Критика работы – работы как таковой – обычно не была яркой у классических анархистов. В основном они заимствовали социалистическую и марксистскую критику «наёмного труда». В этом заключалась некоторая ирония, поскольку Маркс взял многое в этой части своей экономической теории, касающейся прибавочной стоимости и технологии, от анархиста Пьера-Жозефа Прудона, не признаваясь в этом1. Впервые, в довольно причудливых терминах, критика работы была сформулирована так называемым утопическим социалистом Шарлем Фурье2, а позднее, более реалистично, марксистом Уильямом Моррисом. Работа – тот её объём, который нам требуется, – должна была быть превращена в набор повторяющихся, приятных досугов, который я назвал продуктивной игрой3. Похожая идея есть и у Прудона4. Камилло Бернери поддержал эту идею, используя язык в духе Уильяма Морриса в 1938 году5.
Но эта идея не вошла в анархистский канон. Генри Дэвид Торо, американский анархо-индивидуалист, продолжил развивать некоторые аспекты критики работы в 1855 году6. Для Луиджи Галлеани работа была «неизбежной необходимостью»7. Для Исаака Пуэнте при либертарном коммунизме «…также и экономическая необходимость будет побуждать каждого кооперироваться в производстве, но это будет такая экономическая необходимость, которую будут ощущать все дееспособные граждане»8. По выражению Николаса Уолтера: «У анархистов есть две характерные идеи насчёт работы: первая заключается в том, что большинство работ являются неприятными, но [они] могут быть организованы так, чтобы стать более сносными или даже приятными; а вторая – что вся работа должна быть организована людьми, действительно её делающими»9. Для князя Петра Кропоткина в работе единственно неправильным является только переработка и плохая организация работы10.
Порой анархисты превосходили марксистов в своём прославлении труда. Бакунин, как всегда помпезно, провозглашал в 1866 году: «Труд — основа достоинства человека и его права, ибо лишь свободным разумным трудом творит человек цивилизованный мир, сам, как творец, отвоёвывая у внешнего мира и у собственной животной природы своё человеческое естество и своё право»11. По словам Эррико Малатесты, он и его старый друг Кропоткин «превозносили с вескими основаниями поучительное воздействие работы»12. Они были коммунистами. Синдикалисты были хуже. Впрочем, они всегда хуже. До и во время Испанской революции (1936–1939) «восславляя труд как освобождение, доминирующие направления анархизма, а потом анархо-синдикализма привели не только к признанию индустриализации, но и к её продвижению»13. При министре юстиции Гарсиа Оливере – знаменитом анархистском повстанце – республиканское правительство организовало принудительные трудовые лагеря, охрана которых набиралась из членов CNT[5], это было «экстремальное, но логичное выражение испанского анархо-синдикализма»14. В 1950-х годах некоторые итальянские операисты выражали негодование из-за того, что анархисты «провозглашают свободу всякого человека работать когда угодно, как угодно и чем угодно, как и свободу не работать вовсе»15. Анархисты не предлагали рабочим чего-то существенно большего, чем марксисты.
В 1985 году я написал статью «Упразднение работы». Этот текст был напечатан в Сан-Франциско как памфлет. В следующем году он вышел уже как заглавное эссе моей первой книги16. Он не был ярко анархическим, но анархисты и прочие начали переиздавать его. Он был переведён как минимум на пятнадцать языков. На меня повлияли такие анархисты, как Джон Зерзан и Фреди Перлман. А также – и даже в большей степени – Шарль Фурье, Уильям Моррис, Иван Иллич и другие. Возможно, я даже могу припомнить что-то из старых работ Мюррея Букчина: «У меня есть подозрение, что рабочие, когда в их среде начинается революционное брожение, станут требовать даже большего, чем контроля над заводами. Я полагаю, что они будут требовать уничтожения тяжёлой работы, или, что то же самое, свободы от работы»17. Спустя десять лет Букчин отказался от всех своих радикальных идей, включая и эту. Но она живёт своей жизнью.
Анархисты – сторонники классовой борьбы (редко принадлежащие к рабочему классу) оказались застигнуты врасплох. Мои идеи пользовались большей популярностью, чем те, что предлагали они. Недовольство рабочих работой оказалось глубже, чем зацикленность операистов на «эксплуатации», и левые знали бы это, будь они сами рабочими или знай хоть каких-нибудь рабочих. Большинство из них обитают в общежитиях колледжей или где-то неподалёку от них. В своих публикациях они или игнорировали меня, или же обрушивались с грубой невежественной критикой. Но я крутой, а они – отстой. Всё очень просто: большинство рабочих считают, что работа – дерьмо. Анархо-левые слишком поздно принялись заимствовать мой тезис, разумеется, в этом не признаваясь18. Чёрная кошка выпрыгнула из мешка. Лишь совсем недавно один ультралевый марксист (прочитавший мою книгу) объявил, что коммунизм повлечёт за собой ликвидацию работы19.
Чаз Буфе, вероятно, самый тупой из всех нынешних анархо-левачков, заявил, что выступать против работы означает выступать против рабочих!20 Получается, что быть противником рабства значит быть противником рабов? Анархисты ранее уже отвечали на эту клевету21.
Даже Эмма Бэльдман, анархо-коммунистка с некоторыми симпатиями к синдикализму, признавала, что «в настоящее время синдикализм – это досуг очень многих американцев, так называемых интеллектуалов. Не сказать чтобы они хоть что-то о нём знали – разве только, что его поддерживают выдающиеся авторитеты – [Жорж] Сорель, [Анри] Бергсон и другие: ведь американцу необходимо одобрение авторитета, иначе он не примет идею, какой бы правдивой и ценной она ни была»22. Ничего не изменилось, кроме того, что сейчас больше нет «очень многих американцев» – синдикалистов.
Я ничего не знаю о С.Л. Лаундисе, за исключением того, о чём сам он рассказывает в первом тексте этого раздела; да ещё того факта, что он написал роман «Последний бой Большого Эдди», доступный в виде электронной книги для читалки “Kindle”. Я не уверен, является ли он анархистом, но он оказался достаточно анархическим, чтобы его переиздало ортодоксальное анархистское издательство “Freedom Press”. Иначе я не включил бы ничего написанного от первого лица из жанра «истории тяжкого труда». Такие рассказы, как правило, занудны и депрессивны23. Кроме того, я стараюсь ограничить эту антологию авторами-анархистами. Одним из классических сочинений в этом жанре является «Корабль смерти» Б. Травена24, вероятно, это был немецкий анархист Рет Марут (оба этих имени – псевдонимы)25. Даже если не брать в расчёт эту неопределённость с авторством, из этого романа будет непросто выбрать отрывки, что не укладывается в мой лимит времени.
Я не собираюсь перепечатывать «Упразднение работы», потому что этот текст слишком длинный и он и так уже доступен повсюду. Вместо этого я включу более позднее, сжатое повторное изложение моего аргумента: «У рабочей зоны нет будущего».
«Кто будет делать грязную работу?» – статья Тони Гибсона, активно участвовавшего в деятельности группы “Freedom Press” в Лондоне. Это всегда первый вопрос, задаваемый критику идеи работы. И на него есть ответ26.
Лен Брэкен, мой близкий друг, вырос в американском посольстве в Москве. Он говорит по-русски. Его отца послали туда как «атташе по культуре» – шпионом, другими словами. Этим прошлым объясняется его пристальный интерес к теориям заговора, интерес, который я не разделяю. Он написал трэшовый порнографический роман «Шлюха Стейси», оказавшийся антикоммунистической сатирой. Чего, вероятно, не заметили его читатели, теребящие молнии своих ширинок.
Возможно, это сразу не бросается в глаза, но его эссе «Солярная экономика» посвящено труду – и взгляды Брэкена на работу совпадают с моими. Но там, где перспективы, представляющиеся Лаундису, Гибсону и мне, выглядят земными, подлунными – перспективы, открывшиеся Брэкену, оказываются буквально не от мира сего. Наш мир работы, наш перетрудившийся мир под холодными лучами рассвета кажется унылым местом. Если он иногда бывает ярким и роскошным, то это только подчёркивает его обычные тьму и бедность. Но Брэкен рассказывает нам, что мир избыточно богат, ибо он получает бесконечную энергию от благословенного Солнца. Все формы жизни предполагают сверхизобилие и чрезмерные траты. Брэкен позаимствовал эту идею у Жоржа Батая27. «Солнечная энергия» – это не какая-то мелкая новая технология. Это старейшая технология. Вся энергия – это энергия Солнца. Нехватка чего-либо – это ложь, лежащая в основании идеологии экономики и самого института работы. Биологические процессы расточают энергию. Во всех человеческих обществах роскошь, расточительство богатства не поддерживает в нас жизнь, но делает жизнь стоящей того, чтобы жить. Это настолько же истинно как для «первобытного изобилия» собирателей и земледельцев, так и для упадочной аристократии по рождению и состоянию28. Война – традиционный досуг аристократов, куда более эффективна в уничтожении богатств, чем в их созидании или присваивании. Бедняки же всегда тратили часть своего скудного состояния на праздники, дарение, показуху, и такие пороки, как чревоугодие, наркотики, алкоголь, табак, азартные игры и собственные дети. Потому что неважно, насколько ты беден, жизнь – это нечто большее, чем выживание. Общество потребления потребляет само себя, вместо того чтобы все мы потребляли потенциальное изобилие мира постработы. Солнечная экономика – это не программа. Это видение.
Я мало что знаю о Федерико Кампанье, итальянском экспате, проживающем в Англии. Надеюсь, что моих выборок из его текстов будет достаточно, чтобы передать то, как ему удалось связать антиработу, атеизм и приключения на основе их освободительной сущности.