Влюбленные тайком проникают в Ангбанд, скрытые темным плащом дремы, что Тинувиэль соткала из своих собственных волос: это интригующая параллель с нападением Мелько и Мракоткущей на Два Древа – Паучиха укрыла себя и Мелько от всех глаз своими удушливыми сетями. Создается впечатление, что поход за Сильмарилями, в которых сохранен свет Дерев, в некоторой степени становится экзорцизмом древнего кошмара. Но с врагом нельзя сразиться на его собственных условиях. Когда Тинувиэль бросает вызов Мелько, ее оружие – эстетического свойства: чарующий танец, к которому она добавляет песнь сна, привносящую трель соловья в самое сердце тьмы.
Эта сцена воплощает в себе тот поворот сюжета, который Толкин встречал в жизни и в волшебных сказках, а в других литературных жанрах – крайне редко. Он придумал для него специальное слово в своем эссе «О волшебных сказках»: эвкатастрофа, от греческого eu ‘добрый, хороший’ и katastrophe ‘внезапный поворот’, и воспринимал его как отблеск благой вести (евангелия) о жизни вечной.
Утешение волшебными сказками, радость счастливого финала или, точнее, радость благой катастрофы, внезапный «поворот» к радости (ибо на самом-то деле никакого финала у волшебной сказки не бывает): эта радость – одно из ощущений, что волшебные сказки порождают особенно успешно… …Это внезапная, чудесная благодать, на повторение которой напрасно рассчитывать. Она не отрицает существования дискатастрофы, то есть горя и неудачи: возможность и такого исхода – залог радости спасения; она отрицает (перед лицом многих фактов, если угодно) финальное поражение на вселенском уровне и в этом смысле является евангелием, благой вестью, дарящей мимолетный отблеск Радости, Радости за пределами стен мира, острой, как горе.
Птица-спутник Тинувиэли, соловей, поющий свои трели в непроглядной тьме, – это удачное олицетворение эвкатастрофы. Его символическую значимость вполне передают слова тех, кто воевал на Западном фронте. Роб Гилсон, услышавший соловья одним ранним майским утром из своего блиндажа, подумал: «Поразительно, что снаряды и пули их не разогнали, при том что они всегда так боятся всего, что исходит от человека»; а Зигфрид Сассун писал, что «безупречно прекрасная песнь соловья… казалась чудом после мерзости окопов».
Отблеск радости из бездн ада неизбежно мимолетен; герои бегут из Ангбанда, и волк Каркарас откусывает руку, в которой Берен сжимает добытый Сильмариль. Можно сказать, что победа пожрана поражением, и Берен вынужден возвратиться в Артанор, зримо умалившись. Однако, отказываясь признать, что над ним посмеялись, Берен платит за былую издевку короля Тинвелинта шуткой куда более остроумной, заявляя: «Даже сейчас рука моя сжимает Сильмариль», – прежде, чем продемонстрировать свою изувеченную кисть. Это – урок об истинной ценности: вместо выкупа за невесту Берен представляет доказательство безмерной храбрости и любви. Задуманное, когда тысячи людей возвращались с фронта инвалидами, это сказание кажется весьма актуальной и исполненной мужества иллюстрацией обещанного Илуватаром утешения перед лицом диссонансов Творения. Благодаря своей стойкости Берен одерживает моральную победу, в сравнении с которой все материальные приобретения – ничто.
Любовь побеждает все – и, в итоге итогов, даже смерть. «Сказание о Тинувиэли» переходит на план мифа – чтобы зазвучать финальным, исполненным страсти гимном любви. В ходе охоты на волка Сильмариль обретен вновь, но Берен смертельно ранен; вскорости безутешная Тинувиэль отправляется следом за ним по Дороге Смерти. Вняв ее мольбе, Мандос выпускает влюбленных из чертогов мертвых, и они возвращаются к земной жизни. Однако даже это воскрешение оказывается не окончательным освобождением, но лишь прелюдией к нему, как мы еще увидим.
История Турина Турамбара – трагическая противоположность истории Берена, повествующая об обманутых надеждах, бесплодном героизме и злополучной любви.
Толкин не единственным среди современных авторов изображал судьбу человека во власти злобного демиурга. Томас Гарди описал Тэсс Дарбейфилд как жертву олимпийского «главы бессмертных», в то время как в стихотворении поэта Уилфреда Оуэна «Солдатский сон» милосердный Иисус загвоздил все орудия, но Бог снова их починил. Однако, по контрасту, вера Толкина в Господа и мифологический метод поверяются тем, что воплощением жестокой судьбы становится не Манвэ или Илуватар, а сатанинский Мелько, причем не в качестве метафоры, а как действующее лицо в драме. Турин – жертва проклятия, которое демиург обрушивает на его отца, Урина, солдата, захваченного в плен, но отказавшегося покориться Ангбанду после битвы.
По размаху, центральной роли и трагичности Битва Бессчетных Слез (хотя в «Утраченных сказаниях» она напрямую не описывается) неизбежно сопоставляется с Соммой – хотя длится от силы несколько дней и заканчивается безоговорочной победой врага, а не пирровой победой союзных держав. Почти половина бесчисленных, исполненных надежды воинств номов и людей гибнут на поле боя. Толкин создает впечатляющий, рельефный символ страшной бойни – Холм Смерти, «величайший из курганов в мире», в котором упокоились тела убитых номов. Выжившие – многие из которых стали бесприютными скитальцами – об этой битве не говорят. Семьи так и не узнали об участи своих отцов и мужей.
Однако ж Битва Бессчетных Слез – это куда больше, нежели военная катастрофа. Эта эпохальная стадия той войны, которую Толкин воспринимал как нескончаемую, положила начало порабощению индивидуального искусства и мастерства безликой промышленностью и холодной корыстью: номы, деморализованные под Заклятьем Бездонного Ужаса, обречены на рабский труд в шахтах Мелько. Творческое начало теперь процветает лишь в разрозненных эльфийских убежищах, таких как Гондолин и Артанор – «оплот… против надменности Железного Валы». Большинство людей, между тем, в битве предали своих союзников – и теперь отрезаны от эльфов и от вдохновения, которое они собою олицетворяют.
Народ Урина, проявивший стойкость, Мелько согнал в сумеречный Арьядор, откуда жена Урина Мавуин, у которой на руках новорожденная дочь, отсылает юного Турина на воспитание в Артанор. Эта разлука – лишь «первая из скорбей, выпавших ему на долю», утверждает повесть, начиная отсчет. Четырежды Турин покидает новый дом (Арьядор, Артанор, сокрытое номское королевство родотлим и селение людей – лесных жителей) и отправляется навстречу опасности (ребенком едва не гибнет в лесу от голода, взрослым его захватывают в плен орки, его зачаровывает дракон Глорунд, дракон возвращается). На каждой последующей стадии Турин, казалось бы, уже близок к счастью и героическому статусу – и тут снова оказывается ввергнут в отчаяние еще более беспросветное.
Сказание исполнено жестокой иронии. И дело не только в том, что благополучные времена сменяются несчастливыми: счастье и героизм становятся причинами горя и неуспеха, источником обещаний не просто пустых, но ложных. Благодаря немыслимой дерзости и «удаче Валар» ближайший друг Турина, эльфийский лучник Белег, спасает его из орочьего плена; но в темноте Турин принимает его за врага и убивает его. На последних страницах Турин встречает прекрасную незнакомку: утратив рассудок, она блуждает в лесах, и в памяти у нее провал; но каждый новый шаг к радостному союзу с Ниниэлью, ‘дочерью слез’ (как Турин ее называет), приближает обоих к трагедии: Ниниэль – его давно потерянная сестра.
Это финальное несчастье, исполненное самой что ни на есть беспощадной иронии, подстроено прислужником Мелько, Глорундом. Он отличается от механических драконов «Падения Гондолина» и принадлежит к той же разновидности, что Фафнир в исландской «Саге о Вёльсунгах» и Смауг в «Хоббите»: это чудовища из плоти и крови, которые «обожают ложь и вожделеют злата и драгоценностей неуемным алчением, хотя не могут ни воспользоваться, ни насладиться ими», говоря словами «утраченного сказания». Глорунд оставляет за собою запустение и разор:
Вся земля превратилась в бесплодную пустыню и на мили и мили вокруг древних пещер родотлим была разорена и изрыта, а деревья – поломаны или пригнуты к земле. К холмам уводила черная выжженная полоса, а почву испещрили громадные следы, что оставил, проползая, гнусный змий.
Тем самым, особая способность Глорунда – это сводить на нет красоту и истину, либо уничтожая их, либо фактически обесценивая. Грабеж сокровищ, осквернение природы и любовь к иронии – это все об одном и том же.
Более разительного контраста со «Сказанием о Тинувиэли» невозможно и вообразить. Берен способен обратить насмешку против нее самой, но насмешка портит и искажает любое достижение Турина. Эльфийские влюбленные сумели бежать из всех тюрем, но Урин покидает Ангбанд только по воле Мелько, спустя много лет немыслимой психологической пытки. Тинувиэль может укрыться под своим колдовским плащом, а Берен – сменить обличие, но Турин способен лишь взять себе иное имя. Просто-таки слышишь смех Глорунда, когда, в преддверии непреднамеренного кровосмешения, Турин превозносит свою дальновидность, беря себе псевдоним Турамбар, ‘Победитель Судьбы’: «ибо ло! я одолел злой рок, опутывавший мне ноги». Подразумевается, что если бы он назвал Ниниэли свое подлинное имя, к ней бы вернулась память и удалось бы избежать несчастья.
Но тьма разделила семьи, друзей и влюбленных (что, конечно же, отчасти отражает собственный военный опыт Толкина). Толкин это подчеркивает одним росчерком мифографа в сцене, где Ниниэль и Мавуин встречаются взглядом с Глорундом: «затмился их разум, и мнилось им, будто бредут они ощупью в нескончаемых коридорах тьмы и не находят более друг друга, а на зов откликается лишь слабое эхо, и нет ни проблеска света».
Здесь повествование разделяется – сперва рассказывается о Турине, а затем, в пространном ретроспективном фрагменте, о его матери и сестре – по мере того как брат с сестрой движутся навстречу своему столкновению. Тем самым читательское неведение сменяется гораздо более гнетущим знанием. Нам дано ощутить беспомощное горе Урина, пытка которого состоит в том, чтобы с высокого места обзора наблюдать, как проклятие медленно уничтожает его семью. В душераздирающей сцене, предшествующей встрече обреченных брата с сестрой, Турин так же обездвижен Глорундом, пока орки уводят эльфийскую деву, которая могла бы стать его собственной Тинувиэлью: