Анархистское движение возникло в то же время, что и антропология. Кропоткин, будучи географом, наблюдал первобытные общества в Сибири, которые он считал анархическими1. Это была эпоха Чарльза Дарвина и Герберта Спенсера. Социологи и антропологи разрабатывали теории общественной эволюции, где первой стадией было анархическое «дикарство» (теперь дикарей называют «охотниками-собирателями» или «фуражирами», живущими в «первобытных общинах»)2. Но, по крайней мере, эти ранние исследователи общества признавали, в отличие от многих сегодняшних консерваторов, что анархические общества действительно существовали. Эти эволюционные теории вышли из моды, хотя их усложнённые версии вернулись в 1950-е годы3. Когда антропологи начали заниматься полевыми исследованиями в 1920-1930-х годах, они обычно изучали общества более сложные и нередко более стратифицированные, чем первобытные группы, но, тем не менее, и они были анархическими. Никто в них не подчинялся приказаниям. Альфред Реджинальд Рэдклифф-Браун, на протяжении поколения бывший самым влиятельным британским социальным антропологом, был знаком с Кропоткиным, а в период своего обучения в университете имел прозвище «Браун-Анархия»4. Однако Рэдклифф-Браун и его последователи не приходили к каким-либо ярко выраженным анархическим выводам из своих этнографических наблюдений. Себя они полагали учёными. А их современники-анархисты почти не интересовались антропологией.
В середине 1970-х годов некоторые американские анархисты получили кое-какое представление об антропологии. Детройтская газета “Fifth Estate”, бывшая анархистской по состоянию на 1975 год, опубликовала работу Маршалла Салинса. Своей статьёй «Изначальное общество изобилия», написанной в 1968 году, он опроверг общепринятые знания антропологов, марксистов, экономистов и многих анархистов о том, что первобытные люди перегружали себя работой, недоедали и жили недолго5. В своей второй книге я приводил доводы в пользу его выводов6. Салине существенно повлиял на последовавшую анархистскую критику работы, технологий и цивилизации. В той статье не было утверждений, что первобытные общества были анархическими, но они действительно ими были. В другой своей книге Салине писал, рассматривая племенные общества: «Одно слово [вождя] – и все делают, как ему угодно»7. Мюррей Букчин, конечно же, «…никогда не признавал нелепую теорию “изначального общества изобилия”»8, в отличие от антропологов. Но вот Бакунин её принимал19
Тезис о первобытном изобилии ныне является общепризнанным знанием среди антропологов10. Отрицание первобытного изобилия теперь не более интеллектуально респектабельно, чем отрицание изменения климата или отрицание Холокоста. Данные наблюдений за самым исследуемым обществом охотников и собирателей, бушменов пустыни Калахари – живущих отнюдь не в лёгких условиях – демонстрируют, что вплоть до последнего времени, пока их не стали низводить до цивилизованности, они были здоровыми и хорошо питающимися людьми. Трудились они куда меньше, чем современные цивилизованные рабочие. Их работа была более искусной и даже более похожей на игру, чем современный труд. Продолжительность жизни была примерно на уровне Соединённых Штатов около 1900 года. И – финальное оскорбление для современных левых – женщины работали меньше, чем мужчины11. У бушменов также существовали механизмы для поддержания экономического равенства, как и в других первобытных и племенных обществах12. Даже суровые условия окружающей среды, как показывает их пример, не делают жизнь в голоде и длительном тяжком труде неизбежной. В совсем иных, но также очень суровых условиях – канадской Субарктике – индейцы вели изобильную жизнь, легко удовлетворяя свои основные нужды13.
Несколько академических учёных-антропологов объявляют себя анархистами. Но их собственные исследования ничего не дают анархистской мысли14. Джеймс Скотт – не анархист, но сочувствующий, и кое-что знает об анархизме15. Он написал одну важную книгу, которую, по всей видимости, едва ли прочёл хоть один анархист: «Искусство не быть управляемым: Анархическая история высокогорий Юго-Восточной Азии»16. Жители холмов Юго-Восточной Азии до сегодняшнего дня были беглецами-анархистами от государственных обществ равнин. Они разработали осознанные жизненные стратегии по уходу от контроля государства. Я думаю, такой подход может иметь и более широкое применение (к Горной Шотландии, Черногории и Албании). Казаки не были жителями холмов, однако они были беглецами от крепостного права и государственных властей.
Левые высмеивают первобытный эгалитаризм, поскольку, как они самодовольно утверждают: «Мы не можем вернуться обратно» к нему. Но когда их обожаемая индустриальная цивилизация рухнет, у «нас» может и не оказаться выбора! Для левых жизнь без кафе «Старбакс» будет сплошным кошмаром. В некоторых аспектах движение назад будет движением вперёд17. Ещё в 1894 году географ-анархист Элизе Реклю писал, что «…если анархия столь же древняя, как и человечество, то те, кто представляет её, тем не менее, привносят в мир что-то новое. У них есть чёткое представление о намеченной цели, и они съезжаются со всех концов Земли, чтобы осуществить свой идеал уничтожения всех форм правления»18.
В США археологи работают в отделениях антропологии. Я знаю одного неакадемического полевого археолога, Терезу Кинц, являющуюся зелёной анархисткой19. Она приходила ко мне в гости. Но она не писала о возникновении цивилизации или государства. Можно было бы ожидать, что анархистов должно очень интересовать возникновение государства, однако они не знакомы с современными научными теориями. Некоторые анархисты, нередко сами того не зная, принимают теорию классов Фридриха Энгельса (1884) или теорию завоевания Франца Оппенгеймера (1913). Теоретизирования Гарольда Барклая и Мюррея Букчина20 – чистейшие глупости. Если быть совсем кратким: в антропологии существуют теории «волюнтаризма» и «принуждения». Волюнтаристская теория заключается в том, что государство развилось для осуществления экономического координирования в становящихся всё более сложными обществах21. Теория принуждения утверждает, что государство – результат насилия22. С этим связаны разногласия о том, возникало ли государство постепенно и количественно, будучи результатом роста населения, или же это была «сравнительно быстрая качественная трансформация»23. Волюнтаристская теория, или теория согласия, заявляющая, что государство возникло потому, что оно было признано необходимым или полезным – сегодня столь же умозрительна, как и теории Гоббса, Локка или Руссо в своё время. Я – сторонник теории принуждения. Как и Руссо, я не верю, что вольные люди когда-либо могут согласиться стать управляемыми. Наоборот, они бы обуздали амбиции своих лидеров (Кластр) или убежали бы (Скотт). Государства могут или не могут давать некоторые блага обществу, однако они всегда основаны на насильственном принуждении. Но даже если государство когда-то было необходимо – а это мнение Бакунин разделял с Марксом, – то это ещё не причина полагать, что оно необходимо сейчас.
Существует практическая причина, почему анархистам стоило бы знать о происхождении государства: чтобы в случае упразднения современного государства мы бы знали, как не дать ему возникнуть снова. Единственный текст, выбранный мной здесь для этого раздела – это изящное эссе ныне покойного Пьера Кластра, считавшего себя анархистом. У южноамериканских индейцев существовали практики, препятствовавшие получению реальной политической власти «вождями». Они также старались избегать контактов с государством. Кроме того, их образ жизни демонстрирует примеры первобытного изобилия.
Пьер Кластр. Общество против государства (пер. с фр. А. Арамяна и А. Новиковой по: Clastres P. La société contre l’Etat. Paris: Les Editions de Minuit, 2009. P. 161–186; впервые опубл, в 1974 г.; редакторы пер.: Д. Шалагинов, Е. Кучинов).
Общество против государстваПьер Кластр
«Первобытные общества – это общества без государства». Это фактическое суждение, само по себе верное, на самом деле скрывает в себе суждение оценочное, мнение, которое исключает возможность построения политической антропологии по правилам строгой науки. В действительности же под этими словами подразумевается, что первобытные общества лишены чего-то такого (государства), что им, как и любому другому обществу (например, нашему), необходимо. Значит эти общества неполноценны, они не являются настоящими обществами (они не цивилизованы), они наверняка страдают от своей нехватки (нехватки государства), которую им хочется восполнить, но тщетно. В хрониках путешественников или в работах исследователей с большей или меньшей прямотой говорится, что невозможно представить общество без государства, что государство есть судьба каждого общества. В таком ходе мыслей обнаруживается этноцентричная предвзятость, тем более крепкая, что чаще всего она остается бессознательной. Самые близкие ассоциации связаны если не с наиболее известными, то с самыми знакомыми явлениями. Действительно, каждый из нас разделяет уверенность в том, что общество поддерживает государство – эта уверенность живёт в нас как вера в религиозном человеке. Как тогда понимать само существование первобытных обществ, если не в качестве чего-то, оставшегося на обочине универсального исторического процесса, анахронического пережитка стадии развития, давно уже всеми пройденной? Здесь можно узнать другое лицо этноцентризма – убеждение, что у истории есть единое направление, что каждое общество обречено присоединиться к нашей истории и в ней пройти те этапы, которые ведут от дикости к цивилизации. «Все цивилизованные народы были дикими», – пишет Рейналь