Они продержались десять лет.
Довольно большой срок. Особенно для индейца и белой женщины, которая настолько превосходила его, а он прогибался под весом багажа своей жизни?
И… и может быть, он все время был прав, он изо всех сил пытается в это поверить.
Может быть, она появилась в то лето после классического Дня благодарения неспроста – потому что хотела переезжать с места на место вместе с ним, заставить его вкладывать в нее всю его жизнь, а потом поставить грандиозную сцену смерти, такую, как эта, от которой он уже никогда не оправится, от которой всегда будет бежать.
Разве не идеальная месть? Смерть – слишком легко. Лучше превратить каждый миг остатка жизни человека в страдание.
Как и в случае с Шейни, существует способ это проверить. Способ узнать.
Льюис поднимается на ступеньку лестницы и вытаскивает нож, застрявший в стене. Когда он сломал челюсть Шейни, чтобы открыть ее рот, зубы вонзились в его запястье, подобно укусу из могилы, и поэтому, подойдя к Пите, он хватает ее за подбородок и ломает сустав снаружи.
Ее зубы достать намного проще. Все они как будто ждали этого и едва держались во рту. Возможно, этим белые люди и отличаются от индейцев?
Льюис выкладывает все ее зубы в неровной трещине цемента между кирпичами очага.
Ни один зуб не похож на слоновую кость.
Он садится, обхватив ноги руками, и кладет подбородок на сжатые колени.
Это его рук дело, он во всем виновен.
Самолеты, вероятно, теперь то и дело будут терпеть крушения в аэропорту, и на платформе у почты будут расти груды неотправленных почтовых отправлений.
И вдобавок умерли две женщины, которые, наверное, не должны были умирать.
Льюис смотрит туда, где горел бы огонь, если бы дымовая труба не была забита досками, ведь в договоре о найме четко прописано – никакого открытого огня, только газовый гриль, – а потом он невольно улыбается, когда лампочка в потолке начинает мигать, даже несмотря на то, что ее патрон прижат одной стороной к отверстию.
Она светит ярким, направленным лучиком на Питу. На ее… желудок? Живот?
Так как сейчас все имеет свое значение, в мозгу Льюиса вспыхивает мысль о том тянущемся сверху вниз шраме, который то ли есть, то ли нет на животе у Шейни, лежащей в гараже.
Он точно знает, что у Питы нет шрама. Но все равно, он же не без причины вдруг о нем подумал? Или судьба показала ему этот шрам на подъездной дорожке в тот день не без причины.
Очень скоро эта причина натягивает плотно облегающую Питу ткань форменной рубашки.
Что-то там ворочается. Шевелится.
Так похоже… похоже на тот эпизод, когда Энди застрял в брюхе мертвого мамонта, но ведь внутри вовсе не мамонт?
– Индейцы любят скакать без седла, – слышит он свой голос и тихо смеется.
Некоторые лососи были очень хорошими пловцами.
Конечно, прошло всего… сколько? Две ночи? Но это очень много. Девять месяцев были бы роскошью, баловством, он бы, вероятно, забыл через столько времени. И в любом случае, Пита бы уже к этому моменту совсем разложилась.
Сорок восемь часов на созревание плода – идеальный срок.
Он даже видит крохотную конечность, натягивающую кожу Питы. Что-то там, внутри, задыхается, тонет, сражается за свою жизнь.
Его план, сформированный лишь наполовину, – но он всегда так строит планы, – заключался в том, чтобы через несколько минут встать и на ощупь выбраться наружу, перелезть через забор, сесть возле железнодорожного полотна, завернувшись в спальный мешок с картинками из «Звездных войн», подождать прихода «Грозового экспресса», который вынесет свой приговор на скорости шестьдесят миль в час, и его гудок заполнит звуком весь мир.
Но это нечто новое, нечто неожиданное, нечто поразительное.
Льюис никогда не думал о том, что может стать отцом.
Выходит, у него еще есть надежда?
Все еще может получиться.
Пользуясь все тем же тупым ножом, которым Льюис выковырял зубы Питы, которым десять лет назад распорол живот вапити и вырезал того теленка, он вскрывает тугую кожу раздувающегося живота Питы.
Тонкая коричневая ножка вырывается наружу, он хватает ее и нащупывает ее окончание.
Копытце, крохотное черное копытце.
Льюис кивает, потому что это правильно, осторожно тянет за ножку, держа наготове вторую руку.
Два дня спустя он просыпается рядом со своим олененком, завернутым в шкуру матери десятилетней давности, на скалистом выступе на полпути между его арендованным домом в Грейт-Фолз и резервацией. Которую он все еще называет своей резервацией.
Он бросил желтую «Тойоту» Шейни две или три мили назад, прямо перед заправочной станцией, куда его кто-то наверняка зазвал, потому что все газеты пестрят заголовками: «ИНДЕЕЦ-УБИЙЦА ПРИКОНЧИЛ ДВУХ ЖЕНЩИН. МЛАДЕНЕЦ ИСЧЕЗ».
На 12-й странице вы можете прочитать, как Льюис спит на холоде, словно во времена луков и стрел. На 12-й странице вы узнаете, как он смотрит на громадные белые хлопья, слетающие вниз с неба, точно так же, как в классический День благодарения.
Он поднимает лицо к этим холодным, мокрым хлопьям, закрывает глаза, прижимает к груди олененка, которого называет своей доченькой. Она росла не так быстро, как Энди, и не шевельнулась с тех пор, как резко высунула ножку из живота наружу, но он знает, что это произойдет. Ему только надо отнести ее домой, в тот край, который ей знаком, к траве, которую она помнит. Он будет наблюдать, как она растет, весь остаток года, отгонять прочь койотов, волков и медведей, а когда она будет готова, он отпустит ее в самостоятельную жизнь, будет стоять тут и плакать от печали и счастья. И тогда все закончится. Индейские истории всегда описывают замкнутый круг и возвращаются к началу. По крайней мере, хорошие истории.
Льюис улыбается, придвигает ее ближе, дышит теплом на ее тонкие ушки, а на гряде над ними стоят четыре человека и целятся вниз, глядя в прицелы своих ружей. Он смотрит на них снизу вверх, губы его шевелятся, он пытается объяснить им, что он делает, что это может сработать, что еще не поздно, что им не нужно так поступать, все не так, как писали в газетах, он не тот индеец, просто он запутался в событиях этой истории, но теперь наконец-то нашел выход, и у него все получится.
Именно в тот момент, когда они начитают стрелять, он наконец чувствует то, чего ожидал все это время, о чем молился: длинные тонкие ножки, прижатые к его груди, дернулись один, два раза, еще раз. Маленькая головка ткнулась носом в его шею, и длинные ресницы вокруг больших круглых глаз погладили его щеку, когда глаза открылись, а потом снова закрылись, чтобы не видеть кровавого тумана, который на мгновение стал для нее всем миром.
На языке черноногих ее имя – По’нока.
«Вапити».
«Трое убитых. Один человек ранен во время облавы.
Прошлой ночью четверо жителей Шелби подверглись нападению при задержании беглеца, Льюиса А. Кларка (см. выпуск от среды), который, очевидно, пытался убежать в древнюю резервацию своих предков. Кларк был главным подозреваемым в двух жестоких убийствах: своей жены и коллеги по почтовой службе.
Согласно нашим источникам, эта группа из четырех охотников весь день провела под открытым небом, помогая в поисках Кларка. Представители дорожного патруля говорят, что хотя патрулирование дорог вооруженными гражданами и может принести пользу, но больше результатов в поиске и задержании преступника приносит поиск в стороне от дорог.
Сообщения о том, что эти четыре жителя Шелби и нашли Кларка, ныне покойного, не получили подтверждения.
Как нам сообщили в больнице те, кому удалось поговорить с единственным выжившим охотником перед операцией, четыре человека из Шелби везли на своем грузовике Кларка и детеныша вапити, которого он, очевидно, нес с собой по неизвестным причинам.
Когда они возвращались в город, в какой-то момент кто-то встал на ноги в кузове грузовика во время движения. Это была индейская девочка лет двенадцати или четырнадцати. Предполагают, что она забралась в грузовик раньше, когда он двигался на запад.
Когда водитель грузовика снизил скорость, чтобы она не выпала или ее не сдуло ветром, и предупредил троих своих товарищей в кабине, эта девочка, по словам уцелевшего свидетеля, «бросилась вперед через ящик с инструментами» и проникла в кабину «через заднее окно». На этом показания свидетеля заканчиваются.
Любого, кто увидит индейскую девочку-подростка, возможно, голосующую на дороге или слоняющуюся без видимой цели, просят уведомить власти.
Имена погибших и уцелевшего не разглашаются до тех пор, пока их семьи не поставят в известность.
Ждите продолжения этой истории по мере развития событий».
Бойня возле Потельни
Пятница
Вот как защищают своего детеныша: бьют врага передними копытами. Твоя мать билась так ради тебя, высоко в горах, в твою первую зиму. Удар ее копыта по скалящимся пастям был таким быстрым, таким метким, копыто летало туда и обратно, оставляя за собой идеальную дугу из красных капель. Но порой одних копыт бывает недостаточно. При необходимости можно кусаться и рвать зубами. И можно бежать медленнее, чем ты способна, если ничего не получится, если пули летят слишком густо, а твои уши совсем оглохли от шума, твой нос заполнен кровью, а если они уже добрались до твоего теленка, тогда можно предпринять еще кое-что.
Ты прячешься в стаде. Ждешь. И никогда не забываешь.
После всех усилий, которые ты приложила, чтобы вернуться в этот мир, ты делаешь вот что: стоишь на обочине дороги, ведущей к дому, вся закутанная в одеяло, которое вытащила из разбившегося грузовика, твои озябшие ноги уже перестали быть копытами, твои руки отращивают пальцы, и ты слышишь их потрескивание, так быстро они растут. Семья из четырех человек, которая тебя подобрала, напряжена и молчалива, ни отец, ни мать, ни сын ничего не говорят ртом, общаются только взглядами, а младенец просто спит. Они освобождают для тебя место на заднем сиденье, потому что если не они, то остановился бы кто-нибудь другой, и отец, сидящий за рулем, говорит, что для истощенной ин