Между анархизмом и религией нет логической несовместимости. Можно верить в тирана на небесах и при этом противостоять тиранам на земле. В истории было несколько анархистов-христиан. Первым, вероятно, стал американский пацифист Эдин Баллу в 183g году1. А самым знаменитым из них был Лев Толстой. Уильям Годвин и Фердинанд Домела Ньивенхёйс были кальвинистскими пасторами. Несколько авторов из этой антологии выросли в религиозных семьях.
Однако же в силу исторических и психологических причин обычные отношения между анархизмом и религией представляли собой сильный взаимный антагонизм. Эмма Гольдман могла писать: «Анархизм, таким образом, стоит за освобождение человеческого ума от владычества религии, за освобождение человеческого тела от владычества собственности, за освобождение от оков и стеснений правительства»2. Анархизм впервые был систематически изложен Уильямом Годвином (тогда ещё атеистом) на пике Эпохи Рационализма3. Анархизм может рассматриваться – и действительно рассматривался анархистами и их противниками – как наиболее радикальное выражение целей Просвещения – таких как разум, наука, личная свобода, свобода слова, религиозная терпимость, братство (так анархисты называли солидарность) и упразднение привилегий. Организованная религия исторически была непримиримо враждебна анархизму и потому «…в теории анархизма Церковь как организация предаётся такой же анафеме, как и Государство»4. Организованное христианство оказывало безоговорочную поддержку политическим, экономическим и гендерным иерархиям. К концу XIX века такие анархисты, как Кропоткин, взяли себе лозунг «Ни богов, ни господ»5. Бакунин цветасто писал в одном из самых лучших своих заявлений: «Я перевёртываю афоризм Вольтера и говорю: если бы Бог действительно существовал, следовало бы уничтожить его…»6
Существует психологическое напряжение между религией и анархизмом, так как религия – в особенности христианство – фокусируется на вере, повиновении и жертве. Анархизм же – на свободе мысли, сопротивлении власти и просвещённом себялюбии. Даже сейчас левые психологически слишком часто скорее христиане, чем светские7, это касается и анархо-левых. Классические анархисты, такие как Прудон, Бакунин и Кропоткин8, нередко сочетали неистовый атеизм и антиклерикализм с вдохновлённой христианством моралью жертвенности и патриархальностью. Уже существовала и анархистская критика Максом Штирнером такого рода когнитивного диссонанса9. Её возобновили современные анархистские авторы, в том числе и я сам10.
Многие современные анархисты продолжают держаться за свои старомодные вольнодумство и антиклерикализм, но часто уже с меньшей страстностью, поскольку религия теперь не такой сильный враг, каким она была когда-то11. Те же, кто продолжает оставаться активными противниками религий, склонны подчёркивать не столько поддержку религией капитализма и государства, сколько её мораль пассивности и сервильности, то, что Ницше называл моралью рабов. Но и в этом нет ничего нового. Об этом аспекте религии говорили, наряду с прочими, Макс Штирнер и Эмма Гольдман12. Слишком моралистические аргументы в пользу анархизма теперь уже далеко не так распространены13. Для консерваторов – анархо-левых – светская, гуманистическая, универсальная мораль представляется объективной реальностью, а анархисты (таковыми они считают только себя) – безупречнейшими из моралистов, так же как ещё и наисоциалистичнейшими из социалистов и наидемократичнейшими из демократов. Противоположная позиция состоит в том, что анархизм – нечто изначально оригинальное. Неприятие капитализма будет неполным без неприятия государства. Неприятие государства неполно без неприятия религии. Неприятие религии неполно без неприятия морали14. Главное не в том, каким правилам следовать, но скорее, как жить. Вот отрывок из Хакима Бея:
Анархизм мёртв, да здравствует анархия! Нам больше не нужен багаж революционного мазохизма или идеалистического самопожертвования – не нужна фригидность индивидуализма совместной жизни с его презрением к весёлости – не нужны вульгарные суеверия анархизма, сциентизма и прогрессизма XIX века. Всё это бремя! Грязные пролетарские баулы, тяжёлые буржуазные кофры, унылые философские портмоне – за борт!15
Сегодня самым заметным проявлением политического морализма являются «права человека». Как я уже неоднократно объяснял16, права человека – прежде известные как «естественные права» – не самоочевидны, не объективны и не универсальны. Они списаны с, по сути, религиозных концепций природы человека17. Нет такого понятия, как естественное право18. И нет абсолютно никакого смысла в том, чтобы верить в вечную, универсальную, неизменную природу человека. Некоторые анархисты, такие как Кропоткин, были весьма оптимистичны в отношении человеческой природы, но этого не скажешь о большей части анархистов19. Сам Кропоткин возражал: «Люди недостаточно хороши для коммунизма, но достаточно хороши ли они для капитализма?»20 Я написал похоже: «Если вы не можете поверить, что обычные люди не будут совершать преступления друг против друга, как вы можете верить, что это не будет делать государство?»21 Я не говорю, что люди хорошие. Я говорю только, что люди достаточно хороши. Возможно.
Академические учёные и левые одержимы правами человека. Ноам Хомский – учёный, левый и анархист (разве только в своём собственном представлении) – вопил: «Каждая точка зрения формируется на основе некоего понятия о природе человека, однако оно может быть построено на недостатке информации и плохо сформулировано. Это, по крайней мере, справедливо в отношении людей, считающих себя поборниками морали, а не монстрами»22. Мюррей Ротбард, покойный «анархо-капиталистический» профессор экономики, полагал, что скептиков в отношении естественного права следует опровергать, колотя их стулом по башке23.
Всё это замечательно для тех, у кого есть терпение, чтобы пытаться урезонить благочестивцев. Но куда приятнее их высмеивать. В новейшее время сюрреалисты, леттристы, ситуационисты и йиппи делали это куда эффективнее анархистов, за исключением, быть может, панков. Некоторые анархисты, оказавшись подверженными либеральному влиянию, ошибочно полагали, что толерантность означает необходимость быть любезными со своими врагами24. Ситуационист Мустафа Хаяти, говоря об анархистах, насмешничал: «Эти люди будут толерантны ко всему, раз уж они способны быть толерантными друг к другу»25. Но в пасхальное воскресенье 1975 года в Детройте, штат Мичиган, анархисты, связанные с изданием “Fifth Estate”, рассовали поддельные копии ежедневной газеты по дюжинам почтовых ящиков. Заголовком там было: «Пасха отменяется: Тело Христово обнаружено». Другие заметки на первой полосе сообщали о последовавшей реакции по всему миру. По словам одного из организаторов розыгрыша, через неделю он «обнаружил искорёженные, разбитые, смятые, расстрелянные и сбитые машинами почтовые ящики»26. Я прочёл об этом розыгрыше в “Fifth Estate” спустя год.
Мишель Онфре – плодовитый французский философ, написавший «Трактат атеологии» (впервые опубликован в 2005 году). Большинство из его аргументов напоминает доводы Новых Атеистов (Кристофера Хитчинса, Сэма Харриса, Ричарда Докинза и Дэниела Деннета), светских гуманистов, а не анархистов. Однако Онфре называли анархистом27. Сам он именует себя «левым ницшеанцем» и «левым либертарием» (в европейском, а не американском смысле слова), находящим традиционный анархизм «недостаточным»28. Так же считает и большинство анархистов из нашей книги. Хотя Онфре и не сухой рационалистичный анархист, он моралист: эпикуреец, материалист и гедонист29. Он хочет возобновить проект радикального Просвещения XVIII века: дехристианизацию30. Этого же хотят и некоторые тупоголовые анархисты вроде Мюррея Букчина!31
Сейчас некоторые радикальные мыслители считают, что разочарование мира в Просвещении привело к варварствам капитализма и тоталитаризма XX века32. Думаю, такое разочарование было принципиально важно для современности, но современность – это то, что мы хотим отбросить. «Что такое Просвещение?» Согласно Иммануилу Канту, это означает, по сути, думать самому: это «…выход человека из состояния своего несовершеннолетия, в котором он находится по собственной вине. Несовершеннолетие есть неспособность пользоваться своим рассудком без руководства со стороны кого-то другого. Несовершеннолетие по собственной вине – это такое, причина которого заключается не в недостатке рассудка, а в недостатке решимости и мужества пользоваться им без руководства со стороны кого-то другого»33. Возможно, как полагает Роберт Пол Вольфф, это взгляд анархиста, не знающего, что он анархист. Поскольку Онфре, в конце концов, моралист, он не может быть хорошим ницшеанцем. Он нашёл определённые ценности уже готовыми и не желает подвергать их переоценке.
Ферал Рантер («Дикий рантер» – ещё один псевдоним парня, известного также как Вольфи Ландштрейхер) много писал об анархизме, эгоизме, левой политике и морализме. Он по-новому перевёл Макса Штирнера на английский34, а также переводил работы итальянского индивидуалиста Ренцо Новаторе35. «Десять тезисов», демонстрирующих сильное влияние Уильяма Блейка, это своего рода критика религии, которую я нахожу более интересной и, пожалуй, более эффективной, чем то, что Хаким Бей называл «вульгарным суеверием атеизма XIX века». Упоминание «глубокой, глубокой вечности» в последней строчке взято из Ницше: «Но всякая радость жаждет вечности, жаждет глубокой, глубокой вечности!»36
Гэри Снайдер – поэт, публицист, натуралист и «вовлечённый буддист». Как утверждает один ненадёжный источник, он был вдохновителем многих зелёных анархистов