Его отпуск закончился 12 января 1917 года, и, чтобы быть в распоряжении службы, Толкин перебрался сначала на Моньюмент-роуд в Эджбастоне, а затем на Уэйк-Грин-роуд в Моузли. Но ему снова нездоровилось. Узнав об этом, Уайзмен объявил, что «откровенно этому рад», и велел: «Симулируй изо всех сил. Полагаюсь на миссис Т…». Но на самом-то деле Толкину не было нужды притворяться больным. К тому времени как 23 января он снова предстал перед медкомиссией в Бирмингемском университетском госпитале, приступы лихорадки, пусть и не очень тяжелые, повторялись уже дважды. Окопная лихорадка нередко рецидивировала спустя месяцы и даже годы после первого заражения. По возвращении с Соммы Толкин оказался между двумя потенциально смертоносными силами: военным министерством и болезнью. Пока что болезнь одерживала верх; Толкин был все еще бледен и слаб, почти ничего не ел, у него ныли колени и локти. Военврачи отправили его обратно к Эдит еще на месяц.
Грейт-Хейвудская интерлюдия окончательно завершилась в четверг, 22 февраля 1917 года. Толкин вернулся на Моньюмент-роуд, а затем в Эбботсфорд, Моузли. 27 февраля – в тот самый день, когда в России в Санкт-Петербурге началась революция, – медкомиссия осмотрела Толкина в Личфилдском военном госпитале и установила, что здоровье его почти не поправилось. На период до возвращения на фронт Толкина определили в 3-й батальон Ланкаширских фузилёров, охранявший от возможного вторжения Йоркширское побережье и устье реки Хамбер. Так что теперь он был отправлен в офицерский санаторий в Харрогите, на краю Йоркширских долин, очень далеко от дома. У этих перемещений, как напомнила мужу Эдит, был один значительный плюс: «Лишний день в постели – лишний день в Англии». Но с каждым днем здоровье Толкина шло на поправку. В конце месяца, проведенного в Фернесском вспомогательном госпитале, он был признан годным к службе с ограничением по исполняемым обязанностям – несмотря на то, что суставы все еще побаливали.
Для начала Толкину дали трехнедельный отпуск, который он провел по адресу Вэлли-драйв, 95; Эдит и ее кузина Дженни Гроув поселились там еще в начале марта. В середине апреля Уайзмен наконец-то получил увольнительную на берег и тотчас же нахально самопригласился к Толкинам: «Я намерен ворваться в твое литературное уединение, с разрешения миссис Толкин – и с твоего разрешения или без оного, – заявил он. – Так что да здравствует “Харрогитский совет”!» Он был на седьмом небе от счастья, застав друга по-прежнему в Англии – где ему, по всей вероятности, предстояло пробыть еще какое-то время. «А между тем пусть все рывки продолжаются во Франции в свое удовольствие и закончатся прежде, чем ты снова там окажешься», – писал он.
Несмотря на всю его склонность к юмору, нет причин полагать, что, уговаривая Толкина притвориться больным, Уайзмен шутил. Из всего ЧКБО остались только Великие Братья-Близнецы – и у Уайзмена были все основания опасаться, что Толкин разделит судьбу Роба Гилсона и Дж. Б. Смита, «в неком уголке, средь поля на чужбине».
«Как ты и говорил, – писал Уайзмен в начале года, – остались только мы с тобой, Гринфилд-кресент и готский, исток и начало. Все это так загадочно и непостижимо. Видеть своими глазами двоих гигантов Господних, жить и смеяться вместе с ними, учиться у них, считать их себе подобными – и наблюдать, как они уходят назад, в туман, из которого явились».
Верный этому чувству, Уайзмен некогда предположил, что им с Толкином, как двоим выжившим ЧКБОвцам, следует проявить интерес к творческому наследию Смита, его стихам, и к попыткам Руфи Смит опубликовать их. Она потеряла и второго сына, Роджера – субалтерна, приписанного к Королевским уэльским фузилёрам, в ходе Месопотамской кампании[110] (территория современного Ирака), на реке Тигр: он погиб в бою под Басрой в январе. «Поверить не могу в тот ужас, что выпал мне на долю, – писала их мать Джону Рональду. – Потерять двоих таких славных сыновей – это и впрямь сокрушительный удар». Единственным ее утешением была мысль о том, что Роджер так и не узнал о гибели брата. Уайзмен так отозвался об этой трагедии в письме к Толкину: «Думаю, очень немногие пожертвовали бо́льшим, нежели миссис Смит; это невыразимо печально. Мне следует написать ей, но я не могу подобрать слов».
К тому времени как Толкин и Уайзмен повстречались в Харрогите 18 апреля 1917 года, немецкие войска уже отступили от Соммы, хотя и не потерпев поражения. Это был стратегический отход, благодаря которому их линия фронта сократилась и выровнялась, и ее стало проще оборонять. Но тем самым обесценились месяцы кровопролитных боев и страшных человеческих жертв. Как выразился Уайзмен, «несколько акров грязи» – вот и все, что отвоевала Британия и ее союзники. Из-за таких событий попытки найти в происходящем хоть какой-то эмоциональный, назидательный и духовный смысл делались все более отчаянными. В тот год взбунтовалась французская армия, а русская – развалилась окончательно.
Жизнь в Англии превратилась в бледную тень довоенной: «голодным годом» назвал Толкин 1917 год. В конце января Германия возобновила неограниченную войну на море, приостановленную на протяжении почти всего 1916 года. А теперь немецкие подводные лодки осадили Британию и атаковали не только военные суда, но и торговые, и даже госпитальные. Пароход «Астуриас», в ноябре доставивший больного лихорадкой Толкина обратно из Франции, 20 марта был торпедирован без предупреждения и затонул у южного побережья Англии; к тому времени он уже выгрузил больных и раненых, но члены судовой команды и персонала в количестве пятидесяти одного человека, согласно донесению, погибли или пропали без вести. В апреле четверть всех кораблей, покидавших британские порты, подорвались на минах или были уничтожены подлодками. Операции немецких подводных лодок – «подводная война» – также послужили поводом для Америки вступить в войну против Германии, но прошло еще много времени, прежде чем контингент американских войск в Европе достиг численности, способной оказать решающее воздействие на ход боев. В разгар усиливающегося в Англии режима экономии и спустя около полугода почти непрерывного отпуска из армии, Толкин вновь оказался вброшен в военную жизнь. Он был все еще очень слаб и непригоден к тому, чтобы вернуться в состав 11-го батальона Ланкаширских фузилёров. Вместо этого его отправили в Хамберский гарнизон на северо-восточном побережье.
Толкин прибыл туда в четверг, 19 апреля 1917 года, сразу после «Харрогитского совета» и накануне битвы при Аррасе. Сперва его, вероятно, направили в Хорнси, где находились аванпост и курсы стрелковой подготовки 3-го батальона Ланкаширских фузилёров; в любом случае, именно в этом приморском городке Эдит с Дженни Гроув сняли жилье. Но если Толкина туда и посылали, в Хорнси он не задержался. Штаб батальона находился в Тёртл-Бридже, в пятнадцати милях южнее, на полуострове Холдернесс: низменности, изобилующей лощинами и взгорьями, с пологими грядами холмов. Холдернесс занимал стратегически важное положение: полуостров протянулся, точно замерший на страже морской лев, между Северным морем и устьем реки Хамбер, вверх по которой встарь поднимались в глубь острова корабли первых англосаксонских переселенцев. Спустя несколько веков Эдуард II начал возводить оборонительные сооружения в Халле, а позже Генрих VIII продлил укрепления до самого берега. С началом Первой мировой войны посреди широкого, заболоченного эстуария были построены крепости, а побережье испещрили наблюдательные посты, станции связи и батареи. Сам лагерь Тёртл-Бридж был разбит на фермерской земле, где дорога от прибрежного Уитернси пересекала старую водоотводную канаву на пути к деревеньке Рус; до нее от лагеря было еще около мили вглубь острова.
Скука здесь царила смертная. Железная дорога проходила почти в трех милях от Тёртл-Бриджа, в Уитернси, и приезжающих в гости офицерских жен приходилось доставлять от станции до лагеря на бричке, запряженной пони. Как выразился один из субалтернов – «Здесь примерно шесть десятков офицеров и около тысячи пятисот рядовых целыми днями напролет либо вкалывали, либо отдыхали. Что из этого задумывалось как более занудное, сказать трудно». Более половины всех офицеров были непригодны к строевой службе, так же как и Толкин; случалось, что туда попадали и те, кто некогда воевал в 11-м батальоне Ланкаширских фузилёров. Фосетт-Барри, бывший командир роты «А», был одно время адъютантом в Тёртл-Бридже, а подполковник Бёрд, командир Толкина на Сомме, теперь занимался здесь организацией батальонных спортивных состязаний, театральных постановок и концертов. Приятелю Толкина Хакстейблу, еще не окончательно поправившемуся после того, как он был погребен заживо в траншее, определили место службы неподалеку, в Танстолл-Холле, но в сентябре его вновь отправили во Францию.
На фотографии 1917 года, где Толкин заснят вместе с Эдит на фоне моря, он выглядит заметно похудевшим и изможденным: кажется, что мешковатые офицерские брюки ему велики. Через двенадцать дней после распределения в Хамберский гарнизон медкомиссия Халла признала Толкина годным к тыловой службе, но доктора сказали, что ему хорошо бы «окрепнуть». С того момента как Толкин был зачислен в 3-й батальон Ланкаширских фузилёров и вплоть до окончания войны это подразделение отправило на континент почти семь сотен офицеров, в том числе и тех, кто был временно комиссован по болезни и отослан домой. Толкину полагалось вернуть себе боеспособность старым добрым способом – изматывающей физподготовкой. Чем еще он занимался, непонятно, но новобранцев батальона необходимо было обучать основам связи; кроме того, осуществлялось патрулирование невысоких береговых скал – в штормовые ночи это становилось по-настоящему опасным, поскольку ни в коем случае нельзя было выдать себя светом. На побережье совершали налеты цеппелины, от Тёртл-Бриджа было видно, как их бомбы взрываются в Халле и вокруг него. В лучах прожекторов они напоминали серебряные сигары, висящие высоко в небе.