В тысяче ярдов от немцев Роб Гилсон и его батальон провели ночь в небольшом поместье и вокруг него, в изрытом окопами лесу Бекур, где двумя неделями раньше капитан, приятель Гилсона, попал под разрыв снаряда. Даже здесь, невзирая на непрекращающийся британский обстрел, война казалась бесконечно далекой. Перекликались кукушки, пели соловьи, собаки облаивали орудия; в изобилии цвели садовые и полевые цветы. Легкий дождичек забарабанил по листьям, солдаты подставили шлемы и напились. Быть того не может, чтобы «джеррики»[75] выжили после того, как их неделю утюжили снарядами; завтра британцев ждет легкая победа. За завтраком во дворе солдаты развеселились окончательно – благодаря тому, что в чай им добавили армейского паточного рома. Денщик Роба, Брэднем, упаковал хозяйские вещи, и в пять Гилсон повел свой взвод вдоль окопов из леса. Одетый не как офицер, но как один из солдат, чтобы не стать легкой мишенью, Гилсон, подобно всем прочим, тащил на себе шестьдесят шесть фунтов снаряжения. «Кембриджширцы» развернулись в боевой порядок в окопах позади другого подразделения, из Гримсби. Взвод Гилсона, состоящий главным образом из жителей острова Или[76], был в четвертой и последней «волне» своего батальона.
В 7:20 утра, за десять минут до часа «Ч», все до одного артиллерийские орудия перешли на предельный режим огня – начался ураганный обстрел. Воздух побурел от меловой пыли с развороченных полей и покраснел от измельченного в порошок кирпича деревенских и фермерских построек. И тут, за две минуты до атаки, почва содрогнулась[77]. Лейтенанта Гилсона и его людей об этом предупредили заранее: их придержали, чтоб не накрыло взрывной волной. Через всю нейтральную полосу, чуть левее от Гилсона, грунт взметнулся на тысячи футов в чадный сизый воздух – двадцать четыре тонны аммонала (смесь аммиачной селитры и порошкообразного алюминия) сдетонировали под вражескими окопами там, где они образовывали хорошо защищенный клин. Комья дерна и глыбы меловой породы размером с тачку дождем посыпались вниз.
Впервые за неделю все орудия смолкли. На нейтральной полосе длинные шеренги солдат, до того вжимавшиеся в землю, поднимались в полный рост. Неподалеку грянули волынки. Британская артиллерия перенесла огонь вглубь немецкой обороны, пропуская пехоту к вражеской передовой. Затем артобстрел возобновился. Повсюду вокруг слышались крики и рев.
Гилсон ждал, пока с места не стронется третья волна «Кембриджширцев». Он сверился с часами и через две с половиной минуты после часа «Ч» засвистел в свисток и, махнув взводу, повел своих людей по окопу вперед, к передовой линии – до нее оставалось около четырехсот ярдов.
Что-то пошло не так. Над его окопом зажужжали пули; снаряды размером с двухгаллоновый бидон для смазки, вращаясь, проносились в воздухе со зловещим «вуф-вуф-вуф». Все занервничали – разве враг не стерт в порошок? С какой стати он отстреливается? Люди принялись переглядываться, но выказывать страх было стыдно. Гилсон растянул солдат «своего дорогого, бестолкового сельского взвода» в цепь по всей протяженности стоярдового окопа, сверился с часами и дал знак подниматься по приставным лестницам.
Снаряды немецких траншейных мортир[78], или «сосиски», кувыркающиеся над головами, дали название «Сосисочной долине» – узкому распадку, вверх по которому Робу Гилсону с «Кембриджширцами» полагалось наступать. Левее, позади холма, на котором стояла разрушенная деревня Ла-Буассель, занятая врагом, параллельно «Сосисочной долине» шла еще одна долина, «Пюрешечная». А за нею от занятой немцами высоты отходил еще один изрезанный траншеями отрог, дальше протянулась длинная ложбина, и в ней – лес Блайти, названный так, поскольку многих раненых оттуда регулярно отправляли на родину[79]. Здесь Дж. Б. Смит и «Солфордские приятели» должны были пересечь нейтральную полосу – в двух милях слева от Гилсона. Между двумя ЧКБОвцами в окопы было втиснуто целых восемнадцать батальонов: тысячи солдат из Тайнсайда и Девона, из Йоркшира, Шотландии, Ноттингема и других мест. В лабиринтах траншей, во всеобщей давке и неразберихе – при том, что необходимо было обеспечивать скрытность, – под смертоносным ливнем снарядов эти две мили были все равно что миллион.
«Кембриджширцы» оказались на краю гибели. Предполагалось, что спустя полтора часа взвод Роба Гилсона преодолеет почти две мили вверх по «Сосисочной долине» и достигнет вражеского укрепления; на полковой карте оно было обозначено как Саффолкский редут. Укрепление находилось сразу за лесом, протянувшимся на горизонте, но когда Гилсон выбрался из траншеи, он, скорее всего, ничего не видел за немецкими передовыми позициями сквозь разрывы британских снарядов. Эта огневая завеса должна была постепенно сдвигаться все дальше непосредственно перед наступающими солдатами. Так было в планах. А вот безжизненные тела, уже усеявшие пустошь впереди вплоть до белого края только что образовавшегося кратера, в эти планы не входили. Равно как и пулеметный огонь из Ла-Буассели. Артиллерии не удалось ни уничтожить засевших там немцев, ни выбить их оттуда.
Роб Гилсон отчасти предвидел проблему. «Меня поражает, насколько незначительный урон наносит один отдельно взятый снаряд, выпущенный из, скажем, 4,2-дюймового орудия, – писал он домой. – Если такой снаряд взорвется на открытой местности, то образует совсем неглубокую, небольшую ямку да землю слегка расшвыряет… Но непохоже, чтобы ее радиус сильно превышал два ярда; такой снаряд может взорваться перед самым бруствером, или прямо на нем… и ни малейшего вреда не причинить… А с другой стороны, если снаряду случится угодить прямо в траншею, среди людей он таких бед наделает, каких я и вообразить не мог».
Как только огненный вал сместился с передовых линий вглубь, немцы выскочили из блиндажей, где, скорчившись, в страхе прятались всю неделю, и взялись за оружие. Нейтральная полоса здесь достигала шести сотен ярдов в ширину, но солдаты из первых трех «эшелонов» «Кембриджширцев» гибли, не преодолев и первой сотни ярдов. Они падали «прямо как колосья под серпом жнеца», вспоминал впоследствии один из солдат под началом Гилсона. Пули били с такой силой, что люди прокручивались на месте и оседали в странных, неестественных позах; ощущение было такое, словно на человека обрушилось полдома. Тех, кого пощадили пули, добивали вражеские снаряды. Но наступление каким-то непостижимым образом продолжалось: солдаты пригибали головы, словно шли навстречу урагану. К тому времени как Гилсон вывел свой взвод, пулеметчики уже пристрелялись и били все точнее.
Некогда Роб Гилсон описал «ничейную землю» как «абсолютнейшую из преград, которую только можно возвести между людьми». О подробностях того, что там произошло, по-видимому, остается только гадать. Однако один из его приятелей, капитан, получивший пулевое ранение спустя десять минут после того, как сам оказался на нейтральной полосе, уверял, что своими глазами видел, как Гилсон ведет своих солдат вперед «совершенно спокойно и уверенно». Для Брэднема, денщика Роба, время и расстояние до бесконечности растянулись: как он впоследствии вспоминал, около девяти утра Гилсон все еще продвигался вперед и уже прошел несколько сотен ярдов (таким образом он должен был бы оказаться уже на немецких позициях), когда Брэднем и сам был ранен и громко закричал; но жестокий приказ не оставлял места сомнениям: наступление следовало продолжать любой ценой. Затем выбыл из строя старый майор Мортон, близкий друг Гилсона. Рота осталась без командира, и прямо посреди нейтральной полосы Гилсон получил приказ майора принять командование. Он принял приказ к исполнению и снова двинулся было вперед, словно на параде, но тут и он сам, и старшина Брукс были убиты разрывом снаряда. Отползший назад рядовой сообщил раненому Брэднему, что его лейтенант погиб. Позже еще один из солдат рассказывал, что нашел Гилсона позади, в передовом окопе, как если бы он сам туда как-то добрался или его оттащили, но признаков жизни он не подавал.
Далеко оттуда отец Роба Гилсона, директор школы короля Эдуарда, готовился к проведению ежегодного спортивного праздника. Сестра Роба Молли должна была подавать чай родителям мальчиков. Его мачеха Донна обычно вручала призы, но в этом году решила устроить себе передышку и собиралась «насладиться тихим, чудесным вечером» дома.
«Надеюсь, когда мы окажемся в окопах, мне никогда не придется командовать ротой», – некогда говорил Гилсон. Такая ответственность была ему не по душе, и однако ж в последние минуты своей жизни ему пришлось повести людей, которых он любил и которые любили его, фактически на верную смерть. Сколько раз говорил он своим сослуживцам, что предпочел бы погибнуть «в настоящей битве, а не от снаряда или шальной пули в окопах». Но он был мягкосердечным эстетом, оказавшимся в эпицентре сущего кошмара. Его приятель Эндрю Райт, сослуживец в составе «Кембридширцев», рассказывал отцу Гилсона: «Это была последняя, но не первая победа решимости над его чувствительной натурой – только тот по-настоящему храбр, кто идет навстречу чему угодно, вполне осознавая [собственную] трусость».
Гилсон погиб, не успев увидеть весь масштаб катастрофы того дня. Более пятисот «Кембриджширцев» были убиты или получили ранения. Из шестнадцати офицеров батальона погибли Гилсон и еще трое, двое пропали без вести и лишь один, Райт, вышел из боя без единой царапины. «Ничейную землю» повсюду усеивали мертвые тела. Дюжина «Кембриджширцев» прорвалась к краю одного из вражеских редутов, но попала под залп огнемета, и все погибли страшной смертью. Другим удалось пробиться за немецкие укрепления, где они оказались безнадежно отрезаны от своих. Позже в течение дня немецкие пулеметчики методично прочесали перекрестным огнем нейтральную полосу, добивая раненых и отставших добровольцев китченеровских армий.