ть. Мне кажется, что кошки по складу характера меланхолики. Если бы на месте кошки оказался ребенок, можно было бы говорить о наличии у него симптомов аутизма. «Я кошку знаю плохо. Я видел жизнь и ее тайны, но кошку я так узнать не смог», – писал Пабло Неруда[68].
Из всех каналов восприятия информации зрение, несомненно, наиболее важно для человека. Мы в большей степени ориентируемся на визуальную составляющую окружающего мира, 50 % нейронов прямо или косвенно реагируют на зрительные стимулы. Образ предмета или животного дарит уверенность в его существовании. Если я вижу что-то, то оптическое восприятие вызовет психологическую уверенность в реальности предмета. То же самое относится и к фотографиям, портретам и картинам. Правда, современные технологии и культура приучили нас к тому, что это не совсем так. Художественное изображение можно легко изменить, в том числе и ради достижения определенного эффекта.
Для необразованных людей XIV века даже животные, чьи изображения помещали в бестиариях[69], существовали на самом деле, может быть, именно потому, что рисунки в книге становились репрезентативными символами истины.
Джотто ди Бондоне, работавший в те же годы, что и Буффальмакко, был настоящим новатором в живописи. Он писал окружающую реальность, у людей на его картинах были правдоподобные лица, руки и тела, и это наводило на мысли, что они в самом деле существуют, их можно не только увидеть, но и потрогать. Бернард Беренсон, выдающийся историк искусства, считал Джотто ди Бондоне несравненным мастером, чьи работы воздействуют в том числе и на тактильное восприятие.
В период между 1303–1305 годами Джотто ди Бондоне расписал капеллу Скровеньи, изобразив сцены из жизни Девы Марии и евангельские сюжеты.
Те, кто видел эти фрески – в большинстве своем люди неграмотные, – верили, что изображенные художником сюжеты и персоналии абсолютно реальны.
В то же время фрески были своеобразными «миссионерами». Они передавали скрытые послания покровителя Джотто ди Бондоне, Энрико Скровеньи, который был не только меценатом, но еще и банкиром и важным политиком, потому призывал прихожан к послушанию и порядку. Говоря современным языком, в то время эти фрески выполняли функцию телевидения и транслировали именно ту истину, в которую следовало верить и которой было целесообразно покорно следовать, как во все времена внушается нам власть имущими.
Джорджо Вазари[70] в своих «Жизнеописаниях» (XVI в.) называет Буффальмакко проказником, «настоящим тосканцем»[71]. Возможно, самое смешное описание дает ему Джованни Боккаччо в третьей новелле восьмого дня своего «Декамерона»: по сюжету Бруно и Буффальмакко, два хитреца, в шутку убеждают Каландрино[72] в существовании камня, под названием гелиотропия. Этот камень нужно искать на берегу реки Муньоне; он якобы способен даровать человеку невидимость, а значит, владелец его может совершить любое преступление и не попасться, такой шанс разбогатеть никак нельзя упускать.
Джованни Боккаччо улыбался сам и заставлял улыбаться других, он шутил обо всем, даже о пандемии, свидетелем которой стал (1346–1353). Скорее всего, это была вспышка чумы, Черной смерти, названной так потому, что на последней стадии болезни кожные покровы ее жертв приобретали синюшный оттенок. Чума была не менее ужасна, чем современный Covid-19; в то время не было вакцин, но, к счастью, не было и их противников.
4. Пауль Клее
Я хотел бы еще вспомнить историю Пауля Клее (1879–1940). Человека, чья вторая половина жизни была наполнена печальными событиями, и это помогло ему открыть в себе художественные образы столь же трагичные, сколь и оригинальные.
В 1933 году нацисты закрыли Баухаус – Высшую школу строительства и конструирования, где много лет работал Пауль Клее. Кроме того, они заставили его уйти из Художественной академии в Дюссельдорфе, где он преподавал технику живописи: работы художника нацисты считали «дегенеративным искусством». Пауль Клее оказался в тюрьме, но через какое-то время сумел эмигрировать в швейцарский Берн. После всего случившегося он был подавлен и разочарован, часто болел респираторными заболеваниями. В конце концов, у него диагностировали тяжелую склеродермию, аутоиммунное заболевание, от которого он в итоге и умер в 1940 году. Автопортрет был написан в последние месяцы жизни; впечатляет то, как Паулю Клее удается передать отчаяние и ужас близящейся смерти.
Левая сторона лица на картине написана с выразительной драматичностью, художник пытается передать закостенелость тканей, вызванную склеродермией, и трагедию своей болезни. В 1940 году Клее пишет еще одну картину, «Смерть и огонь» (рис. 10). На ней изображен человек с бледной, как у трупа, кожей на фоне огненных переливов. В левой части картины четко прослеживаются очертания большой буквы Т и желтой буквы о над ней, а в центре выделяется большая белая буква D – немецкое слово Tod, смерть.
5. Безвестно погибшие
Бывает, что человеческая жизнь настолько трудна, настолько трагична, настолько непереносима, что любой другой исход, даже смерть, кажется предпочтительнее.
Я имею в виду не те ужасные ситуации, которые требуют усовершенствовать законы об эвтаназии. Решение этого вопроса наша страна продолжает откладывать. Речь о людях, бросивших собственные дома, свою родину, близких, язык, и пустившихся в бесконечные опасные странствия ради того, чтобы улучшить свое положение и положение своих детей.
Неудержимый поток беженцев из беднейших стран мира, пострадавших от климатических катастроф, войн, эпидемий, голода, коррупции и эксплуатации со стороны богатейших стран, является частью великой летописи неравенства, которую мы не можем или, скорее, не хотим исправлять.
Мы также чувствуем стыд, потому что неравенства в мире преумножается. Сюда же добавляются чуть ли не ежедневные муки совести из-за того, что приходится беспомощно наблюдать за тонущими, переполненными людьми лодками в Средиземном море. Несчастные доверились негодяям, наживающимся на отчаянии мигрантов, которыми движет надежда на счастливое будущее. Тут нет никакой связи с упоминаемой ранее памятью о будущем, то есть с мыслью о смерти; просто мужчины, женщины и дети, брошенные на произвол судьбы в море, где их чаще всего ждет безвестная гибель.
Мы привыкли к новостям о кораблекрушениях и смертях, они нам больше не интересны. Когда же мигранты ступают на наш берег, их появление вызывает не только практические проблемы, связанные с вопросами размещения, но и отторжение, будто бы эти люди – опасные захватчики, которые собираются отнять у нас доход и рабочие места.
Гибель людей в Средиземном море – это уже даже не новость. Это драма нашей эпохи, порождение современного глобализированного мира, и «цивилизованнейшая» (как обычно говорят) Европа во многом несет ответственность за свой прошлый и сегодняшний выбор, за отсутствие обязательств на законодательном уровне. Справедливые и вполне осуществимые меры могут положить конец этой трагедии, но Европа препятствует или откладывает их на неопределенный срок. Несомненно, это признак её цивилизованного упадка, таким образом она воспитывает в своих гражданах цинизм.
Бросить людей в открытом море – это гораздо «элегантнее», чем повесить их или расстрелять, и не кажется таким уж страшным преступлением. Оставить на смерть не значит убить – так это выглядит для тех, кто глух к зову своей совести, убийца – море, а не человек. Такая глухота, с точки зрения истории, кажется хронической дисфункцией души, приобретающей характер пандемии. Она присутствует и в мифах, дошедших до нас из глубин веков, например в том, где рассказывается трагическая история Данаи и ее сына Персея.
Кем же была эта Даная? Греческий миф гласит, что прекрасную Данаю запер в бронзовой башне собственный отец Акрисий, царь Аргоса, чтобы отвадить от нее женихов. Согласно пророчеству, если Даная родит сына, Акрисий потеряет власть и погибнет от руки собственного внука. Однако Зевс, очарованный прекрасной Данаей, превратился в облако, проник в башню и пролился на молодую женщину золотым дождем, оплодотворив ее. От этого союза родился Персей – убийца Медузы.
Золотой дождь великолепно изображен на знаменитой картине Густава Климта (1862–1918) (рис. 11). Акрисий, напуганный возможным исполнением страшного пророчества, впал в ярость и решил наказать дочь и внука: заперев их в ящике, приказал заколотить медными гвоздями и бросил в море на произвол судьбы.
Сердце Симонида Кеосского (556–468 гг. до н. э.), греческого поэта, чьи произведения дошли до наших дней в многочисленных фрагментах, человека, известного еще и своей визуальной (процедурной) памятью[73], так тронула трагическая судьба Данаи и Персея, что он воспел ее в гимне, известном уже на протяжении многих веков. «Плач Данаи» мы приведем здесь в интерпретации Сальваторе Квазимодо:
Когда подхватил ковчег порывом ветер,
и вода, взволновавшись, его потащила в море,
ужаснулась Даная, рыдая, простерла
руки к Персею и молвит: «О сын мой любимый!
как я страдаю! Твое сердце не знает,
ты спишь безмятежно
в этом мраке кромешном ночном без единого лучика света,
только доски скрипят, сцепившись гвоздями из меди.
Ни волн валы, что влекутся шумно над твоей головой,
не тревожат тебя, ни воздуха
рев: красной шерсти отрез
обрамляет личико сонное.
Если б знал ты, чего опасаться нужно,
Твое ушко услышало бы мой голос, и ты бы проснулся.
Но молю я: спи, мой сын, и утихнет
пусть море; бескрайнее горе мое,
утихни. Изменить все