Это, в сущности, романтический взгляд, и хотя анархисты были достаточно сильны, чтобы бросить вызов марксистам в Первом интернационале в 1870-е годы и привлечь множество сторонников в латинских и славянских землях, они не смогли создать стабильные массовые движения в основном из-за того, что регионализм пронизывал даже организацию их движения. После раскола Первого интернационала на анархистскую и марксистскую фракции, вскоре исчезнувшие, не было создано никакой устойчивой международной анархистской организации, хотя было множество контактов среди анархистов по всему миру, поддерживавшихся поездками таких вечных изгнанников – знаменитостей движения, как Пётр Кропоткин, Эррико Малатеста и Эмма Гольдман. Даже на национальном уровне лишь в нескольких странах, таких как Испания и Италия, федерации анархистов действительно демонстрировали хотя бы относительную живучесть.
Вместо подготовки к апокалиптической революции анархисты того времени были куда больше заняты попытками создать в уже имеющемся обществе инфраструктуру лучшего и более свободного общества.
Неоднократные неудачи анархистских восстаний в Испании и Италии в 1870-е и 1880-е годы и враждебное отношение общества, вызванное последовавшей волной индивидуального террора, к началу 1890-х годов низвели анархистское движение до кучки убеждённых боевиков и символистских писателей и художников; в самом деле, оно выглядело лишь одной из многочисленных форм эксцентрической фантазии, в которой проявляло себя болезненное настроение finde-siècle[25]. (Хотя даже тогда находились анархисты, разрабатывавшие в прогрессивных школах, сельских обществах и различных областях художественного экспериментирования более конструктивные проявления анархистского подхода.)
Но в действительности именно в это время анархизм стоял накануне одного из своих великих возрождений, отмеченных в его истории. В конце 1880-х годов атмосфера реакции, последовавшая во Франции за поражением Парижской Коммуны 1870–1871 годов (в которой активную роль принимали многие ранние анархисты, включая и художника
Гюстава Курбе), несколько смягчилась, и было позволено функционировать не только левым политическим партиям, но и профсоюзам. Поскольку анархисты рассматривали делегирование ответственности путём голосования за представителей в парламенте как нарушение свободы, они не были особо заинтересованы в участии или в организации политических партий, ставивших своей целью приход к власти посредством выборов или даже переворотов. Для них – и история, как кажется, доказала их правоту – власть была одинаково разлагающей как в руках левых радикалов, так и в руках правых реакционеров; анархисты же стремились к уничтожению, а не к апроприации государства. Однако совсем другим делом были профсоюзы – или синдикаты — поскольку они сохраняли прямую связь с изначальными трудовыми процессами. Анархисты из рабочего класса в большом числе становились членами синдикатов, занимали там ключевые должности и на основе своего опыта разработали единственную форму анархизма, привлёкшую сравнительно стабильную массовую поддержку.
Это был анархо-синдикализм, или революционный синдикализм. Основополагающая теория анархо-синдикализма заключалась в том, что профсоюз, если он остаётся в руках рабочих и никогда не обзаводится бюрократией постоянных собственных чиновников, становится идеальным инструментом для достижения свободного общества, так как настоящим сердцем любого государства является промышленность, а значит, возможность отказываться от труда позволит рабочим останавливать работу этого сердца. Стоит только им объявить всеобщую забастовку – «забастовку скрещённых рук», как её называли французские активисты, – чтобы государство оказалось парализовано, а затем рабочим будет несложно при помощи синдикатов завладеть своими заводами и предоставить их продукцию в распоряжение общества.
Теоретики синдикализма, такие как Жорж Сорель, автор книги «Размышления о насилии», рассматривали всеобщую забастовку как необходимый миф для поддержания боевого духа рабочих, и значит, и жизнестойкости общества в целом. Но воинственно настроенные анархисты внутри синдикатов восприняли эту идею буквально, так же как и те из анархистов (в особенности Малатеста), кто оставался приверженцем анархо-коммунистических доктрин спонтанного и локального действия и опасался, что господство синдикатов в движении может привести к созданию монолитных лоббирующих группировок, которые будут доминировать над обществом если не политически, то экономически.
Тем не менее именно путём создания анархо-синдикалистских союзов в начале XX века, в особенности во Франции, Испании, Италии и странах Латинской Америки, анархизм стал могучим массовым движением и снова оказался соперником марксизма. Вплоть до периода после Первой мировой войны мощное профсоюзное движение Франции CGT[26] находилось под влиянием анархистов, так же как и CNT в Испании, гордившееся своими двумя миллионами членов и бывшее самой крупной организацией из всех, признававших себя анархистскими, до триумфа Франко в 1939 году. В Испании не только анархо-синдикалисты были многочисленнее, чем где-либо ещё; именно там они смогли доказать в ходе первых стадий Гражданской войны 1936–1939 годов, что анархистские теории прямого рабочего контроля над промышленностью могут в самом деле работать на практике, ведь заводы и транспортная система Барселоны, так же как и многие сельскохозяйственные предприятия в Андалусии и Валенсии, были взяты под контроль рабочими под предводительством анархистских активистов и – как отмечали непредвзятые свидетели со стороны – управлялись на удивление хорошо.
Однако эти первые месяцы Гражданской войны в Испании были лебединой песней исторического анархизма. Существовавшие значительные движения в Италии и России были разгромлены, соответственно, фашистами и большевиками, причём последнее только после выдающегося сопротивления анархистских повстанцев на Украине под предводительством Нестора Махно. Триумф марксистов в ходе Октябрьской революции в России в 1917 году и основание Коминтерна повсюду в мире ослабили анархизм, в особенности во Франции, где коммунисты взяли под свой контроль CGT и до сих пор им руководят. В Испании, даже ещё до того, как закончилась Гражданская война, позиции анархистов были подорваны их соратниками коммунистами, и дух CNT был настолько ослаблен, что войска Франко вошли в Барселону, некогда Мекку анархизма, не встретив сопротивления. В 1939 году анархизм превратился в призрак некогда великого движения, поддерживавшийся немногими беженцами в Мексике, Швеции и англоязычных странах, а также, что удивительно, английскими и американскими поэтами и художниками.
Когда в 1962 году я издал свою книгу «Анархизм», движение, кажется, достигло самой нижней своей точки. Но даже тогда я обращал внимание на экстраординарную устойчивость анархистской идеи, которая, в силу самого отсутствия у неё всего, что может напоминать монолитную партию или ортодоксию доктрины, способна возрождаться в различных формах в разные периоды истории. Такое уже происходило в форме рационального диссидентского христианства Уинстенли[27] в XVII веке, в форме образа жизни, которого необходимо достичь путём разумных размышлений, согласно позиции Годвина, в форме учения о спасении для крестьян и ремесленников в мутюализме Прудона, в форме романтической революционности Бакунина, Малатесты и свободного децентрализованного коммунизма учёного Кропоткина, в форме пацифистского коммунитаризма Толстого и Ганди; и в форме практических организаций рабочего контроля синдикалистов. Каждая из этих форм по-своему и в своё время поспособствовала развитию традиции. И вот, в первом издании (1962) «Анархизма» я отмечаю, что хотя то историческое движение, которое основал Бакунин и которое достигло своего пика в Испании, теперь, вне сомнений, мертво, идея анархии всё ещё вполне жива и ещё может проявиться в новых формах.
И как я написал в постскриптуме к изданию «Анархизма» 1974 года (издательство “Penguin”), это в действительности так и произошло. На протяжении 1940-х и 1950-х годов анархизм в основном оставался на плаву за счёт усилий либертарных авторов, в особенности Алекса Комфорта и Герберта Рида в Англии, в чьей книге «Образование посредством искусства» была разработана теория анархистской формы образования посредством культивирования восприимчивости. В 1960-е годы в результате кампании за ядерное разоружение и деятельности Комитета 100 в Англии, а также кампаний за гражданские права в США, анархистские идеи начали распространяться вновь. Появился обновлённый анархизм, привлекающий молодёжь своим настойчивым вниманием к таким идеям, как демократия участия, рабочий контроль и децентрализация, и все эти идеи бьют по монолитному истеблишменту, в котором новое поколение радикалов видело своего главного врага.
Произошедшее в корне отличается от событий прошлого, и, конечно же, это соответствует переменчивости анархистской традиции. То массовое движение, возглавляемое Бакуниным, бросившим вызов Марксу в Первом интернационале, и достигшее своего апогея в испанском CNT, не появилось вновь. Произошло же широкое распространение анархистских идей, в основном через публикации новых исследований и историй анархизма и переиздания старых, давно опубликованных текстов, – распространение, повлиявшее на «новых левых», на студенческое движение, на экологическое движение и на другие близкие течения того времени. За исключением нескольких убеждённых радикалов, анархисты больше не склонны трактовать будущее в образах пламенного восстания, которое уничтожит государство и все институты власти и немедленно возвестит о создании свободного общества. Теперь это в основном рассматривается как миф движения, как точка на горизонте, указывающая направление для текущих действий. Вместо подготовки к апокалиптической революции современные анархисты куда более склонны заниматься попытками создания в имеющемся уже сейчас обществе инфраструктуры более совершенного и свободного общества. В экспериментальных коммунах, в свободных школах, в движениях непривилегированных за контроль над своими судьбами, в локальных инициативах, противостоящих властям и призывающих к децентрализации, в борьбе за увеличение контроля рабочих и профсоюзную демократию, а также часто в активной поддержке экологических движений как одного из путей противостояния угрозам человеку и его среде со стороны корпораций, – занимаясь этим, они, пожалуй, более уверенно движутся к настоящей трансформации общества, чем их предшественники, которые, сделав свои ожидания чрезмерными и доведя требования до абсолюта, предопределили своё собственное поражение. Быть может, мы так никогда и не увидим то свободное общество, о котором мечтали анархисты, но если мы действительно сделаем мир более здоровым, более чистым и более свободным по сравнению с тем, в котором живём сейчас, то в этом будет вклад и анархистской идеи, и в значительной мере это произойдёт посредством развития тех теорий о децентрализованном и органически интегрированном обществе, которые Кропоткин наиболее полно изложил в книге «Поля, заводы и мастерские», книге, которую Толстой, Ганди и Мамфорд читали как основополагающий труд.