Она с трудом проглатывает еще одну, явно сухую ложку макарон и отдает миску обратно Кассиди.
– Я научу тебя вкусно готовить, даже если на это уйдет целая вечность, – говорит она и идет в прицеп за кетчупом.
«Вечность», – повторяет Кассиди, ему по душе ее слова, и он сует в рот еще одну ложку макарон, не такие уж они и сухие.
Пегая у ограды встряхивает головой, полной каких-то лошадиных мыслей, а Кассиди точно так же встряхивает своей, пытаясь заставить ее встать на дыбы. Иногда это получается, она достаточно умная.
Но не на этот раз.
Она смотрит мимо Кассиди.
Он оборачивается, медленно поднимается, роняя и свою миску, и миску Джо.
– Что за… – произносит он, ему приходится шагнуть сначала в одну сторону, потом в другую, спасаясь от собак, бросившихся на рассыпавшийся ланч.
Но ему уже на него наплевать.
За его спиной, рассыпавшись по всему склону ниже прицепа, стоят, наверное, восемьдесят или девяносто вапити. Может, и все сто.
Все они смотрят прямо на него, ни один не взмахнул хвостом, ни один не моргнул глазом.
Кассиди с трудом сглатывает, ему сейчас больше всего хочется, чтобы у него в руках было ружье.
Имя, данное ему при рождении, было не Кассиди Думает Дважды, хотя именно это он сейчас и делает, – «Где мое ружье? Где мое ружье?» – а Кассиди Видит Вапити, хотя не он в тот день увидел тебя первым.
Какие глупые имена.
Очень скоро имя ему вообще не понадобится.
Вчетвером, как раньше
Стоя у могилы Рикки за старой хижиной, распивая вместе с ним пиво после ланча и отлив капельку и для Чито, – какого черта, он же не спаивает несовершеннолетнего, потому что этот несовершеннолетний лежит в земле, – Гейб все еще думает о той баскетболистке, которая без куртки шагала под хлопьями снега возле школы.
Он убедил себя в том, что это была не Денора. У Ден суровое лицо, как у ее матери, она не стала бы бродить с распущенными развевающимися волосами, как у какого-то индейского демона. И в любом случае в это время она должна быть на занятиях в школе. Гейб уверен, что главное правило спорта действует до сих пор: если прогуливаешь уроки, тебя не допускают до игры. Это система «один-один», за каждый прогул ты сидишь на скамье запасных на следующем матче, несмотря на то что учебных дней намного больше, чем матчей. Гейб считает, что именно из-за этого он не стал звездой баскетбола, хотя мог бы.
Он снова качает головой: нет, не могла это быть Денора. Он ведь не плохой отец, раз не остановил ее, чтобы согреть, подбросить ее туда, куда она шла? Видимо, это была другая баскетболистка, которая гуляла в шортах в холод. Значит, он просто не такой добрый индеец.
Да и наплевать.
Гейб допивает свое пиво и засовывает горлышко бутылки в сетку ограды вокруг дома Босс Рибсов.
А вдруг Ден крупно поссорилась с Триной? Они почти одинаковые. Денора похожа на маленький клон той девушки, которую Гейб обрюхатил четырнадцать лет назад – на самом деле пятнадцать, – но у этого клона в жилах течет и некоторая доля крови Кросс Ганза. А это значит, что она вот-вот достигнет того возраста, когда ей захочется вцепиться зубами в окружающий мир и трясти его до тех пор, пока не оторвет от него большой кусок чего-нибудь для себя. А потом, хорошо это или плохо, будет ли это стипендия, или выгодное место, или двое детей через несколько лет, она будет сидеть одна в углу и размышлять, и пусть кто-нибудь осмелится сказать, что она не хотела именно этого.
Она будет похожа на него. В ней есть его частичка. По крайней мере, улыбка у нее не от Трины. Гейб видел ее улыбку во время игры, несмотря на судебный запрет. Запрет не предписывает ему держаться на расстоянии пятиста футов от Деноры или даже от Трины, хотя он сам установил для себя такое расстояние в целях самосохранения, ему запрещается приходить на домашние баскетбольные матчи. Из-за шумного поведения, то есть просто из-за радостных воплей. Из-за драк, которые не он начинал. Из-за пьянства в общественном месте, но это было всего один раз.
Надев подходящую куртку, шляпу и темные очки, он тем не менее может просочиться туда вместе со зрителями, если не станет привлекать к себе внимание. Он совершенно уверен, что Виктор, коп из их племени, передавший ему деньги за сегодняшнюю потельню, видел его там, никем не узнанного, но Гейб держал руки в карманах и не вскакивал с места всякий раз, когда Деноре не везло, поэтому Виктор его не трогал.
Однако ему нелегко вести себя тихо.
Денора – особенная баскетболистка, такая рождается одна на поколение. Да, он ее отец, но все остальные тоже так говорят, даже тот репортер из газеты. У нее есть все то, чем обладала ее старшая сводная сестра, но теперь Трейс учится в колледже, используя полученные в школе основные навыки, и, насколько Гейб понимает, она уничтожила в себе все индейское, оставила на тренировочной площадке спортзала.
Ден быстро усвоила основы, она способна день за днем доказывать это во время тренировки, как хочет ее тренер. Однако когда этого требует игра, когда «посыпались бизоньи кизяки», как говаривал Касс, когда он еще был просто Кассом, когда две защитницы нападают на эту маленькую индейскую девочку из Браунинга, тогда она улыбается своей особенной улыбкой, и Гейб улыбается вместе с ней.
Это то самое выражение лица, которое говорит: «а ну-ка идите сюда», «посмотрим, как вы справитесь», «сейчас я вас сделаю».
И делает.
Вместо того чтобы уходить от двойного нападения, как ее учили, она пятится от этих двух защитниц, переводит взгляд с одной на другую, а потом проводит мяч и одновременно работает ногами вразнобой, что лишает их равновесия и позволяет ей проскочить между ними.
Во время второго матча в этом сезоне она даже бросила мяч между ногами высокой девочки и поймала его до того, как он успел второй раз отскочить от земли, потом полетела прямо к корзине, как выпущенная из лука стрела.
Это произошло во время того матча, когда Гейба пришлось вывести из зала и лишить права посещать матчи до конца сезона. А вышибли его потому, что тренер отправил ее на скамью для запасных за то, что она рисовалась. За то, что она из племени черноногих. Это было так похоже… похоже на то, о чем Гейб читал в одной книге. В те давние времена кавалеристы поймали двух индейцев из племени шайеннов и приговорили к смерти, но они спросили, нельзя ли им умереть той смертью, которую они выберут.
«Конечно», – ответил глупый кавалерист Кастера.
Те два шайенна захотели умереть так: они будут скакать на своих конях, а солдаты будут стрелять в них, пока они проносятся мимо них.
Но только они умудрились не попасть ни под одну пулю.
Потом они повторили.
В конце концов, им пришлось медленно пройтись пешком, чтобы дать деревенщинам шанс.
Именно так и поступил тренер с Ден: заставил ее играть медленно, хотя она бегала быстрее любой девочки из их команды и была самой проворной.
Гейб думает, что по дороге к Кассу ему следует проехать по городу и поискать Ден, убедиться, что с ней все в порядке, что это не она шла по холодной улице.
Завтра у них первая тренировочная игра с мячом. Ден можно найти только в одном месте.
– Она молодец, приятель, – говорит он Рикки, глядя в землю, и откупоривает пробку второй бутылки пива, а потом выпивает ее залпом, как в былые времена.
Он сует ее в ограду рядом с первой. Они похожи на две бутылки в боковой стороне клетки для хомячков. Одна для него, другая для Рикки.
Гейб открывает третью, рассматривает ее, из коричневого горлышка поднимается белый прохладный парок.
– Так что спроси у Льюиса, какого черта, если увидишь его там, – обращается он к Рикки, отливая первый глоток ему, им, всем мертвым индейцам. Но первый – Льюису.
Он не был лучшим из них, может, даже самым глупым, никак не мог оторваться от своих книжек, но это не значит, что полиции штата нужно было его убивать.
Но… Гейб щурится, подняв голову, следит за облаком, плывущим вдоль верхушек деревьев по серому небу вечно позади него, – но зачем было Льюису таскать с собой мертвого теленка вапити? Сначала Гейб подумал, что он, должно быть, плохо расслышал, но потом прочитал в газете: когда грузовик с телом Льюиса в кузове разбился, внутри нашли теленка вапити, которого бросили туда рядом с ним, потому что он нес его, и он мог стать некой индейской уликой, или уликой против индейцев, кто знает.
Просто когда аварийные службы прибыли на место аварии, их интересовали мертвые люди, а не мертвые животные, которые, вероятно, и до того валялись в придорожной канаве, почем им знать. Когда они поняли, что это улика, то вернулись за тем теленком, но койоты, наверное, уже утащили его и устроили себе славную трапезу.
Повезло им.
Только это не объясняет, что же Льюис делал с этим теленком.
Единственное объяснение, которое сумел придумать Гейб, основывалось на том, как сентиментально Льюис отнесся к тощей самке вапити в тот день, когда они наткнулись на стадо на участке старейшин.
Льюис знал, что они должны были отрезать задние ноги, не более того, и бежать оттуда, но настоял на том, чтобы забрать ее всю целиком, даже голову, которую ему все равно пришлось бы просто выбросить в городе. И он ее освежевал, и нес эту свернутую мокрую шкуру под мышкой, как футбольный мяч, будто фанат Джима Торпа[29]. Будто это и вправду был какой-то бредовый классический День благодарения. Гейб кивает, он снова видит, как Льюис карабкается по длинному склону горы, вопреки всем стихиям.
Он тогда сказал им, что ему нужна ее голова, потому что ему нужны мозги, чтобы покрасить шкуру. Будто он хоть что-то понимал в кожах. Будто ту шкуру не выбросили много лет назад, как и все другие шкуры, которые у них хранились. Будто у нее в голове в тот момент мог остаться весь ее мозг.
«Молодец, Льюис».
Гейб подносит к губам бутылку пива номер три и выпивает ее, потом вставляет в ограду рядом с остальными. Одна бутылка для Рикки, одна для Льюиса и одна для себя. Они один раз звякают, соприкоснувшись, потом замирают.