приложенных Толкином к краткому прозаическому наброску об атлантических путешествиях Эаренделя – наброску, который со всей очевидностью предшествовал великим адамовым трудам по имянаречению[47]. В нем содержится ссылка на «златой город» где-то позади Западного Ветра. Теперь Толкин добавил: «То был златой город Кор, и [Эарендель] услышал музыку солосимпэ, и вернулся искать ее, но обнаружил лишь, что фэйри покинули Эльдамар». Иными словами, эльфы «ушли в мир», и Кор опус тел.
Это – печальный проблеск сюжета, который несколько лет спустя оформится в кульминационную главу толкиновского мифологического эпоса. Возможно, идея отчасти подсказана тем фактом, что в 1915 году любимые места Толкина практически опустели: его сверстники отправились за море на войну. Если так, то ви́дение Толкина объединило как мифологические реконструкции, так и современные наблюдения в один многоплановый символ.
Если эти апрельские стихотворения можно уподобить внезапному весеннему цветению, то квенийский лексикон был корнями, ветвями и стволом. Пытаться точно датировать составление лексикона невозможно и, пожалуй что, бессмысленно: работа над ним велась в течение почти всего 1915 года, и новые слова добавлялись в произвольном порядке. Этот кропотливый труд отнимал очень много времени, так что в преддверии выпускных экзаменов («Школ») он, по-видимому, был отложен. Однако 10 мая Толкин, все еще размышляя над своей мифологией, написал картину под названием «Берега Фаэри» – на ней был изображен белый город Кор на черной скале, в обрамлении деревьев, на которых, точно плоды, висели Луна и Солнце.
Теперь Толкину пришлось заняться делом менее увлекательным: подготовкой к двум экзаменационным работам, которые он по возможности предпочел бы вообще не писать. Требовалось срочно наверстывать упущенное. Тут были и шекспировские пьесы «Гамлет», «Антоний и Клеопатра», «Бесплодные усилия любви» и «Генрих IV», и прочая «современная» литература – как, например, произведения Кристофера Марло, Джона Драйдена и Сэмюэла Джонсона, причем ни один из этих авторов не соответствовал его специфическим вкусам[48]. Готовился он поверхностно: будущий оксфордский профессор английского языка брал в библиотеке введения в творчество Драйдена и Китса и учебники для начинающих по шекспироведению и поэзии буквально накануне первого письменного экзамена.
Толкин беспокоился по поводу экзаменов, но куда больше пугало то, что будет после. В начале июня Дж. Б. Смит написал из Пенмаенмора, уверяя, что война закончится через месяц-другой – теперь, когда к Британии и Франции присоединилась Италия. Смит, разделявший интерес друга к языку и мифологии Уэльса и еще раньше просивший прислать ему учебник по грамматике валлийского языка, добавлял: «Насчет “Школ” не тревожься, и насчет приезда сюда – тоже». За четыре недели, конечно же, удастся подыскать для Толкина место в том же батальоне.
Во вторник, 10 июня, начались «Школы». Во всем университете оставалось только восемь юношей и семнадцать девушек, которых ждали отрезвляющие треволнения экзаменов – за десять «приемов» им предстояло подвести итог трехлетним занятиям английским языком и литературой (в случае Толкина срок был несколько короче). В самый разгар тяжких испытаний Смит написал Толкину о том, что полковник Стейнфорт, командир его части (или «КЧ»), уверен, что подыщет для Толкина место в 19-м батальоне Ланкаширских фузилёров, если только тот направит запрос. На следующей неделе «Школы» закончились, и студенческая жизнь осталась для Толкина в прошлом. Что ж, теперь – зачисление в армию, учения и война.