К тому же трение поглощает тьму энергии, которую можно было бы употребить с большей пользой.
— Так скажи нам, уважаемый коллега, — обратился ко мне Володя, — чем, по твоему, можно уменьшить трение?
— Ну, — смело сказала я, — изготовить машины, в которых не будет движущихся частей.
Фома посмотрел на меня с нескрываемым восхищением.
— No problema! — воскликнул он. — Без движущихся частей бывают только памятники. В машинах что-то должно обязательно двигаться.
— Тогда — смазка.
— Это уже теплее, — поддержал меня Володя. — Какая смазка?
Сегодня в палату заглянул Олег. Тот, который приходил будто бы к Юльке, а сам взял пакет у Вики из-под подушки. Он лишь приоткрыл дверь и посмотрел на Вику. И Вика сразу сжалась, уткнулась в подушку. Она, по-моему, просто испугалась.
— Масло, — ответила я Володе.
— Вода может быть смазкой?
— Нет. Все заржавеет.
— А если взять нержавеющий материал? Золото. Пластмассу. Нержавеющую сталь.
— Тогда, наверное, может.
— Уже существуют подшипники, в которых вместо масла — вода. А жидкую смазку можно заменить газовой?
— Не знаю… Мне это как-то не приходило в голову.
— А специалистам в области трибологии — пришло. И теперь при газовой смазке части некоторых машин не стираются и не портятся.
Вчера приходила Викина мама. С Викой она почти не разговаривала. Только: «Ну, как ты?», Что слышно?» Между ними какие-то серьезные трения. Очень серьезные трения. И никакой смазкой тут, видимо, не поможешь.
— Я слышала, я где-то читала, что есть самосмазывающиеся материалы, — сказала я.
— Есть, — подтвердил Фома. — Мы с Володей ими и заняты. Ими и еще специальными добавками к смазочным маслам. Добавки увеличивают срок их жизни.
— Вот, — сказал Володя и показал на свое колено, — один из самых совершенных узлов трения — коленный сустав. Тут соединяющиеся кости покрыты мягким материалом, нагрузки равномерно распределены по всей поверхности. У нас в Советском Союзе недавно сделано большое научное открытие в области трибологии. «Избирательный перенос». При таком переносе получается защитная пленка. Ее называют «сервовитной» — спасающей жизнь. В принципе так работает сустав.
В общем, физикохимики Володя Гавриленко и Фома Тенрейру хотели добиться, чтоб в Анголе и в Советском Союзе, и во всем мире в машинах и механизмах было так же мало трения, как в человеческих суставах, и чтоб не нужно было тратить по 20 миллиардов и больше рублей в год на починку машин.
А я думала о том, что, наверное, еще больше денег тратится из-за трений между людьми. И между государствами. И что тут «трибологией» занимаются не физики, а поэты, такие, как Агостиньо Нето или Булат Окуджава. И что я тоже буду этим заниматься. И еще неизвестно, какая трибология важнее. К тому же физикам нужны всякие пенные материалы, даже золото. Одни материалы им подходят, другие — не подходят. А поэту — все подходит. Анна Ахматова замечательно сказала: «Когда б вы знати, из какого сора растут стихи, не ведая стыда…» Но стихи растут не только из сора. Дело в том, что сор, который другие люди сметают и выбрасывают в мусоропровод, у поэта идет в стихи и превращается в них в чистое золото. Как у Пушкина: «Цветок засохший, безуханный…»
Я начала перебирать в памяти стихи о физиках и поэтах, которые недавно сочинила.
Не верю в братство физиков.
Хотя
И говорят, что в современном мире
Есть десять или двадцать человек,
И только им теория Энштейна
Понятна до конца, и потому
Они договорились меж собою
Над головами партий и правительств,
И генералов и секретных служб
И мир спасут от гибели —
Не верю.
Во-первых, слишком много платят им
И слишком стильна мебель в их квартирах.
А во-вторых, представьте на мгновенье
Нелепую картину: тощий парень,
Распятый на реакторе своем,
Грехи людские кротко искупает,
Поблескивая стеклами очков.
Нам не помогут физики.
Но верю
В другое братство. Часто и охотно
Я перелистываю фолианты
И тоненькие томики стихов.
И радостно мне слушать перекличку
Поэтов всех народов, всех времен.
И в их стихах я нахожу идеи
Добра и правды, света и любви,
Но голоса поэтов затихают,
И радио играет за стеною,
И физики играют в домино
И обсуждают шансы нашей сборной.
Мне, конечно, очень хотелось прочесть Володе и Фоме эти стихи. Но я не стала этого делать. Они могли обидеться. А мне не хотелось их обижать. Ведь они — герои. Они помогли знаменитой парашютистке Зине Спицыной. За ними посылали непрерывно гудящую «скорую помощь» с синим сверкающим огоньком на крыше, и все машины и троллейбусы расступались и давали им дорогу. И сам академик Деревянко, Светило, пригласил их на «пятиминутку» и при всех объявил им благодарность и дал деньги. Премию. И Володя сам предложил, чтоб мы говорили друг другу «ты», хоть он старше меня. А Наташе завидно. А мне очень хорошо. Вот только Вика…
Глава двадцать третья
Олимпиада Семеновна вошла в палату первой. Лицо у нее, как всегда, было спокойным, доброжелательным. Но в действительности она была встревожена и недовольна. Ладони были распрямлены, и прямые пальцы как бы чуть отогнуты назад.
А за ней вошел человек в белом халате. Но на лацкане у него не было синей таблички с белыми буквами. Человек этот был похож на артиста или дипломата. Я никогда не видела живого дипломата, но в кино их показывают такими, как этот дяденька — высокими, стройными, красивыми, молодыми и с сединой на висках. И в руках у него был небольшой плоский чемоданчик, похожий на портфель. «Дипломат».
Дяденька окинул взглядом наши кровати, посмотрел на большое окно, отгораживающее нас от соседней палаты, и неодобрительно спросил у Олимпиады Семеновны:
— Это окно у вас ничем не задергивается?
— Нет, — сухо ответила Олимпиада Семеновна.
— А для чего, простите, эти окна между палатами?
— Так предусмотрено проектом. В этих палатах лечат детей иногда школьного, а иногда дошкольного возраста. И медсестре или нянечке легче следить за порядком.
— Понятно. — Дяденька снова повернулся к нам. — Здравствуйте.
— Здравствуйте, — ответили Юлька, Наташа и я. Вика молчала. Она смотрела в сторону. Она словно что-то предчувствовала.
— Это к тебе, Вика, — сказала Олимпиада Семеновна.
Вика не повернула головы.
— Я — капитан милиции Загоруйко, — сказал дяденька. — Зовут — Сергей Сергеевич. Инспектор уголовного розыска. Вы — Овсепян? — обратился он к Вике.
— Ну — я.
— Нам понадобится еще один стул, — повернулся инспектор Загоруйко к Олимпиаде Семеновне.
Олимпиада Семеновна молча нажала на кнопку вызова нянечки в изголовье кровати Вики. Пришла Поленька. Олимпиада Семеновна сказала, что нужен еще стул. Поленька принесла и, по-видимому, хотела задержаться в палате, но Олимпиада Семеновна незаметно показала глазами на дверь, и Поленька ушла.
— Садитесь, — предложил инспектор Олимпиаде Семеновне так, словно он был здесь хозяином, сам сел на другой стул и обратился к нам: — Вы, девочки, меня извините, но нам необходимо побеседовать с Аграфеной Овсепян, а вернее сказать, допросить ее в качестве свидетеля. Так как все вы лежачие больные, то сделать это придется в вашем присутствии.
— Я не лежачая больная, — возразила Наташа. — И, если нужно, я могу уйти.
— Да нет, оставайтесь, — решил инспектор. — Собственно, это уже не имеет большого значения. Кроме того, в соответствии с правилами, при нашем разговоре будет присутствовать врач Олимпиада Семеновна Дашкевич. Вас, Аграфена, я должен предупредить о том, что мне, а значит, и вам придется выполнить целый ряд формальностей, то есть я буду вести протокол, а вы должны будете его подписать. Кроме того, одновременно весь наш разговор будет мною записан на магнитную пленку.
— Меня зовут Вика, а не Аграфена, не глядя на инспектора, ответила Вика. — И разговора у нас никакого не будет. Я больна. Я плохо себя чувствую. И не о чем мне с вами говорить.
— Я уже знаю, что ваши родственники, ваши друзья и знакомые называют вас Викой, — улыбнулся инспектор. — Но протокол допроса свидетеля — юридический документ, и в нем людей называют не ласковыми прозвищами, а теми именами, какие записаны в их документах. Что же касается болезни… У вас что, повысилась температура? Ваш врач Олимпиада Семеновна сообщила, что вы вполне можете ответить на мои вопросы.
Олимпиада Семеновна молчала.
— Но перед тем, как мы перейдем к делу, я обязан предупредить вас, что за отказ от показаний в качестве свидетеля и за дачу ложных показаний вы можете быть привлечены к уголовной ответственности.
Инспектор уголовного розыска вынул из своего плоского «дипломата» небольшой плоский магнитофон и стопку бумаги. Бумагу инспектор положил на «дипломат», «дипломат» — на колени, включил магнитофон и спросил у Вики фамилию, имя и отчество, год рождения, национальность, семейное положение, хотя все это, конечно, ему уже было известно. И еще инспектор спросил у Вики, где она учится, чем занимаются ее родители, а затем сказал:
— Вы обязаны помочь следствию, сказать правду об известных вам фактах. В некоторых капиталистических странах свидетелей на суде заставляют принести присягу. И они обещают говорить правду, только правду и всю правду. Считается, что просто правды недостаточно. Люди иногда говорят не все, что знают. Или нарочно излагают отдельные факты неправильно. Вы присутствовали при убийстве. Совершено серьезное, очень серьезное преступление. Вот почему так важно, чтобы вы говорили правду, только правду и всю правду. Прежде всего — как вы попали на место убийства?
— Я не знаю ни про какое убийство, — равнодушно ответила Вика.
— Как вы попали в драку?
— Обыкновенно. Гуляла в парке. Подошла к лестнице, которая в сторону Днепра. А там вдруг драка началась. Меня толкнули. Я полетела вниз. Вот и все.