– Сейчас загляну в большую книгу индейских законов, – отвечает Кассиди. – О да. В ней написано, что ты не можешь делать все, что тебе угодно. Ты должен делать все точно так, как делалось двести лет.
– Две тысячи лет.
Они вместе смеются.
Кассиди достает из холодильника покрытую каплями бутылку воды и бросает ее через костер Гейбу. Капли воды шипят на угольках, вздымая крохотные гейзеры пара.
– Так что ты знаешь об этом мальчишке? – спрашивает Кассиди.
– О Нате Желтом Хвосте? Ты и сам знаешь. Это же мы с тобой двадцать лет назад. Это Рикки и Льюис.
– Половина из нас уже умерли.
– Или так, или один из нас тут уже наполовину умер, – говорит Гейб и выплескивает часть воды через огонь на Кассиди, чтобы показать, что это он сказал не всерьез. Или всерьез, но хочет, чтобы это сошло ему с рук.
– Может быть, это принесет ему пользу, – говорит Кассиди. – Вроде как избавит от беды.
– Стрелы прямые, но и им тоже приходится гнуться, – произносит Гейб, понижая голос, чтобы казалось, будто это «деревянный индеец»[33] произносит старую поговорку Ниша. Так старик обычно всегда заканчивал свои групповые беседы. Там даже был ряд плакатов вдоль одной из стен кабинета отделения по борьбе со злоупотреблением алкоголем и наркотиками: стрела, изогнувшаяся в момент отделения от тетивы так, словно вот-вот треснет, разлетится на куски, взорвется. Но она не ломается, она сгибается в одну сторону на первом плакате, резко выгибается назад на фут или два от рукоятки лука на втором, а потом, на остальных, она выгибается в другую сторону, и до самой последней секунды перед центром мишени она болтается туда-сюда в воздухе, стараясь попасть в цель.
Вот какими им полагалось быть. Вот чем им полагалось заниматься в пятнадцать лет. Ими выстрелили во взрослую жизнь, и они теперь мотались из стороны в сторону, как безумные, пытаясь найти прямую дорогу. И если нашли? Попал в «яблочко», парень. Счастье.
А если не нашли?
Примером служили подростки под каждым навесом города, пьющие из бутылок в бумажных пакетах.
Белые кресты по обочинам дорог. Печальные мамы повсюду.
– Выйдет из него вместе с потом, – говорит Кассиди. – Вместе с песнями.
– Жаль, что у нас нет барабана, – говорит Гейб.
– У меня есть записи.
– К черту записи, парень. Мы проведем это и в память о Льюисе? Но не говори Виктору-Вектору.
– Может, не надо так его называть, – возражает Кассиди.
– В этом же нет ничего плохого.
– За Льюиса, – Кассиди поднимает свою бутылку, салютуя.
Гейб поднимает свою, говорит:
– Он всегда был глупым ослом.
– Но умнее тебя, – возражает Кассиди. – Он выбрался отсюда.
– Но потом он попытался вернуться, – отвечает Гейб, с трудом делая глоток. – Его убили только тогда, когда он пытался вернуться.
– Он просто бежал к своему постоянному месту жительства, – говорит Кассиди. – Они бы все равно его застрелили, если бы он остался там, где был.
– Как думаешь, почему он это сделал? – спрашивает Гейб. – Убил жену и ту девушку из племени плоскоголовых?
– Она была из кроу.
– Серьезно?
– Наверное, он бы и сам не смог тебе этого объяснить, – говорит Кассиди, проверяя прозрачность воды в бутылке.
– Негазированная, – говорит Гейб, допивая свою бутылку, а потом бросает ее в огонь. Пластик съеживается еще до того, как на нем загорается этикетка.
– Здорово, – говорит Кассиди. – Ты загрязняешь камни, которыми мы будем дышать.
– Полицейский анализатор дыхания не покажет большее содержание алкоголя в моем выдохе, – возражает Гейб.
– Так что это за древность? – спрашивает Кассиди, имея в виду ружье, лежащее на коленях у Гейба.
– Старик наконец-то расстался с ним, – отвечает Гейб, протягивая ружье Кассиди, но сбоку от жаркого костра.
Кассиди передергивает затвор, рассматривает длинный бестолковый приклад.
– Думаю, оно для игроков НБА, – говорит Гейб. – Цевье такое длинное, чтобы им не надо было слишком сгибать руки.
– Оно стреляет прямо? – спрашивает Кассиди, прикладывает его к плечу и целится в темноту, закрыв один глаз.
– Вряд ли у кого-то еще сохранились пули для такого старого ружья, – говорит Гейб. – Папаша стрелял из него только дробью или каменной солью.
– Великая война с мышами, – отвечает Кассиди и делает вид, что нажимает на курок. – Готов поклясться, что у меня есть кое-что подходящее. Когда Рикки… в общем, я ездил в Уиллистон за его вещами.
– Ах да. И что там было?
– Ничего. Его отец сказал, что Рикки прихватил все их ружья, но его пожитки уже почистили.
– Белые жмоты.
– От ружей остался только мешочек с разнокалиберными патронами. Кажется, они до сих пор лежат в бардачке вместе с детской книжкой, которую читал Льюис.
Гейб наклоняется вперед, чтобы посмотреть на стоящий на бетонных плитах старый «шеви».
– Хорошо, что ты вывез этого пони на пастбище, – говорит он. – Он где только не стоял на приколе.
Кассиди отставляет ружье назад, к бочке с отбросами, подальше от огня.
– Я собираюсь его починить, – говорит он. – Кузов еще хороший. Просто надо найти капот и загрузочную площадку. Может, еще бамперы и крылья. Мотор, шины.
– Все еще прячешь в нем свои сбережения?
Кассиди втягивает воздух, бросает взгляд на блестящие глаза одной из лошадей, которая наблюдает за ними, а ее большие уши, вероятно, ловят каждое слово, приберегая на потом.
– Я даже сусликов не могу из него выгнать, – отвечает он, но сам понимает, что на секунду опоздал с ответом.
Гейб знает о термосе? Но откуда?
– У меня как раз есть ружье для борьбы с грызунами, – говорит Грейб, кивая в сторону «маузера». – Возьмешь его вместо денег?
– Ты действительно думаешь, что оно до сих пор стреляет? – спрашивает Кассиди.
– Почему бы и нет?
– Погоди-ка. Иными словами, ты отдаешь мне эту старую, сломанную и краденую вещь, потому что у тебя нет денег, чтобы когда-нибудь вернуть те деньги, которые ты мне должен.
– Ха-ха-ха-ха, – отвечает Гейб, широко открывая рот, медленно изображая притворный смех. – Держу пари, ты сможешь продать его за сто пятьдесят долларов. Может, выручишь больше, если оно имеет какую-то историческую ценность.
– А когда твой папаша придет сюда за ним?
– Можешь продать ему, если он захочет его вернуть. Но он отдал мне его добровольно и насовсем, слово скаута.
Гейб поднимает вверх два растопыренных пальца, но потом загибает указательные и медленно поворачивает ладонь, чтобы показать Кассиди средний палец.
– Конечно, оставь его, если хочешь, – говорит Кассиди.
– Только если ДжоДжо не будет возражать, приятель.
– Она не любит, когда ты ее так называешь, – повторяет Кассиди в сотый раз за этот месяц.
– Совсем как йо-йо, только начинается с «Дж», приятель, – говорит Гейб, и Кассиди не совсем уверен, называет ли Гейб Джо игрушкой или имеет в виду «косячки»[34], сигареты с марихуаной. Как бы то ни было, он тоже показывает ему средние пальцы на обеих руках, и в этот момент их обоих освещает свет фар наподобие вспышки во время моментального снимка.
Футболки против голых торсов[35]
Машина другая, но отец с сыном, с которыми ты вчера приехала в резервацию, те же самые.
Отец выходит из машины, ее фары все еще заливают белым светом Гэбриела и Кассиди, которые подняли руки, защищая глаза. Их тени падают назад, на большую груду заплесневевшего белья у них за спиной, а потом на загон для лошадей и дальше, в темноту, где стоишь ты, и кончики твоих черных волос поднимает волна горячего воздуха, который машина гнала перед собой.
– Мы сдаемся, сдаемся! – кричит Гэбриел, пытаясь спрятаться от этого яркого света.
Отец опускает руку, выключает фары, и пока он наклоняется, его сын качает головой с легким отвращением и спрашивает:
– Значит, эти клоуны соблюдают традиции?
– Дело не в потении, – отвечает отец, но почти не шевелит губами.
«Дело не в потении», – повторяешь ты, стараясь сохранять такое же совершенно неподвижное лицо, как у него. Почти получается, только ты почти уверена, что глаза твои смеются.
Ночь вот-вот начнется.
– Тогда в чем же дело? – спрашивает мальчик.
Отец снова садится в машину, открывает середину приборной доски, будто что-то забыл.
– Посмотри на этих двух шутов, – говорит он, опустив лицо вниз. – Они были тобой двадцать лет назад.
Кассиди выплевывает в Гэбриела струю воды между зубов, Гэбриел, пытаясь увернуться, валится на бок со стула, а Кассиди пытается удержать свой стул, не дать ему сложиться под ним.
Мальчик невольно хихикает.
– Они хотя бы живые, – говорит он.
– Раньше их было четверо, – говорит отец.
Мальчик распахивает дверцу, свешивает одну ногу, отбрасывает волосы назад через левое плечо.
– Мы все поместимся в эту штуку? – спрашивает он, имея в виду холм из спальных мешков – так выглядит сейчас потельня.
– Только вы втроем, – отвечает отец. – Я буду присматривать за камнями, на сегодня это моя работа.
– Долго придется сидеть?
– Достаточно долго.
Они выходят вместе и одновременно закрывают дверцы, нечаянно получается резкий звук, который заставляет мальчика выпрямить спину, будто он думает, что это плохая примета.
Гэбриел уже поднимается со своего сломанного стула, чтобы поздороваться с ними. Его лицо блестит от воды, выплюнутой Кассиди.
– Полицейский Виктор получает все…[36] – произносит он, вытирая щеку рукавом.
– Что это значит? – спрашивает мальчик у отца.
– Он прочитал это в какой-нибудь дурацкой книжке, – подает голос Кассиди со своего стула. – Не обращай внимания.
– Джентльмены, – говорит отец, пожимая руку, протянутую Гэбриелом.