док Роба. На самом деле для Гилсона «спасительным якорем» была переписка не с ЧКБО, а с Эстелью Кинг, находившейся в Голландии, но он уже дважды подвергался взысканию цензора за то, что сообщает слишком многое о военной обстановке. «У меня такое ощущение, что я прямо и не знаю, о чем можно написать, кроме как о погоде», – жаловался он невесте. Писал он едва ли не каждый день, и зачастую сетовал на то, что на войне-де очерствел сердцем, однако со всей очевидностью это была лишь видимость. «Когда дело доходит до отдельно взятых человеческих существ, я с трудом могу выносить ужасы этой войны. Людей, которых ты знал, бок о бок с которыми жил и работал на протяжении полутора лет, уносят на носилках, истекающих кровью. И ты хочешь “мира любой ценой”… Все это так жестоко и ужасно».
25 июня Гилсон сообщил отцу, что по крайней мере один слушок может с определенной долей уверенности развеять: что якобы 26 числа провозгласят мир. Действительность, о которой сообщать не полагалось, оказалась совершенно иной. 24 июня британская артиллерия нанесла беспрецедентный массированный удар по немецким окопам протяженностью в семнадцать миль к северу от реки Соммы. Канонада не стихала весь день, ночью сокращалась наполовину, а на следующее утро возобновлялась – причем первые полтора часа стреляли с удвоенной силой. Так продолжалось изо дня в день: то была прелюдия к грандиознейшей (на тот момент) битве в истории человечества.
«Я частенько думаю, – рассказывал Гилсон отцу, – до чего любопытно было бы прогуляться вдоль линии между двумя системами траншей, по узкой полоске “Ничейной земли”, протянувшейся от Альп до моря…» Но при всей ее протяженности именно сюда, на участок близ реки Соммы, союзники готовились обрушить всю свою мощь. Немецкие захватчики прошли маршем через всю эту область в 1914 году, но когда их попытка окружить Париж потерпела крах, они отступили в невысокие холмы к востоку от Альбера, прокладывая неприступный двойной ряд окопов глубоко в меловой породе. Французы прорыли такие же, пусть и не столь грандиозные траншеи напротив, но к тому времени они отошли назад и сосредоточили силы на южном берегу реки, а образовавшуюся брешь заполнила армия Китченера. Добровольцы не были готовы к битве, но британский главнокомандующий сэр Дуглас Хейг загодя согласился бросить этих необстрелянных солдат в решающую атаку прежде, чем французскую армию подчистую уничтожат в Вердене. А когда британские и французские атакующие порядки сойдутся на Сомме, последует сокрушающий удар.
Наконец-то из 11-го батальона Ланкаширских фузилёров пришел приказ, призывающий новоиспеченного субалтерна в строй, и во вторник 27 июня 1916 года, за два дня до планируемого наступления, Толкин покинул занесенный песком Этапль. Не по сезону холодная погода сменилась летней жарой и грозовыми ливнями. В поезде на пути к Аббевилю Толкину удалось подремать, а когда он наконец прибыл в Амьен, назначенную на четверг атаку отложили из-за непогоды. Толкин пообедал в полевой кухне на площади, отвернулся от величественного собора и зашагал вверх по дороге на север, в холмистые поля и сады Пикардии, где все еще цвели синие васильки и алые маки и росли пижма, ромашка и полынь. Но тут разверзлись хляби небесные, дорога превратилась в реку, и к тому времени, как Толкин прибыл в свой батальон, он вымок насквозь.
Около восьми сотен солдат 11-го батальона Ланкаширских фузилёров разместились в амбарах в Рюбампре, где скучились старые, но крепкие фермы – к северо-востоку от Амьена, в тринадцати милях от линии фронта. На всех позициях британской армии за Соммой не нашлось бы постоя чище и комфорт нее, но поставить свою новоприобретенную раскладушку Толкину удалось лишь на полу фермерского дома. Поздно вечером прибыл еще один батальон из той же бригады – смертельно уставшие люди были по уши в грязи. Но их отправили куда-то еще, поскольку здесь места уже не осталось. Всю ночь напролет небеса озарялись вспышками артиллерийского огня и не смолкало глухое буханье.
На следующий день, в четверг 29 июня, в семь утра, под аккомпанемент интенсивного артобстрела далеко на востоке, солдат построили в попытке использовать последние часы для подготовки к атаке. За часовой разминкой последовал еще час строевых занятий, отработки штыкового боя и «беглого шага». Примерно четверть 11-го батальона Ланкаширских фузилёров составляли фактически такие же новички, как и Толкин, и еще четверо офицеров прибыли всего-то навсего днем раньше. Командир подразделения, подполковник Леннокс Годфри Бёрд, вступил в должность менее чем за две недели до того. Остальные в большинстве своем пробыли во Франции вот уже девять месяцев: шахтеры или ткачи из Бернли, Олдэма, Болтона, Уигана, Престона и Блэкберна – маленьких ланкаширских городков, где все друг друга знают. Шахтеры из Северного Ланкашира преобладали и во втором батальоне из четырех в составе бригады, еще один батальон составляли главным образом «белые воротнички» с полуострова Уиррал, графство Чешир. Это было кочевое сообщество изгнанников вдали от дома, без женщин, детей и стариков; большинство завербовалось в армию в первые два месяца войны, причем многие явились на вербовочный пункт в фабричных клогах – башмаках на деревянной подошве. Они отплыли из Англии в день Лосского наступления; поговаривали, что они предназначались для участия в битве, но потерялись в пути.
С этими работягами Толкин ощущал внутреннее сродство. В конце концов, значительную часть детства он провел либо в обветшалых бедных городских районах Бирмингема, либо среди крестьян, работавших в деревнях на окраинах города. Но военный протокол не позволял ему водить дружбу с «рядовым и сержантским составом». В обязанности Толкина входило ими командовать, муштровать их и обучать и, вероятно, просматривать их письма – работа цензора поручалась любому свободному офицеру, не обязательно командиру взвода. Толкину по возможности полагалось заслужить их любовь и преданность.
Однако, как и прежде, он делил кров и стол и общался с примерно тридцатью офицерами, в особенности с теми, к чьей роте был приписан, – в роту «А» входили несколько субалтернов в качестве взводных под началом капитана. 74-ю бригаду «усилили», добавив еще один батальон регулярной армии из Королевских ирландских стрелков, а несколько офицеров в составе 11-го батальона Ланкаширских фузилёров до войны служили в регулярной армии. Офицеры постарше «были в большинстве своем профессиональными военными, вернувшимися из отставки, – пишет Хамфри Карпентер в своей биографии Толкина. – Они отличались узколобостью и изводили подчиненных бесконечными повествованиями об Индии и Англо-бурской войне». Этих старых вояк Толкин находил не столь приятными: по его словам, с ним обращались словно с нерадивым школьником. Никого из тех офицеров, с которыми он познакомился в Личфилде и на Кэннок-Чейзе, в 11-й батальон не назначили; как выяснилось, с многими из здешних субалтернов помоложе Толкин имел мало общего. Он утвердился во мнении, что «самое неподобающее занятие для любого… это распоряжаться другими людьми», и сетовал: «На миллион человек не найдется ни одного, кто бы подходил для такой роли, а уж менее всего – те, что к ней стремятся».
Батальон находился в краткосрочной боевой готовности на случай, если планы внезапно изменятся; но небо хмурилось, задувал ветер, а наступление все не начиналось. У людей не было возможности присесть и задуматься о том, что сулят ближайшие дни: офицеры-специалисты проводили инструктаж по стрельбе из пулемета, по метанию гранат или (в случае Толкина) по средствам связи. На следующий день, 30 июня, повторилось то же самое. Нескольким офицерам и солдатам вручили награды за героизм, проявленный еще на хребте Вими. Бригада свернула лагерь, под покровом темноты за три с половиной часа совершила марш в направлении озаренного вспышками восточного горизонта и в час ночи остановилась на привал в большом селе Варлуа-Байон в семи милях от линии фронта. Во второй половине дня резкий ветер разогнал дождевые тучи; поползли слухи, что большое наступление назначено на следующее утро. Батальон Толкина оставался во втором эшелоне. Однако было ясно, что батальон Дж. Б. Смита выступит в первых рядах.
«Дорогой мой Джон Рональд, – писал он за пять дней до того в письме, которое Толкин получил уже в новом батальоне, – удачи тебе во всем, что может случиться в течение последующих нескольких месяцев, и пусть мы их переживем и увидим лучшие времена. Ибо, хотя я невысоко ценю собственные таланты, я возлагаю огромные надежды на объединенные труды ЧКБО. А поскольку мы друзья, Господь да благословит и сохранит тебя, чтобы ты вернулся в Англию и к жене.
А после того хоть потоп. Если прежний бесценный юмор ЧКБО когда-либо и имел возможность преодолеть чинимые препятствия, так этот час для нас настал… Я бы написал больше, да времени нет. И ты в будущем не жди… До свидания, во имя ЧКБО».
В тот же день Роб Гилсон написал отцу и Эстели Кинг, рассказывая о встреченном саде, заброшенном и заглохшем. «Дельфиниум, и колокольчики, и васильки, и маки всех видов и оттенков беспорядочно разрослись и заполонили его»[74]. Это было «одно из немногих по-настоящему прекрасных порождений опустошительной войны. В зрелищах грандиозных и впечатляющих недостатка нет. Ночная канонада красива – не будь она столь ужасна. Есть в ней грозовое величие. Но как же цепляешься за проблески мирных сцен. Было бы чудесно снова оказаться в сотне миль от линии огня». Гилсон обошелся без напутствий. Однажды, промозглой и слякотной ночью, расхаживая между палатками за развалинами Альбера, он признался другу: «Что толку докучать людям прощальными письмами; мы же не блудные сыны. Кто выживет, напишет все, что нужно».
8Жестокий отсев
Наступило 1 июля 1916 года; несмотря на рассветную туманную дымку, по всем признакам предстоял чудесный летний день. Все воспряли духом. Позади первой линии траншей, как на картинке из старой книги, застыла могучая конница – готовая устремиться вперед, едва пехота прорвет оборону. Построенные к бою войска значительно выросли в числе со времен потерь под Лосом в прошлом году – армия Китченера, сформированная на волне оптимизма и энтузиазма, втрое превосходила любую рать, когда-либо выставленную Британией. Новоприбывших в Варлуа, где ночевал Толкин, разбудил оглушительный грохот артиллерии – так называемый «ураганный огонь», – на востоке орудия начали утреннюю канонаду. Она продолжалась больше часа, причем под конец неистовство удвоилось. По словам летчика-наблюдателя Королевского авиационного корпуса, глядевшего на позиции Соммы с небесной вышины, «казалось, будто Вотан в приступе ярости колотит в полый мир словно в барабан, и под ударами его сотрясается земная кора».