Она собиралась вырваться отсюда, чего так и не смог сделать Гэбриел. И никто не смог.
Экспонат первый: Рикки. Экспонат второй: Льюис.
Неужели он действительно видел ее сегодня днем в холодную погоду в той же белой курточке-джерси? Неужели это было предостережение? Или видение? Не припарковала ли Трина свою машину у скотозащитной ограды? Слышала ли она выстрел? И сейчас стоит у открытой дверцы машины, прислушиваясь материнским ухом, не раздастся ли следующий выстрел? Или ждет бегущих из темноты шагов? Или ждет своего бывшего, который придет и придумает еще одно оправдание?
Черт. Черт-черт-черт.
И… нет.
Нет оправдания. Этому нет.
Когда Кассиди падает на колени рядом с Гэбриелом, будто говорит: «Что мы тут наделали», Гэбриел толкает его с такой силой, что Кассиди падает и скользит с такой силой, что отдача заставляет Гэбриела упасть на бок и врезаться в бок грузовика.
– Ты застрелил ее, – кричит он, поднимаясь, сжимая руки в кулаки. Он тоже плачет, еще отчаяннее, чем раньше. Но в то же время он взбешен, так взбешен, что протягивает руку за свое разбитое ветровое стекло и хватает черный термос.
– А ты… ты столкнул грузовик на Джо… – отвечает Кассиди.
– Не нарочно! – отвечает Гэбриел, а затем, как и должно было случиться, он идет в темноту за своим лучшим другом с незапамятных времен, и когда Кассиди ползет назад, прочь от того, что сейчас произойдет, Гэбриел ускоряет шаг и в конце концов падает на колени, обхватив ногами бедра Кассиди.
Термос в его правой руке оживает. Он одновременно совсем ничего не весит, и в то же время теперь он тяжелее всего на свете. Гэбриел перехватывает его поудобнее, в последний раз, чтобы придать ему лучшее положение для того, что он сейчас сделает.
– Ты застрелил ее, парень, – говорит он почти умоляюще. Будто старается объяснить. – Ты застрелил Денору. Ты застрелил мою малышку…
Кассиди закрывает лицо руками.
Он кивает: да, да, застрелил.
Он ерзает и дергается под Гэбриелом, словно между ними течет электрический ток. Будто они снова дети, которые учатся танцевать брейк-данс.
– Мне жаль, – говорит Гэбриел и опускает термос вниз, вложив в него всю тяжесть лет их дружбы.
И так как он плохо за него взялся, его указательный палец попадает между термосом и бровью Кассиди.
Термос соскальзывает и вонзается в землю, открытая крышка удерживает его торчком в снегу, покрытом коркой.
Кассиди опускает руки, кровь льется по его лицу.
Он смотрит сквозь нее на Гэбриела, и они оба плачут, ни один из них не может дышать нормально, ни один больше не хочет дышать.
Дрожащей рукой Кассиди шарит по снегу в поисках термоса, находит его и возвращает Гэбриелу, и ты даже прикрываешь ладонью окровавленный рот, потому что даже в своих самых сокровенных мечтах ты себе такого не представляла.
Замечательно, поразительно.
Гэбриел берет термос, их пальцы соприкасаются на этом черном металле, и Гэбриела вновь захлестывают воспоминания. Как Ди вчера повернулась к нему с такой лукавой улыбкой, как, не глядя, сделала штрафной бросок номер десять так же точно, как Джордан, и ему так больно, что он закрывает глаза и снова с хрустом опускает камень-термос вниз. Следующий удар звучит уже смачно. А затем он проникает глубже и проваливается туда, где еще темнее.
Мышцы, прилегающие к большеберцовой кости Кассиди, умирают последними.
Гэбриел откидывается назад, некое бестелесное подобие человека.
За головой Кассиди лежит мертвая собака и все еще стоит бутылка пива.
Гэбриел подползает к ней, меняет окровавленный термос на пиво и опустошает бутылку.
Он все еще не может дышать. Его правая рука скользкая от крови, его лицо и рубашка забрызганы ею, и он не знает, смеяться ему или умереть, и то и другое кажется разумным.
Он с трудом сдирает с себя рубашку, она сопротивляется, поэтому он ее рвет, комкает в подобие мяча и встает, чтобы забросить как можно дальше. Она разворачивается и никуда не улетает. Он бредет назад по снегу к своему грузовику и спотыкается о «маузер». Он теперь без рубашки, опять в одной команде краснокожих с Кассиди.
Он смотрит на ружье, потом смотрит еще раз. Наконец к нему возвращается способность дышать, кислород насыщает его мозг, и голова кружится.
«Маузер», да. «Маузер» для такого паразита, как он. Он может… он может пополнить статистику, может доказать, что все брошюры о высоком уровне суицида среди индейцев оказались правы. Тогда цифры не нужно будет менять, не нужно будет печатать новые брошюры и плакаты. Он может пойти – он может уйти вместе с Кассиди. Может, даже еще догонит его.
Он поднимает с земли «маузер», идет к старому грузовику, под которым лежит мертвая кроу, один за другим вынимает патроны из мешочка Ричарда и останавливается только тогда, когда замечает глядящий на него один глаз.
– Джо, – произносит он – мол, ну конечно.
Дыра, которую он проделал выстрелом в полу кабины Кассиди столько лет назад, сейчас опустилась вниз, на лицо Джо, ее глазное яблоко выпирает из нее. Гэбриел отворачивается, покачивая головой. Его пальцы слишком сильно дрожат, поэтому он не может правильно вставить патрон. Он роняет патрон калибра 7,62 мм, который в конце концов нашел в снегу. Его грудь содрогается от смеха. Он даже этого не в состоянии сделать как надо. Он выпускает из рук ружье, смотрит назад, на костер, щурясь, чтобы лучше его видеть. Или лучше видеть то, что там находится.
Денора. Ден. Ди.
Он отталкивается от грузовика, заставляет себя идти к ней. Он хочет снова ее обнять. Ему хочется снова сказать о ее достижениях в этом сезоне и о том, чего бы она добилась в первый год в университетской команде, а потом и на старших курсах, на соревнованиях штата. Ему хочется рассказать ей обо всех играх, которые она бы выиграла, обо всех постерах, которые напечатали бы с ее портретом. О линейке обуви, которую назвали бы ее именем.
«– Ты уже достала новые кроссовки «Кросс Ганз»?
– Они такие классные.
– Я похожа на нее, когда поднимаюсь на цыпочки?»
А потом он уже обходит вокруг рассыпающего искры костра.
– Ди? – говорит он.
Потому что это не она. И никогда ею не была.
Гэбриел оглядывается на холмик в снегу, в который превратился его лучший друг, потом опять смотрит на не-Денору.
Это… это мальчишка? В тренировочной курточке-джерси, носить которую он не имел никаких оснований, она черная снаружи, а ярко-белый цвет скрывается внутри. Его волосы распущены, они повсюду и так похожи на волосы Деноры, это и есть волосы Ди.
– Н-Нат? – спрашивает Гэбриел. – Натан?
Выстрел из ружья попал ему в левый бок, ближе к ноге. От такой раны умирают не сразу, после такого выстрела нужно только проследить за тем, в кого ты стрелял, в лес, и подождать, пока он не рухнет в конце своего кровавого следа.
Но он еще не умер. Не совсем умер.
– Тебя тоже трудно убить, – произносит Гэбриел почти с улыбкой.
Его слова мгновенно приводят мальчика в чувство, и, возможно потому, что Гэбриел стоит над ним с окровавленными руками и окровавленным лицом, мальчик дергается назад. Отталкивается пятками, трясет головой «нет, нет», и говорит что-то еще, слоги и звуки выскакивают быстро, беспорядочно, снова и снова.
По’нока?
Гэбриел щурит глаза, ему приходится залезть глубоко в голову в поисках этого старого слова, потом его мысли совсем замирают, ждут, пока она поднимается из снега, коричневое тело на общем белом фоне.
– Вапити? – произносит он и, следуя за взглядом мальчика, оглядывается назад, шарит взглядом вокруг себя, но тебя там уже нет.
Когда Гэбриел возвращается к мальчику, тот все еще пытается уползти, оставляя все больше крови на грязном снегу.
– Погоди, погоди, дай я найду твоего отца, – говорит Гэбриел, опускаясь на колени и поднимая свои красные руки ладонями вперед, чтобы доказать, что он не представляет опасности.
Бесполезно.
Мальчик ползет все дальше назад, мимо потельни, заползает под нижнюю перекладину загона, оставив темные пятна на трубе.
– Нет, послушай… – говорит Гейб, стараясь проследовать за ним и не напугать, но останавливается, когда лошади начинают ржать в панике, почувствовав под копытами вторгнувшегося к ним человека. – Ш-ш-ш, ребята, – обращается он к ним, заходя в загон, но от него так пахнет… они пятятся назад, встают на дыбы, потом снова опускаются на все четыре копыта в темноте, а места в этом загоне для всех четверых может не хватить. Когда они все бьют копытами о землю, всем своим весом, земля дрожит, и Гэбриел отводит взгляд, онемев, его взгляд падает на сгусток крови, который мальчик оставил после себя на грязном мокром снегу. Сгусток, который ему, наверное, необходим, или был бы необходим, если бы лошади не поработали над ним.
– Еще одно чудное дело, – произносит Гэбриел, уходя оттуда, пиная снег босыми ногами, запуская пальцы в волосы на голове. Он сидит на капоте машины Виктора Желтого Хвоста и смотрит в огонь, бьют барабаны, голоса становятся громче, его мозг работает, губы бормочут. Почему он решил, что этот мальчик – Ди? Как он мог ею быть? Потому… потому что на мальчике была куртка из черного джерси? А в последний раз, когда Гэбриел видел дочь, она была одета в белое?
И все-таки неужели этого да еще длинных черных волос достаточно, чтобы он принял Ната за Денору? Может, он плохо соображал, потому что Касс только что надорвал ему ухо? Потому что Джо только что… Но почему она оказалась под этим грузовиком? Почему она вообще была дома? Разве она не работает по ночам?
– Что здесь сегодня происходит, черт возьми? – произносит Гэбриел, оттолкнувшись от машины и оглядываясь вокруг.
– По’нока? – говорит он наконец, пробуя это слово на слух, словно ключик, который все откроет.
Но какое отношение к этому имеет вапити? Как может вапити заставить их всех друг друга убивать? Какое дело вапити до двуногих, если эти двуногие в них не стреляют?