– С которым? – спрашивает Нат. – С убийцей или с тем, кого убили?
Гейб облизывает губы, смотрит в темноту, вниз, на свои колени. Они ничем не отличаются от окружающей темноты.
– Когда нам было столько лет, сколько тебе, и нам устраивали потение, – говорит он. – Наш наставник, старик по имени Ниш…
– Это его дед, – вставляет Касс.
– Я так понимаю, ты киваешь на Ната? – спрашивает Гейб.
– Натан, – поправляет Нат.
– Да, Ниш Желтый Хвост был его дедом, – подтверждает Касс.
– Кроме шуток?
– Кроме шуток, – говорит Нат.
– Все равно, – продолжает Гейб. – Ниш, дедушка, кто угодно, он рассказывал, что ни в одной из старых историй не говорится о том, что какая-то из воюющих сторон нападала на потельню во время обряда. Это было бы не просто невежливо, это был бы наихудший проступок. Нельзя даже нападать на тех, кто ослаб и очистился после потения, все такое. Это нечто вроде священного места. Иными словами, это место – почти самое безопасное место в индейском мире.
Нат фыркает.
– Самое безопасное место в индейском мире? Значит, мы умрем здесь с вероятностью всего восемьдесят процентов, а не девяносто?
– Никто никогда не умирает в потельне, – возражает Касс. – Даже старейшины. По крайней мере, я никогда об этом не слышал.
– А грибы мы будем есть?
Гейб запрокидывает голову и улыбается воображаемому куполу крыши, который заглушает их голоса.
– Ты племенем ошибся, приятель.
– Разве что ты заказал пиццу, – нараспев вставляет Касс, наконец-то возвращаясь в это столетие.
– А я могу это сделать?
– Потом – конечно, – отвечает Гейб. – Я люблю с мясом. Настоящая индейская пицца.
– Никто теперь не говорит «индейская», – в голосе Ната звучит нечто среднее между оскорблением и разочарованием.
Гейб закрывает глаза и напевает:
– «Один маленький коренной американец, два маленьких коренных американца, трое маленьких коренных американцев». – Ждет, пока слова не заглохнут между ними, потом продолжает: – Звучит как-то совсем не так.
– Мы выросли индейцами, – говорит Касс, и что-то в его тоне подсказывает, что он скрестил руки на груди. – «Коренные американцы» – это вы, молодые быки.
– И туземцы, и аборигены, и… – добавляет Гейб.
– Это часть ритуала? – перебивает его Нат. – Мне полагается обливаться потом на этом уроке истории?
– Ты же не пользовался дезодорантом? – тут же спрашивает Касс.
Молчание.
– Это имеет значение? – наконец спрашивает Гейб, уже спокойнее.
Касс басом кричит Виктору: «Хо!»
– Нам надо обязательно благодарить его каждый раз, когда он приносит нам сюда камень, – сообщает Гейб уже нормальным голосом. – Иначе – как нам говорил твой дед – иначе он обидится и принесет подогретую бизонью лепешку, а мы польем ее водой и вдохнем этот пар в легкие.
– Чушь собачья.
– Именно, – тут же бросает в ответ Гейб.
– Вот, – говорит Касс, протягивает руку за спину Гейба за… да, церемониальной клюшкой для гольфа. Конечно.
Ею он приподнимает клапан входа настолько, чтобы Виктор просунул внутрь одну ногу. Вместе с ней в потельню проникает прохладное дуновение ночного воздуха.
– Осторожно, – говорит Виктор, проверяя, свободен ли путь. Убедившись, он просовывает внутрь лопату. На ней покачивается камень, раскаленный настолько, что по нему со всех сторон стекают тонкие струйки лавы.
– Спасибо, костровой, – преувеличенно торжественно провозглашает Гейб.
Озаренный внесенным светом Нат, который вынужден отползти назад из своей ямки, тоже быстро кивает в знак благодарности.
Виктор поворачивает ручку лопаты и вываливает камень в ямку вместе с углями и пеплом, которые набрал на лопату. Вихрь искр взлетает к куполу потолка.
– Ты смочил спальные мешки и все остальное? – спрашивает Гейб, наклоняясь к Кассу.
– Они бы пахли псиной, если бы я это сделал, – шепчет ему Касс в ответ.
Гейб кивает, еще раз проверяет ткань вокруг них.
– Собачья шерсть горит? – спрашивает он чуть слышно.
– Спасибо, – обращается Касс к Виктору.
– Еще один на подходе, – говорит Виктор.
Горячие камни лежат в углублении, – в нем могут поместиться еще три штуки, и все, – и клапан опускается, теперь их лица подсвечены снизу тусклым красным светом. Гейб смотрит на Ната и говорит:
– Последний шанс, парень.
Нат отрицательно качает головой.
Касс вытягивает руку за спину, придвигает к себе бочонок. Черпаком служит алюминиевый ковшик, похожий на кухонный. Касс начинает гудеть, напевать себе под нос, все громче и громче, потом опять тише, под барабанный бой у себя в груди, а Гейб ловит этот ритм и начинает подпевать в такт. Когда они были детьми, они всегда называли барабанщиков круглыми дураками. И вот теперь они сами задают ритм.
Гейб качает головой, удивляясь происходящему, и наращивает ритм своего гудения, и не может сдержать улыбку. У него в правом переднем кармане штанов, которые висят снаружи на спинке стула, лежат пять двадцаток, и по крайней мере три из них принадлежат ему – было бы восемьдесят долларов, но Денора спокойно заработала свою двадцатку на штрафных бросках.
– Начали, – говорит Касс, прерывая на мгновение ритм своих барабанов, зачерпывает воду и выплескивает ее на два раскаленных камня.
Пар с шипением взлетает вверх, воздух вскипает.
Гейб бросает взгляд через камни на Ната и в первый раз видит намек на неуверенность в глазах мальчика, и на долю секунды в памяти Гейба проносится воспоминание: он видит себя в боковом зеркале своего грузовика, когда Ди спросила, не охотится ли он снова, и ему показалось, что он заметил черные волосы позади своего отражения, взлетевшие над кузовом.
Только этого не может быть. И собаки тоже ничего не почуяли. Собаки же глупые.
Гейб глубоко вдыхает жар и задерживает его в себе, задерживает и сидит с закрытыми глазами.
Желтому хвосту тоже уготована смерть[42]
Виктор втыкает лопату в землю после того, как приносит в потельню следующий камень, – ему приходится сделать это дважды, чтобы она прочно держалась, – потом идет к своей машине. Не для того, чтобы прислониться к бамперу, пока его снова не позовут, а чтобы сесть на переднее сиденье и включить переднюю панель. Он наклоняется к ней и достает кассету с записями. Подносит ее к верхнему фонарю и смотрит на нее, щурясь, потом переворачивает на нужную сторону и вставляет в проигрыватель.
Из машины выплескивается барабанный бой. Барабанный бой и пение. В потельне было достаточно жарко в последние полчаса, и оттуда не доносилось ни пения, ни разговоров, вообще ничего. В последний раз, когда он поднимал клапан, он оглядел одно за другим покрытые потом лица, по очереди оценил каждое, потом кивнул, вывернул содержимое лопаты, и зеленая куртка снова опустилась на место.
Может, действует? Может, парню поможет?
Теперь он смотрит на зеленые огоньки приборной доски, достает из-под нее наушники и переключает на них звук. Потрескивающая тишина отскакивает прочь от крыши автомобиля, от стоящего там динамика. Это громкое ничто, наполненное пустотой и равнодушием. Виктор нажатием большого пальца выпускает звуки наружу, нажимает несколько кнопок или переключателей, и волна барабанного боя и пения наконец-то взлетает с крыши машины в ночное небо, он даже отшатывается назад от такой внезапности. Звуки нарастают, заполняют ночь.
Внутри потельни кто-то одобрительно два раза вопит, приветствуя эти звуки.
Виктор кивает в ответ, ему это нравится.
Он возвращается к костру, перемешивает его лопатой и замечает, что искры относит в сторону тренировочной куртки сына. Он спасает ее от сотен летящих по воздуху угольков, сворачивает и кладет на сломанный стул, стоящий возле парильни наподобие приставного столика, чтобы Натан нашел ее, как только выйдет оттуда. Затем помешивает угли в костре, наблюдает, как искры взвиваются и летят все выше, будто по невидимому дымоходу, потом прислоняет лопату к мусорной бочке, чтобы осмотреть ружье.
Убедившись, что оно не заряжено, он дважды передергивает затвор, вскидывает к плечу, словно целится в добычу, и из всех мест в темноте, куда он мог бы направить ствол, он целится прямо в тебя, в твою голову, она все еще повернута в сторону, и только правый глаз смотрит на него вдоль ствола этого ружья.
Даже не успев подумать – именно так и нужно поступать, когда в тебя целится охотник, – ты отскакиваешь назад.
И все же он замечает… не тебя, а твое движение. Некий намек.
Он опускает ружье, вглядывается в ночь.
– Джолин? – зовет он. – Это ты, девочка?
Не получив ответа, он растягивает губы и издает резкий свист, дважды хлопает по штанине джинсов.
Но ты не собака.
Более того… собак здесь нет. Больше нет.
Он ставит на место ружье, все время всматриваясь в темноту. Двигаясь в основном на ощупь, он вытаскивает из кучи три длинных щепки и сует их в угли. Через несколько мгновений одна из них загорается, а потом ярким оранжевым пламенем загораются и остальные.
Виктор стоит перед костром, его темный охотничий силуэт все еще всматривается в темноту, он снова взял в руки ружье, будто подчиняясь рефлексу, и держит его наискосок, низко опустив дуло.
Из потельни раздается еще один возглас «хо», на этот раз от Натана – в первый раз именно он требует поддать жару.
Виктор всматривается в темноту, потом в конце концов отворачивается, берет вместо ружья лопату, вставляет ее лезвие под горящие поленья и извлекает оттуда камень. Встряхивает лопату, с нее сыплются пепел и угли, перехватывает ручку повыше левой рукой в перчатке и идет боком к потельне.
Виктор стучит ногой по клапану, клапан приподнимается на блестящей серебристой подпорке и остается приподнятым. Внутри он видит три мокрых лица, каждое уже выглядит обессиленным. Вываливает следующую порцию раскаленных камней, и только успевает вынуть лопату из потельни, когда одна из лошадей издает ржание, такое громкое, что больше похоже на вопль. Виктор так сильно вздрагивает, и мог бы уронить горящий камень, если бы на лопате еще что-нибудь оставалось, но это же просто глупая лошадь.