Концепт ВАЗ вырастает прежде всего из критики Революции и одобрения Восстания. Первое понятие навешивает на второе ярлык провала; но для нас восстание представляет гораздо более интересную возможность с точки зрения требований психологии освобождения, чем все «успешные» революции буржуазии, коммунистов, фашистов и т. п.
Вторая порождающая сила, стоящая за ВАЗ, возникает из исторического развития, которое я называю «закрытием карты». Последний кусочек Земли, на который не претендовало ни одно национальное государство, был поглощён в 1999 году[88]. Наш век – первый, где отсутствует terra incognita, где нет фронтира. Национальная принадлежность – вот верховный принцип мирового управления: ни одна скала в Южных морях не может оставаться никем не присвоенной, ни одна отдалённая долина, ни даже Луна и планеты. Это апофеоз «территориального бандитизма». Ни один квадратный дюйм Земли не остаётся без полицейского контроля и обложения налогами… в теории.
«Карта» – это абстрактная политическая сетка, гигантская афера, навязываемая кнутом и пряником «экспертного» Государства, пока для большинства из нас карта не становится территорией – уже не «Островом Черепахи»[89], а «США». Однако поскольку карта является абстракцией, она не может покрыть всю землю с точностью 1:1. Во фрактальных сложностях настоящей географии карта видит лишь пространственную сетку. Спрятанные в складках безмерности ускользают от измерительной линейки. Карта не точна, карта не может быть точной.
Итак, Революция закрыта, но восстание – нет. Пока мы концентрируем свои силы на временных «всплесках энергии», избегая всех затруднений, связанных с «постоянными решениями».
И – карта закрыта, но автономная зона открыта. Метафорически она разворачивается во фрактальных измерениях, невидимых для картографии Контроля. И здесь нам следует ввести понятие «науки» психотопологии (и психотопографии) в качестве альтернативы «науке» надзора и картографирования Государства и «психическому империализму». Только психотопография способна чертить карты 1:1, так как лишь человеческий разум в достаточной мере сложен для моделирования реальности. Но карта масштаба 1:1 не может «контролировать» эту территорию, поскольку она внешне ей идентична. Она может использоваться лишь для того, чтобы предложить (в смысле указать на) некоторые характерные особенности территории. Мы ищем «пространства» (географические, общественные, культурные, воображаемые), обладающие потенциалом расцветать в форме автономных зон – и мы ищем времена, где эти пространства относительно открыты либо по недосмотру Государства, либо потому, что им как-то удалось остаться незамеченными картографами, или ещё по какой-либо причине. Психотопология – это искусство лозоходства в поисках потенциальных ВАЗ.
Закрытия Революции и карты – это, однако, единственные исходящие из отрицания источники появления ВАЗ; но необходимо сказать многое и об их позитивных источниках. Одно лишь противодействие не может обеспечить энергию, необходимую для «проявления» ВАЗ. Восстание должно быть также восстанием за что-то.
1. Во-первых, можно говорить о естественной антропологии ВАЗ. Нуклеарная семья – это основная ячейка общества консенсуса, но не в случае ВАЗ. («Семьи! – как я ненавижу их! Скряги любви!» – Жид[90].) Нуклеарная семья с её сопутствующими «эдиповыми мучениями», как кажется, является изобретением эпохи неолита, ответом на неолитическую «сельскохозяйственную революцию» с навязанными ею нуждой и иерархией. Палеолитическая модель одновременно и более первозданная, и более радикальная – человеческое стадо. Такая типичная кочевая или полукочевая праобщина охотников/собирателей состоит из примерно 50 человек. В рамках более крупных племенных обществ эти группы представлены кланами или объединениями, такими как общества инициации или тайные союзы, сообщества воинов или охотников, женские и мужские союзы, «республики детей» и т. п. Если нуклеарная семья была порождена нуждой (и оборачивается скаредностью), то родовая община порождена изобилием – и оборачивается расточительностью. По мнению генетиков, семья закрыта из-за мужского обладания женщинами и детьми, из-за иерархической тотальности аграрного/индустриального общества. Праобщина же открыта — не для всех, конечно, но для группы единомышленников, для новых членов, связанных узами любви. Такая группа является не частью более крупной иерархии, а скорее, частью горизонтальной структуры обычаев, расширенного родства, договорённостей и союзов, духовной приверженности и т. д. (Даже сейчас общества американских индейцев сохраняют определённые аспекты такой структуры.)
В нашем собственном Обществе пост-Спектакля и Симуляции многие силы работают – в основном невидимо – чтобы постепенно упразднить нуклеарную семью и возродить родовые группы. Неполадки в структуре Работы отзываются в расстройстве «стабильности» единицы-дома и единицы-семьи. Чьё-то «стадо» теперь включает друзей, бывших супругов, любовников и любовниц, людей, встреченных на различных работах и собраниях, единомышленников, сети по особым интересам, почтовые рассылки и т. д. Нуклеарная семья всё более явно становится ловушкой, культурной ямой, тайным невротическим взрывом разобщённых атомов – и спонтанно возникает очевидная контрстратегия из почти неосознанного переоткрытия более архаичных, но также и больших постиндустриальных возможностей этого человеческого стада.
2. ВАЗ как праздник. Стивен Перл Эндрюс[91] однажды предложил в качестве образа анархистского общества вечеринку с застольем, где вся структура власти растворяется в пиршестве и празднестве. Здесь мы также можем вспомнить Фурье и его идею о чувствах как основе общественного становления – «половой охоте» и «гастрософии» и его осанне игнорируемым чувствам обоняния и вкуса. Античные понятия юбилея и сатурналии происходят из интуитивного ощущения, что некоторые события лежат за пределами «профанного времени», измерительных стержней Государства и Истории. Эти праздники буквально заполняли пробелы в календаре – были вставленными интервалами. Ко времени Средних веков почти треть всех дней в году была отдана под праздники. Возможно, бунты против реформ календаря связаны не столько с «одиннадцатью потерянными днями», сколько с ощущением, что эта имперская наука покушается на закрытие таких пробелов в календаре, где были собраны свободы народа – заговор, картографирование года, захват самого времени, обращение органического космоса в механическую вселенную. Смерть праздника.
Участники восстания неизменно отмечают его праздничные аспекты даже посреди вооружённой борьбы, опасности и риска. Восстание похоже на сатурналию, которая выскользнула (или её принудили исчезнуть) из своего вставленного интервала и теперь на свободе возникает где и когда захочет. Освобождённая от времени и места, она, тем не менее, хорошо чует, какие события вызрели, и привязана к genius loci[92]; наука психотопологии указывает на «потоки сил» и «места силы» (если использовать метафоры оккультистов), которые локализуют ВАЗ во времени и пространстве или, по крайней мере, помогают определить её отношение к моменту и месту действия.
Медиа приглашают нас «прийти отпраздновать особые моменты вашей жизни», ложно объединяя товар и спектакль, знаменитое не-событие чистой репрезентации. В ответ на это непотребство у нас есть, с одной стороны, целый спектр отказов (записанных ситуационистами, Джоном Зерзаном, Бобом Блэком и др.) – а с другой, возникновение культуры праздное аний, убранной и даже спрятанной от людей, которые претендуют на то, чтобы быть менеджерами нашего досуга. «Борись за право праздновать» – это действительно не только пародия на радикальную борьбу, но и её новое проявление, подобающее эпохе, в которой телевизоры и телефоны предлагаются как средства «связываться и соприкасаться» с другими людьми, как средства «Быть Там!».
Перл Эндрюс был прав: вечеринка с застольем – это уже «зародыш нового общества, формирующийся под скорлупой старого» (Преамбула «Индустриальных рабочих мира»). «Сбор племён» в духе шестидесятых, лесное собрание экосаботажников, идиллический Белтейн[93] неоязычников, конференции анархистов, «круги фей»[94] в гей-движении… Гарлемские домашние вечеринки двадцатых, ночные клубы, банкеты, старомодные пикники либертарианцев – нам нужно понять, что всё это уже своего рода «освобождённые зоны», или, по крайней мере, потенциальные ВАЗ. Открытая ли только для немногих друзей, как застолье, или для тысяч празднующих, как на сборищах хиппи, вечеринка всегда «открыта», потому что она не «заказывается»; её можно запланировать, но если она не происходит «случайно» — это провал. Критически важен элемент спонтанности.
Суть вечеринки: лицом к лицу, группа людей синергизирует свои попытки осуществить совместные желания, будь это хорошая еда и веселье, танцы, беседа, искусство жить, может быть даже эротические удовольствия, или создание общественного произведения искусства, или же достижение самого порыва удовольствия – короче говоря, «союз эгоистов» (как писал Штирнер) в своей простейшей форме – или, в терминах Кропоткина, простой биологический импульс к «взаимопомощи». (Здесь нам также стоит вспомнить «экономику невоздержанности» Батая и его теорию культуры потлача.)
3. Жизненно важным в формировании реальности ВАЗ является понятие психического номадизма (или как мы в шутку называем его, «безродного космополитизма»). Аспекты этого феномена рассматривались Делёзом и Гваттари в книге «Номад ология и военная машина», Лиотаром в его эссе 1970–1972 годов, переведённых и опубликованных на английском в сборнике «Дрейф» и многими другими авторами в сборнике «Оазис» издательства “Semiotext (е)”. Здесь мы используем термин «психический номадизм», а не «городской номадизм», «номадология», «дрейф» и т. д., просто с целью собрать все эти концепты в один свободный комплекс, который можно было бы изучать в свете возникновения ВАЗ.