– Виктор-Вектор говорит как коп, даже когда не на службе, – слегка улыбается Гэбриел.
– Я всегда на службе, – возражает отец, кивая на полицейскую машину, на которой приехал.
Мальчик смотрит не на машину, а на прицеп. Все его окна темные.
– Как давно ты сам устраивал потение? – спрашивает Гэбриел у отца.
– Не будем обо мне, – отвечает отец, и все смотрят на мальчика. – Натан, – объявляет он, торжественно представляет его.
Мальчик не отрывает взгляда от прицепа, будто прикидывает, как разобрать его на части. Или… он ведь не может видеть твое отражение в окне? Только твое очертание, твой силуэт, твою тень? Твое истинное лицо?
Если бы мальчик кивнул головой отцу в твою сторону, прямо сейчас, в эту секунду, и если бы отец подался вперед, посмотрел сквозь темноту на женщину с растрепанными волосами у самой границы света, тогда бы все закончилось очень быстро?
Но лучше, чтобы тебя никто не увидел. До поры до времени.
Мальчик в конце концов отрывает глаза от прицепа.
– Ты играешь в баскетбол? – спрашивает у него Кассиди, имея в виду тренировочную куртку из джерси, которую мальчик надел черной стороной вверх.
– Ага, обычно я играю в команде без футболки, – отвечает мальчик.
– У нас вон там маленькая площадка, – говорит Кассиди, выпячивая подбородок в левую сторону от прицепа, к дороге. – Можно потом побросать мяч, чтобы остыть.
– У вас есть мячи, которые светятся в темноте? – тут же спрашивает мальчик.
– Сын, – произносит отец.
– Друзья зовут тебя Нат, да? – спрашивает Гэбриел.
Мальчик пожимает одним плечом и говорит:
– А ты Гейб, да? Видел тебя раньше.
Гэбриел в ответ на долю секунды поджимает губы.
– И ты ездил за ним до самого Шелби? – спрашивает Кассиди у отца.
– Мы так далеко не забирались, – говорит Гэбриел, демонстративно поворачиваясь, чтобы наконец посмотреть, на что так пристально уставился мальчик. – Он когда-нибудь участвовал в потении? – спрашивает он у его отца, не глядя ему в глаза.
– Ты можешь спросить у меня, – говорит мальчик.
– Ты когда-нибудь это делал? – спрашивает Гэбриел, подчеркнуто обращаясь к мальчику.
Тот пожимает плечами.
Гэбриел объясняет:
– По идее это нечто вроде очищения. Представь себе, что это посудомоечная машина, а мы – тарелки. Паром нас отчистит до блеска, парень.
– Для этого сюда возвращались твой друг Льюис и Кларк? – спрашивает мальчик. – Смыть пятна с души?
Гэбриел улыбается снисходительной улыбкой, снова смотрит на Кассиди, который удивленно таращит глаза, дескать – а чего они ожидали?
– Речь о тебе, – говорит отец. – А не о других. Понятно?
Мальчик пристально смотрит через умирающий огонь на пегую лошадь.
– Тем не менее вы все знаете, что Льюис шел сюда? – обращается отец к Гэбриелу и Кассиди.
– Всегда при исполнении… – нараспев произносит Гэбриел, ни к кому не обращаясь. – Всегда старается раскрыть какое-нибудь преступление, отправить за решетку еще одного индейца.
– Льюис уехал, он стал призраком, – говорит Кассиди.
– Белая женщина, – прибавляет Гейб, будто это все объясняет.
– И одна служащая почты, – прибавляет отец, оглядываясь вокруг. – Она тоже была из племени кроу? Я видел ее фото в газете. Держу пари, жена застукала его, когда он крался к ее типи[37].
– Льюис не стал бы, – возражает Кассиди.
– Что не стал бы? – спрашивает мальчик. – Изменять жене или убивать двух человек?
Гэбриел касается того места на щеке под глазом.
Отец продолжает озираться.
– Где твои собаки, Касс? – наконец спрашивает он.
Кассиди оглядывается по сторонам, словно только что заметил их отсутствие.
– Собаки Касса прямо как преступники, – говорит Гэбриел, расстегивая ковбойскую рубаху. – Видят полицейского племени и – фью – удирают в горы. Или любого, у кого есть бляха. Так же они ведут себя при виде егеря. Не могут отличить Дэнни Пиза от полицейского. Глупые собаки.
Кассиди встает и тоже начинает расстегивать рубаху.
– Ты сегодня не ел? – спрашивает он у мальчика, понизив голос, как старый индеец, но голос его звучит фальшиво.
– Только пил воду, – отвечает отец вместо сына.
– Я тоже, – говорит Гэбриел.
Кассиди кивает, дескать, и он тоже.
– ИэСПиэН[38] начинает передачу в одиннадцать? – спрашивает мальчик у отца.
– И снова выходит в эфир в два, – отвечает отец.
– Кстати о цифрах, – Гэбриел прищуривается, как будто ему неприятно, что приходится поднимать эту тему.
Отец передает ему пять банкнот. Кассиди следит за тем, как деньги исчезают в кармане джинсов Гейба, которые он снял и повесил на спинку стула.
– Вы когда-нибудь интересовались, откуда взялось выражение «голый, как олень»? – спрашивает Гэбриел, раздетый до растянутых трусов-боксеров.
– Слушайте внимательно, – предупреждает Кассиди, сбрасывая сапоги. – Вы сейчас услышите порцию хорошего вранья.
– Во времена вторжения поселенцев на территории индейцев нас называли «оленями», – авторитетно заявляет Гэбриел, оглядываясь в поисках предмета, на который можно опереться, пока он будет стоять на одной ноге, снимая боксеры.
– Наверное, потому, что мы всегда были сексуально озабоченными[39]. Мы ходили голыми, так как джинсы еще не изобрели. Поэтому, знаете, те индейцы приходили в факторию и – «Джим, они опять голые, что нам делать? Смотри, смотри, прячь женщин, эти индейцы голые, как олени, они совсем голые…».
– Я вас предупреждал, – говорит Кассиди, вешая штаны на спинку своего стула.
– Разве потение не сопровождается пением, или барабанным боем, или чем-то подобным? – спрашивает отец, разглядывая холмик, служащий парильней.
– Не обязательно, – отвечает Гэбриел, сворачивая свои боксеры в круглый комок и, как с отвращением замечает мальчик, старается прикоснуться к ним всеми пальцами.
– У меня есть пленки с записями, – говорит Кассиди, повернувшись в сторону прицепа, будто собирается пойти туда.
– Не стоит беспокоиться, – отвечает отец.
– Просто… – начинает Кассиди, но отец резко опускает ладонь правой руки и двигает кистью слева направо, отвергая эту идею. Этот сигнал рукой мальчик – это понятно по выражению его лица – помнит по книжке с картинками из начальной школы: так обычно переговаривались индейцы в прежнее время, при помощи языка знаков, когда возникала необходимость.
Он ненавидит свое происхождение. Любит его, но и ненавидит.
– Отправь его внутрь, когда будет готов, – говорит голый Гэбриел отцу, он стоит в вызывающей позе и держит открытый клапан парильни, чтобы Кассиди мог нырнуть в нее. – Хорошо?
Отец коротко кивает, и, сверкнув голым задом, Гэбриел тоже через секунду оказывается в парильне, армейская куртка опускается за ним, закрывает вход.
– Ты это всерьез? – спрашивает мальчик у отца.
– У него тут всегда стая собак… – произносит отец, и его слова звучат как вопрос, потом он светит фонарем во все стороны, держа его у плеча, точно так, как делают копы. Он не может перестать быть копом даже на одну ночь.
Мальчик прислоняется спиной к машине и стаскивает с себя тренировочную куртку одним движением, вывернув ее при этом наизнанку, так что теперь она становится ослепительно-белой. Аккуратно перекидывает ее через руку. Воздух покалывает кожу. Он трет предплечья ладонью, шипит сквозь стиснутые зубы.
– Эта лошадь за мной наблюдает, – говорит он.
– Похоже, это ты наблюдаешь за лошадью, – возражает отец, все еще вглядываясь в темноту, не появятся ли собаки.
– И что я должен там делать?
– Сам сообразишь.
– Бред собачий, знаешь ли.
– Да, я тоже все знал, когда мне было четырнадцать.
Мальчик качает головой, сбрасывает туфли, он уже считает секунды этой ночи.
Трое маленьких индейцев[40]
– Эта потельня – сырая и холодная, Нат, – произносит Гейб, когда темная фигура Ната наконец появляется на фоне входа. Он приберегал эту фразу специально для мальчика, чтобы ему было что ненавидеть. Полезно дать им на чем-то сконцентрировать ненависть.
– Меня зовут Натан, – отвечает мальчик, садясь в недостающий угол треугольника, в маленькое углубление между ними, все внутри снова погружается в темноту после того, как клапан опускается. Очевидно, Виктор придерживал его, чтобы дать сыну войти. Наверное, хотел удостовериться, что Гейб в самом деле не развел там сырость. Это же потельня, а не бонг[41] размером с человека.
– Добро пожаловать, – говорит Касс, все еще играя роль древнего индейца.
Гейб бьет его в грудь тыльной стороной ладони.
– Когда я делал это в первый раз, на мне был купальник, – говорит Гейб, пытаясь вернуть их всех в сегодняшний день из столетнего прошлого.
– Я полагал, что здесь будет жарко, – говорит Нат.
– Ты готов? – спрашивает Касс.
– Мы не видим, киваешь ли ты головой, парень, – говорит Гейб. – То есть если ты киваешь.
– Да, готов, – отвечает Нат.
– И это не самое крутое на свете индейское приключение, – прибавляет Касс. – Тебе будет жарко, но жарко не до потери сознания.
– Ну, именно тогда начинаются видения, – говорит Гейб. – Но все равно.
– Думаю, все будет в порядке.
– Ты подумаешь, что это глупо, – предупреждает Гейб. – Но внизу, у земли, будет прохладно. Если тебе потребуется хорошенько глотнуть воздуха.
– И еще надо молиться, – говорит Касс. – Разговаривать с теми, с кем тебе необходимо поговорить.
– А мой отец будет слушать снаружи, – усмехается Нат.
– Слишком много спальных мешков, – объясняет Касс. – Здесь, внутри, только мы одни.
– Мы будем беседовать с парой наших друзей, – говорит Гейб. – Просто для того, чтобы ты знал.