И Льюис должен признать: тот факт, что Пита вегетарианка, не является доводом в ее пользу, но и не подтверждает того, что она не Пита. Вегетарианцем называют человека, который не ест мяса. А животное, которое не ест мяса, называют «травоядным».
Олени – травоядные. Они едят траву. Они вегетарианцы.
И еще: может, она не лгала, когда говорила, что не хочет иметь детей из-за своего прошлого, потому что в том прошлом, которое она имела в виду, она уже потеряла своего теленка?
Спустя несколько секунд после того, как закрывается входная дверь и щелкает замок, Льюис зарывается лицом в подушку и кричит в нее.
Она ли это или не она, однако кто-то в этих сапогах затоптал Харли насмерть. И он точно видел женщину с головой вапити в просветах между проносящимися мимо грузовыми вагонами… может, они мелькали с той же скоростью, что и лопасти вентилятора под потолком?
В голове все эти мысли не укладываются.
Он любит Питу, но она же приводит его в ужас.
Хуже всего то, что ничего нельзя доказать. Нет никаких доказательств ни за, ни против.
Льюис стаскивает подушку с лица, сует себе под голову и теперь, освободив уши, слышит скрип ступенек на лестнице. Ему кажется, кто-то только что закрыл дверь и запер ее изнутри.
И кто-то поднимается по ступенькам очень медленно и осторожно. Это самые отчетливые шаги из всех, которые он когда-либо слышал в своей жизни, и перед каждым негромким стуком подошвы звучит шаркающий звук, похожий на звук метлы. Потому что вапити станет проверять копытами следующую ступеньку и нащупывать ее край перед тем, как ступить на нее?
Льюис быстро поворачивается спиной к двери и смотрит на окно без занавески, стараясь запомнить каждый дефект на стекле, чтобы заметить отражение, когда оно появится. А его правое ухо, которое сверху, приобретает максимально возможную чувствительность. Он настолько напрягает слух, что услышал бы, как крупные ноздри вдыхают его запах, если бы это происходило.
Слеза выкатывается из его левого глаза, ее сразу впитывает подушка.
Она сейчас здесь? А если здесь, которая «она»? Настоящая Пита или Пита с головой вапити?
Когда одна из волнистых полосок на оконном стекле в конце концов наполняется цветом, движением, Льюис глубоко вдыхает воздух и произносит:
– Эй, ты что-то забыла?
Ответа нет.
Его следующий вдох получается прерывистым, дрожащим, Льюис боится, что этот вдох вот-вот превратится в вопль.
– Или же?.. – начинает он и поворачивается притворно-сонно, делая вид, что знает, как закончит фразу.
В дверном проеме никого нет.
Льюис закрывает глаза, открывает их снова, не позволяет себе броситься к окну и посмотреть, кто или что идет прочь от дома.
Слишком рано для такого дерьма.
Он чистит зубы и мочится одновременно, сплевывает в унитаз и отчасти на собственную руку, потом медленно спускается по лестнице, стараясь запомнить каждый скрип. Но безнадежно. Каждая ступенька издает один звук посередине и совершенно другой звук на восемь дюймов ближе к краю. Конечно.
У кухонного стола он стоит перед узлом вапити – волосатым буррито – секунд тридцать, и в конце концов сует в него палец. Он мягкий, как каша, и одновременно колючий, пахнет как тот мягкий сыр на вечеринке, который ему хватило ума не пробовать.
«Сыр». Теперь он думает о сыре.
Сыр погубит нормальную работу его пищеварения, но так как в данный момент это волнует его меньше всего, Льюис готовит себе на завтрак сыр, тупо глядя на дырки в тосте, который поджаривается на сковороде.
Так как он хороший и заботливый муж, он ест его над раковиной. Или поэтому, или он как будто боится гостиной. Теперь его мучает сильный иррациональный страх – что тот точечный светильник на потолке не испорчен, он просто ждет, когда Льюис останется один, чтобы направить вниз луч, похожий на луч НЛО, из которого материализуется женщина с головой вапити. Или она сможет осветить Питу, когда та будет стоять под ним, и свет покажет ее истинный облик.
Но это будет просто Пита, внушает Льюис самому себе, затем поднимает повыше последний треугольник поджаренного сыра и роняет, проталкивая его сквозь резиновые клапаны сливного отверстия, как будто жареный сыр может быть решающим ударом молотка судьи. У него даже отчасти получается, но корочка отскакивает рикошетом, и последний хороший кусочек куда-то отлетает. Пытаясь представить, как они на следующей неделе найдут оплавленный кусок хлеба и, что еще хуже, сыра за каким-нибудь горшочком или банкой, он включает свет и начинает поиски потерянного куска.
Но вместо него он находит книгу в мягкой обложке на холодильнике. Не одну из тех двух книг, которые Шейни оставила в гараже, их он уже поставил на место, а третью из той же серии. Уже. Рядом с ней стоит термос Питы, который она обычно берет с собой на работу, но частенько не может найти; очевидно, она его и сегодня утром не нашла. Беда Питы в том, что она высокая, поэтому, вернувшись домой, она кладет вещи на первое попавшееся и обязательно высокое место. На этот раз это холодильник. Книга, должно быть, лежала где-то у входа, может, на крыльце.
– Могла бы вернуть все сразу… – обращается Льюис к воображаемой Шейни, снимая книгу, и, словно нарочно, прямо за ней лежит пропавший последний кусочек сыра. Льюис берет его двумя пальцами, будто это нечто гадкое, словно он не ел его десять секунд назад, и отправляет в раковину, а в глубине его мозга мелькает заголовок: «МУЖ-ИНДЕЕЦ ВПЕРВЫЕ В ЖИЗНИ УБИРАЕТ ЗА СОБОЙ».
Он криво усмехается на этот счет, – вроде как глупо гордиться собой, – и поднимается по лестнице, шагая через две ступеньки, к бельевому чулану, где расположен его книжный шкаф.
Прежде чем поставить книгу обратно на место, он проверяет верхние уголки страниц, чтобы убедиться, что у Шейни нет привычки их загибать. Такой привычки у нее нет, и за одно это ее можно считать хорошим человеком, но вдруг он кое-что замечает. Льюис перелистывает страницы еще раз, медленнее, и не понимает, что это было… пока не доходит до последней страницы обложки.
– Серьезно? – произносит он.
Она пишет в книгах, которые берет почитать у другого человека. Карандашом, и легонько, будто хотела потом стереть надпись, но все же?
«Черт с ним, – говорит себе Льюис. – Какая разница?» Это же обычные издания, а не коллекционные, и содержание ничуть не пострадало, она же не рисует веселые рожицы и не ставит вопросительных знаков на полях текста. Но Льюису приходится перелистать книгу еще раз, чтобы удостовериться, что ничего такого там нет, однако при этом он спрашивает себя, не ищет ли он повода поддразнить ее этим на работе. А это очень смахивает на флирт.
Нет, настаивает он, дело не в этом. Он проверяет книгу. Это ведь его книга. Он имеет право просматривать ее когда захочет.
Листая страницы, он приседает у стены, привалившись к ней спиной, и снова погружается в мир книги. Эта серия выпусков рассказывает о камне, от которого отказались эльфы, но они также не хотели, чтобы его кто-то нашел, потому что он способен уничтожить весь мир. Поэтому они прячут его в волшебном фонтане. А фонтан этот связан, только Льюис забыл, каким именно образом, с колодцем желаний в торговом центре, где работает один дурачок… Энди? Да, Энди. Конечно, Энди. Энди «Как-его-там». А потом все магические создания принимаются троллить тот торговый центр в поисках камня, потому что их волшебный радар говорит им, что он где-то здесь. История веселая, но количество постельных сцен в этой экшн-истории, действие которой происходит в таком довольно публичном месте, как торговый центр, превышает все допустимые рамки, но на то они и волшебные создания.
– Тебе хоть понравилось? – бормочет Льюис, возвращаясь к заметкам Шейни на обложке.
Однако она ничего не пишет о романе. Она продолжает думать о фигуре из липкой ленты на полу в гостиной Льюиса.
«Почему эта вапити такая особенная?» – первая заметка.
Под ней она провела три линии, будто оставляла для себя место, чтобы обдумать. Но ничего не написала.
А Пита могла бы ответить на этот вопрос. Потому что Льюис рассказал ей: эта молодая самка была беременна, и на гораздо большем сроке, чем должно быть в ноябре. Он думал, что именно это заставляло ее бороться, но что, если… что, если в каком-то выдающемся случае вапити становится особенным? Что, если на той горе, где обычно проводили обряды, действует влияние каких-то неведомых, таинственных сил? Возможно, тот неродившийся вапити должен был, например, отрастить огромные рога или стать первой добычей двенадцатилетнего подростка? Предназначалось ли ему стать крупным самцом, которого старик предпочтет не убивать на своей последней охоте? Полагалось ли ему выйти на определенный участок дороги и ждать приближения фар автомобиля, чтобы столкнуться с ним? Должен ли он был найти новую, более безопасную траву для своего стада? А может, дело даже не в теленке, а в его матери?
Какой процесс прервал Льюис, уложив эту вапити на запрещенном участке?
– До чего же безумные мысли, – говорит себе Льюис вслух просто для того, чтобы это услышать. Но он прав.
Подобные неправильные мысли посещают людей, которые проводят в одиночестве слишком много времени. Они начинают читать полную бредятину о космосе на обертках жвачки, которую жуют, выдувают пузырь и улетают на этом пузыре в какое-нибудь глупое место.
Вапити – это просто олени, вот и все. Если бы животные возвращались и преследовали своих убийц, тогда вокруг древних черноногих бродило бы такое огромное стадо призрачных бизонов, что им бы ступить было некуда.
«Но они убивали их честно и открыто», – слышит Льюис, и ему кажется, что это голос Шейни.
Наверное, потому, что он читает ее записи.
Следующий вопрос Шейни, опять озвученный ее голосом: «Почему сейчас?»
Льюис – единственный человек, который, возможно, знает ответ на этот вопрос.
Дело в ее мясе. Все мясо, которое он раздал, пройдя от дома к дому по Улице смертников, на которой живут старейшины, ожидающие близкой смерти.