Вопреки всякому здравому смыслу, хотя каждый шаг подъема вверх по склону считался за двадцать, молодая самка выдержала весь этот путь и не развалилась на части, а они все четверо обливались потом на морозе. И никто, ни Гейб, ни Рикки, ни Касс, даже не спросили у Льюиса, почему это так важно. И они не винили его, когда обнаружили, что егерь Дэнни Пиз ждет их возле грузовика на своем внедорожнике, переводя взгляд с одного лица на другое, будто пораженный их уверенностью в том, что они смогут остаться безнаказанными после такого колоссального нарушения правил в его дежурство. Тем лучше. Снег слишком глубокий и падает слишком быстро. Если бы Дэнни не вызвал по радио подмогу, они бы оттуда не выбрались, и Гейба, Касса, Рикки и Льюиса не нашли бы до весны, и Льюис не встретил бы Питу, не получил бы Харли, не устроился, работать на почту и не собрал бы свой «Роуд Кинг».
В тот день Дэнни поставил им условие: они вчетвером либо сбрасывают свою достойную уважения добычу обратно вниз с обрыва и платят штраф за то, что здесь натворили, в девятикратном размере, не считая раненых вапити, которые убежали и теперь где-то там умирают, либо они сбрасывают все мясо обратно вниз с обрыва и потом расплачиваются раз и навсегда – они никогда больше не будут охотиться в резервации.
Поздравляем с Днем благодарения, индейки!
Правда, это не такая уж и большая плата. Льюис никогда не сможет стрелять в крупных животных. Только не после того, как он воевал вот так с вапити. То безумие, жаркий момент, кровь в висках, дым в воздухе, это было, как – и он ненавидит себя за это больше всего, – наверное, так и было около сотни лет назад, когда солдаты стояли на скалах над позициями племени черноногих и наводили свои большие пушки, чтобы подготовить эту новую землю для оккупации. Удобрить ее кровью. Собрать урожай картофеля, который здесь взойдет, превратить его в корзины жареной картошки и продавать эти хрустящие жирные кубики тем же индейцам на пау-вау[21].
Даже выбрав второй вариант Дэнни («я больше никогда не буду охотиться»), Льюис ни о чем не мог думать, кроме молодой самки вапити, на которую потратил столько времени. Она задубела от мороза, лежа на земле без шкуры, в окружении отпиленных ног.
– Можно хотя бы ее себе оставить? – спросил он у Дэнни. Гейб уже подбежал к обрыву, чтобы швырнуть свое бедро оленя вниз, и снежная буря поглотила его целиком.
Будто совершая обряд, Касс шагнул вперед, сбросил свою оленью ногу вниз, а потом пришла очередь Рикки, его нога взлетела выше всех до того, как исчезла, и все пятеро следили за ее падением, пока могли.
Дэнни взглянул на Льюиса в ответ на его вопрос, потом перевел взгляд на самку, на ее выставленные напоказ мышцы, развороченную выстрелом спину, почти отсутствующую голову. Сейчас, далеко за полночь, на подъездной дорожке, Льюис вздрагивает, прижимаясь к Пите. Не потому, что Дэнни пожал тогда плечами, – мол, какого черта? – насчет той вапити, а потому, что Харли мертв. И не просто мертв, а убит таким ужасным и пугающим способом. Это Льюиса должны были затоптать острые копыта, это он должен был заплатить за ту молодую самку. Он, а не Харли.
– Я не понимаю, что происходит, – говорит он в грудь Питы, крепко вцепившись рукой в ее ногу. Он ощущает все ее сильные мышцы, которые наверняка никуда никогда не исчезнут.
– Что-то, должно быть, проникло в дом, – отвечает она, имея в виду Харли.
Конечно, она права, но дело не в том, что проникло в дом, а когда оно проникло.
У Льюиса перехватывает дыхание, он вдруг вскакивает, изображая решимость, и идет к боковой стене дома, разыскивая лопату.
Пита стоит на краю бетонной плиты, наблюдает, держась руками за свои локти, вокруг ее глаз появляются озабоченные морщинки.
– Мне очень жаль, – говорит она, имея в виду всех – вапити, Харли. Может, даже Шейни.
Когда Льюис через полчаса возвращается в дом, свалив останки Харли в выкопанную им яму гораздо бо`льших размеров, чем нужно, и обложив их со всех сторон одеялами и спальными мешками, чтобы ему было тепло, он сбрасывает эти бесполезные треники, комкает их и бросает в кухонное мусорное ведро, и видит там скрученную в комок липкую ленту.
Пита отодрала от пола гостиной изображение вапити. «Хорошо, – говорит он себе, стоя там голышом и тяжело дыша, – хорошо».
Только ему так совсем не кажется.
Суббота
Чтобы занять чем-нибудь руки, а может, и голову, если повезет, Льюис ставит «Роуд Кинг» на подставку и собирается снова разобрать его до самого каркаса, прочистить и осмотреть винтовую резьбу на всех деталях, еще раз проверить каждое соединение, дважды продуть все трубки, чтобы мотоцикл стал как новенький, даже лучше новенького.
По его прикидкам, он успевает провести целых пять минут, ни разу не подумав про Харли, но тут появляются два представителя элиты Грейт-Фолз и с шиком разворачивают свои патрульные машины поперек въезда на дорожку. Льюис продолжает рассматривать трос дросселя, словно сегодня его интересует только он. Копы подходят, держась друг от друга на таком расстоянии, чтобы их нельзя было уложить одним выстрелом из обреза. Причина такой предосторожности в том, что он сидит в темном гараже, без рубахи, с упавшими на лицо волосами и не вышел им навстречу, а заставил подойти к нему.
– Это действительно твое имя? – спрашивает первый полицейский.
– Ты это нарочно? – прибавляет второй.
– О чем это вы? – спрашивает Льюис, держа руки на виду на каркасе «Роуд Кинга».
Хотя, конечно, если бы они застрелили его из своих пистолетов сорокового калибра, в своем отчете они бы написали, что им показалось, как под бензобаком у него спрятано ружье.
– Насчет твоего пса-убийцы, – говорит второй полицейский, и кажется, что его губы замирают, беззвучно продолжая произносить последнее слово.
– Что он наделал? – спрашивает Льюис.
– Со слов сотрудников «Скорой помощи», – заявляет первый полицейский, глядя в свой блокнот, будто читает, но, разумеется, он не читает, – по этому адресу пес укусил человека в лицо.
– Сайласа, – пожимает плечами Льюис. – Но это наше с ним личное дело.
– Только не в том случае, когда сообщение поступает из больницы, – возражает второй полицейский. – Мы должны проверить, не представляет ли собака опасности, не угрожает ли жителям города.
– Вы ведь расследуете человеческие преступления, а не собачьи? – уточняет Льюис, вставая, при этом оба полицейских отходят назад, мгновенно опуская руку вдоль правого бедра.
– Мы хотим увидеть твоего пса, – произносит первый полицейский, повышая голос, и по его тону ясно, что он не просто думает, что дело может обернуться плохо, а даже на это надеется.
– Вы в самом деле хотите его увидеть? – спрашивает Льюис.
Он ведет их к утрамбованной могиле по другую сторону забора, рядом с рельсами. Объясняет, что похоронил Харли там потому, что тот любил лаять на поезд. Они спрашивают, что с ним произошло. Вместо того чтобы рассказать им о вапити из его родных мест, которая последовала за ним сюда, в такую даль, явно с намерениями жестоко отомстить, Льюис просто пожимает плечами.
И еще он умалчивает о том, что, вероятно, просто сходит с ума. Что все вредные последствия той охоты накопились за эти годы и разрушают его мозги изнутри. Или, может быть, те неоднократные удары прицела по глазу, которые достались ему в тот день, что-то повредили в его голове, и это что-то начало давать о себе знать.
– Не хочешь признаться, что сам прикончил пса, потому что боишься, что мы проверим, нет ли у тебя незарегистрированного оружия? – спрашивает первый полицейский.
– Охотничьи ружья не обязательно регистрировать, – отвечает Льюис. – Так ведь?
– Ты стрелял из ружья для охоты на оленей в такой близости от других домов? – по-настоящему обеспокоенно спрашивает второй полицейский.
– Из охотничьего ружья, – соглашается Льюис. – Но нет, я не стрелял вблизи от домов. Он повесился на заборе, пытаясь перебраться через него.
– «Он»? – переспрашивает второй полицейский.
– Харли, – поясняет Льюис.
– Как твой мотоцикл, – уточняет второй полицейский.
Льюис не снисходит до ответа.
– Тот, который ты тоже разбираешь на части, – прибавляет второй полицейский.
– Да что вы говорите? – спрашивает Льюис.
– А в чем дело? – тут же задает встречный вопрос первый полицейский.
Льюис рывком запускает обе руки в волосы, и при этом движении оба полицейских выхватывают пистолеты и приседают для стрельбы, как они любят делать.
Медленно разогнув один за другим пальцы, Льюис снова опускает руки вдоль туловища.
Иметь дело с копами – все равно что стоять рядом с норовистым конем. Нельзя делать резких движений, лучше спрятать блестящие вещи и не повышать голоса. И лучше с ними не шутить.
И все-таки Льюис наклоняет голову и трясет всеми имеющимися на голове волосами, чтобы продемонстрировать, что там не спрятано оружие.
– Ты его выкопаешь? – спрашивает второй полицейский, возвращая в кобуру пистолет.
– Могу, – отвечает Льюис, тыча носком ступни в мягкую землю могильного холмика.
– Полагается брать разрешение на погребение на частной земле, – заявляет первый полицейский. – Иначе все начнут хоронить своих домашних любимцев в парке или на газонах соседей, чтобы не портить свои собственные лужайки.
Льюис смотрит на железнодорожные рельсы, пролегающие на длинном хребте голой земли, очищенной от гравия, и спрашивает:
– А железнодорожной компании не все равно?
– Мы наведем справки, – говорит первый полицейский, спрятав свой пистолет в кобуре.
– Прекрасно, – отвечает Льюис.
– Возможно, нам надо будет и животное увидеть, – прибавляет второй полицейский. – Чтобы удостовериться.
– Что он мертвый? – спрашивает Льюис.
– Что ты его не прячешь, – говорит второй полицейский.
– Если только ты не хочешь позволить нам осмотреть твой дом, – говорит первый полицейский.