Хаким Бей
Пиратские утопии
Морские разбойники и корсары XVIII века создали «информационную сеть», охватившую земной шар: примитивная и нацеленная в первую очередь на нелегальный бизнес, эта сеть, тем не менее, превосходно работала. На всём протяжении этой сети были разбросаны острова – отдалённые укрытия, где корабли могли запастись водой и провиантом, сбыть свою добычу в обмен на предметы роскоши и первой необходимости. Некоторые из этих островов служили поддержкой для «международных сообществ», целых микрообществ, осознанно живших вне закона и решительно настроенных продолжать такую жизнь, пусть и короткую, но весёлую.
Несколько лет назад я просмотрел большое количество вторичных источников – литературы о пиратстве, в надежде найти исследование об этих анклавах – но, как оказалось, ни один историк пока что не счёл их достойными анализа. (О них упоминали Уильям Берроуз, а также ныне покойный британский анархист Ларри Лоу – но никаких систематических исследований не проводилось.) Я вернулся к первоисточникам и разработал свою собственную теорию, некоторые аспекты которой будут обсуждаться в этом эссе. Я назвал эти поселения «пиратскими утопиями».
Недавно Брюс Стерлинг, один из ведущих представителей киберпанковской фантастики, опубликовал роман о недалёком будущем, основанный на допущении, что упадок политических систем приведёт к децентрализованному разрастанию экспериментов в образах жизни: гигантские корпорации, которыми владеют рабочие, независимые анклавы, посвящённые «цифровому пиратству», зелёно-социал-демократические анклавы, анклавы нульработы, освобождённые анархистские зоны и т. д. Информационная экономика, поддерживающая такое разнообразие, называется Сетью; а анклавы (и заглавие самой книги) – Острова в Сети.
Средневековые ассасины основали «Государство», состоявшее из сети удалённых горных долин и замков, разделённых тысячами миль, стратегически неуязвимых для вторжений, связанных информационными потоками тайных агентов, «государство», находившееся в состоянии войны с любыми властями и посвятившее себя одному только знанию. Современные технологии, кульминацией которых стали спутники-шпионы, делают такой вид автономии романтической мечтой. Нет больше никаких пиратских островов. В будущем эта же технология – освобождённая от всякого политического контроля – могла бы сделать возможным целый мир автономных зон. Но пока эта концепция остаётся именно научной фантастикой – чисто умозрительным построением.
Обречены ли мы, живущие сейчас, никогда не испытать автономии, никогда не ступить на мгновение на клочок земли, где правит одна лишь свобода? Низведены ли мы лишь до ностальгиии по прошлому или по будущему? Должны ли мы ждать, пока целый мир не освободится от политического контроля, прежде чем хоть один из нас сможет претендовать на знание свободы? Логика и эмоции объединяются в осуждении такого предположения. Разум утверждает, что нельзя бороться за то, чего не знаешь; а сердце восстаёт против столь жестокой вселенной, которая взвалила такие несправедливости лишь на одно наше поколение во всём человечестве.
Заявить: «Я не стану свободным, пока не окажутся свободными все люди (или все разумные существа)», – всё равно что провалиться в некую нирвану-оцепенение, отречься от нашего человечества, посчитать себя неудачниками.
Я верю, что экстраполируя эти истории об «островах в сети» из прошлого и будущего, мы можем собрать свидетельства, чтобы предположить, что некий вид «свободного анклава» в наше время не только возможен, но и существует. Все мои исследования и рассуждения выкристаллизовались вокруг понятия ВРЕМЕННОЙ АВТОНОМНОЙ ЗОНЫ (далее упоминаемой в виде аббревиатуры ВАЗ). Несмотря на её синтезирующую силу для моих собственных мыслей, я, однако, не считаю, что ВАЗ должна восприниматься как нечто большее, чем эссе («попытка»)[84], предположение, почти поэтический образ. Несмотря на периодический рантеровский энтузиазм моего языка, я не стараюсь выстраивать политическую догму. На самом деле я сознательно отказался от определения ВАЗ – я кружу вокруг этого образа, обстреливая его исследовательскими лучами. В конечном счёте, ВАЗ – почти что самоочевидна. Если фраза становится ходовой, её без проблем будут понимать… понимать в действии.
В ожидании Революции
КАК ТАК ПОЛУЧАЕТСЯ, что «перевернувшийся вверх дном мир» всегда ухитряется выправлять сам себя? Почему за революцией всегда следует реакция, словно времена года в аду?
Восстание, или латинская форма инсуррекция, – слова, использующиеся историками для обозначения неудавшихся революций, движений, которые не укладываются в ожидаемую кривую движения, в одобренную консенсусом траекторию: революция, реакция, предательство, образование более сильного и ещё более репрессивного государства – вращение колеса, возвращение истории снова и снова к своей высшей форме: вечному сапогу на лице человечества.
Не преуспевая в следовании по этой кривой, восстание предлагает возможность движения вовне и за пределы гегельянской спирали того «прогресса», который по сути своей не более чем скрытый порочный круг. Surgo – подниматься, вставать. Insurgo — поднимать (ся), восставать. Операция информационной загрузки. Скажите «пока» этой убогой пародии на кармический цикл, «пока» исторической тщетности революций. Лозунг «Революция!» – был набат, а стал яд, вот такая мутация, пагубная псевдогностическая ловушка судьбы, кошмар, где без разницы, как мы боремся, – мы не убежим из этого злого Эона, от этого инкуба Государства, одного Государства за другим, где каждыми «небесами» правит ещё более злой ангел.
Если История ЕСТЬ «Время», как она заявляет, то тогда восстание – это момент скачка вверх и за пределы Времени, нарушающий «закон» Истории. Если Государство ЕСТЬ История, как оно заявляет, то тогда инсуррекция – это запретный момент, непростительное отрицание диалектики – вскарабкивание по шесту вверх из дымохода, шаманский приём, проведённый под «невозможным углом» к вселенной.
История говорит, что Революция достигает «перманентности» или хотя бы протяжённости, в то время как восстание «временно». В этом смысле восстание оказывается «пиковым опытом» в противоположность стандарту «обычного» сознания и опыта. Подобно празднествам, восстания не могут происходить каждый день – иначе они не были бы «неординарными». Но мгновения такой интенсивности придают форму и значение всей жизни. Шаман возвращается – ты не можешь вечно стоять на крыше – но всё поменялось, произошли сдвиги и интеграции – разница создана.
Вы возразите, говоря, что это совет отчаяния. А как же мечта анархистов, безгосударственное государство, Коммуна, постоянная автономная зона, свободное общество, свободная культура? Должны ли мы оставить эту надежду в обмен на некий экзистенциалистский acte gratuit[85]? Смысл в том, чтобы изменить не сознание, а мир.
Я принимаю это как справедливую критику. Но тем не менее выскажу два возражения; во-первых, революция сих пор никогда не увенчивалась исполнением этой мечты. Образ этой мечты возникает в момент восстания – но как только «Революция» торжествует и возвращается Государство, мечта и идеал уже оказываются преданными. Я не оставил надежду или даже ожидание перемен – но я не доверяю самому слову Революция. Во-вторых, даже если мы меняем революционный подход на концепцию восстания, спонтанно развивающегося в анархистскую культуру, наша собственная конкретная историческая ситуация окажется не столь благоприятна для такого колоссального предприятия. За исключением напрасного мученичества абсолютно ничего не может выйти из лобового столкновения с терминальным государством, с мегакорпоративным информационным государством, с империей Спектакля и симуляции. Их оружие нацелено на нас, в то время как наше скудное вооружение не находит для себя другой цели, кроме гистерезиса, застывшей пустоты, Призрака, способного задушить каждую искру в эктоплазме информации, общества капитуляции, управляемого образом Копа, и поглощающим оком телеэкрана.
Говоря вкратце, мы не навязываем ВАЗ как эксклюзивную самоцель, заменяющую все другие формы организации, тактики и задач. Мы рекомендуем её, потому что она может обеспечить те же достижения, что и восстание, без необходимости прибегать к насилию и мученичеству. ВАЗ похожа на восстание без прямых столкновений с государством, на партизанскую операцию, которая освобождает некое пространство (земли, времени, воображения), а затем самораспускается, чтобы реформировать где-то⁄когда-то другое место, прежде чем государство сможет сокрушить её. Поскольку государство прежде всего озабочено Симуляцией, а не сущностью, ВАЗ может скрытно «оккупировать» эти места и продолжать свои радостные устремления ещё некоторое время в относительном покое. Возможно, некоторые небольшие ВАЗ существовали в течение всей человеческой жизни, потому что оставались незамеченными, подобно анклавам хилл-билли[86], – поскольку они никогда не пересекались со Спектаклем и никогда не показывались за пределами той реальной жизни, что невидима для агентов Симуляции.
Вавилон принимает свои абстракции за реалии; именно в рамках этой ошибки ВАЗ и может возникнуть. Запуск ВАЗ может включать в себя тактику насилия и защиты, но её главная сила в её невидимости – Государство не может распознать её, так как История не даёт ей определения. Как только ВАЗ оказывается упомянута (представлена, втянута в посредничество), она должна исчезнуть, и она исчезнет, оставляя после себя пустую скорлупу лишь для того, чтобы снова прорости где-то ещё, снова невидимой, ибо неопределяемой в терминах Спектакля. Тем самым ВАЗ представляется превосходной тактикой в эру, когда Государство вездесуще и всемогуще и в то же время изрешечено трещинами и пустотами. И так как ВАЗ – это микрокосм «анархистской мечты» о свободной культуре, я не представляю себе лучшей тактики, которая бы одновременно и работала на достижение цели, и уже использовала некоторые из своих преимуществ здесь и сейчас.
Итак, реализм требует, чтобы мы отказались не только от ожидания «Революции», но и от желания её. «Восстание», да – как можно чаще, и даже с риском насилия. Конвульсии Симулируемого Государства будут «зрелищными», но в большинстве случаев самой лучшей и самой радикальной тактикой будет отказ участвовать в зрелищном насилии, удалиться от места симуляции, исчезнуть.
ВАЗ – это лагерь партизан-онтологистов: бей и беги. Продолжай перемещаться со всем своим племенем, даже если это всего лишь данные в Сети. ВАЗ должна уметь защищаться; но и «удар», и «защита» должны, насколько это возможно, уклоняться от насилия государства, которое уже больше не является насилием в прямом смысле слова. Удар наносится по структурам контроля, в особенности по идеям; защита— это «невидимость», боевое искусство, а «неуязвимость» – «оккультное» искусство в рамках боевых искусств. «Кочевая машина войны» завоёвывает, оставаясь незамеченной, и идёт дальше, прежде чем скорректируют карты. Что же до будущего – лишь автономные могут планировать автономию, организоваться ради неё, творить её. Это операция начальной загрузки. Первый шаг чем-то родственен сатори[87] — осознанию того, что ВАЗ начинается с простого акта осознания.