— Пошли, — подавленно вздохнул Маркевич.
Тральщик уже швартовался к борту «Красина», и на палубе его суетились матросы, готовясь перебросить сходню.
Контр-адмирал не спускал с них озабоченных глаз, и под взглядом его матросы старались еще больше. Рядом с командующим, на две головы возвышаясь над ним, стоял капитан второго ранга, казавшийся неимоверно широким даже в облегающей его фигуру черной шинели. Алексей подошел к нему, тронул за локоть.
— Владимир Иванович…
— Олеша! — стремительно и легко повернулся Воронин. — Где же ты пропадал? Жду, жду… Аркадий Потапович, — через плечо, как равный равному, сказал он контр-адмиралу, — я маленечко задержусь. — И, обняв Маркевича одной рукой за плечи, отвел в сторону. — Поговорим…
О чем говорить в такие короткие минуты? Что успеешь сказать, если надо сказать столь многое? Встретились — и сразу прощай… Алексей молча смотрел на знакомое до мельчайших черточек, казавшееся вылепленным из грубой глины лицо ледового капитана. Вот он какой стал, Владимир Иванович, за эти годы. Сине-черная складка меж бровей на иссеченном морщинами лбу, сетка глубоких морщин вокруг глаз, густая седина на висках… Только скулы по-прежнему обтянуты дубленной морскими ветрами кожей, да большие пушистые усы кажутся не каштановыми, а — золото с серебром.
— Вы были заняты, — нашел, наконец, штурман слова для начала разговора. — Я не решался мешать…
Но Воронин и не любил, и не умел искать слова, а потому и спросил о том, что волновало его в эту минуту больше всего:
— Куда, по-твоему, нам сейчас лучше караваном податься: к Маточкину или к Юшару? Ветер-то южный, льды угоняет на север, однако без ледокола — сам понимаешь.
— К Юшару легче, — всем существом своим почувствовав его озабоченность, сразу ответил Маркевич. — Мы чуть не половину Карского моря прошли, прежде чем льды встретили. Теперь, пожалуй, и там чисто: ветер.
— Так и я думаю, скупая улыбка чуть шевельнула пушистые усы Воронина. — Как ни выспрашивал обстановку у вашего капитана я не «да», ни «нет». Эт, ведь какой! — он с досадой переступил с ноги на ногу. — Ну, а Архангельск как? — И озабоченно нахмурился. — Стоит?
— Бомбили. Несколько раз. Но — стоит.
И будет стоять, будет! Твои-то все целы?
Тральщик нетерпеливо вскрикнул, и, подчиняясь зову его, Воронин не стал дожидаться ответа. Сжал на мгновение штурмана в обруче могучих рук и, оттолкнув от себя, заторопился к сходне.
— Прощай, Олеша! Попутного ветра!
— И вам!..
Час спустя караван боевых кораблей в полном молчании снялся с якорей и двинулся к выходу из пролива Вилькицкого, в сторону Карского моря. Стоя на палубе, вместе с другими коммунаровцами, Маркевич провожал его глазами до тех пор пока дымок сопровождающего тральщика не растаял в сизом предвечернем мареве, уже повисшем над водой. Вот и ушли, вот и нет из — ни Миши Домашнева, ни Владимира Ивановича. «Увидимся ли еще?» — вздохнул Алексей и медленно побрел в свою каюту.
Там уже было почти совсем темно, но включать свет не хотелось. Так и сидел до густой, непроглядной темноты, опершись локтями на край стола и на ладони опустив голову. Сидел и, кажется, ни о чем не думал, не чувствовал ничего, кроме тупой боли в груди. Быть может, и всю эту ночь просидел бы вот так, прощаясь со своей молодостью, о которой напомнила недавняя встреча с Михаилом, если бы не услышал частые торопливые шаги, донесшиеся из коридора.
«За мной», — понял Алексей и включил настольную лампу. Включил — и прямо в глаза ему в упор, глянули с фотографии ободряющие, чистые-чистые глаза Тани.
Дверь приоткрылась, и Яблоков бросил коротко и торопливо:
— На мостик! С якоря сниматься…
Глава шестая
Этот человек понравился Маркевичу с первого взгляда. Именно таким ему и представлялся всегда настоящий американец у себя на родине, в привычной для него среде: ни наигранной бравады, развязности, которую, словно защитную маску, надевают многие янки за границей, ни навязчивого стремления во всем подчеркивать мнимое свое превосходство. Человек, как человек.
Внешне он тоже производил очень приятное впечатление. Рост выше среднего, прекрасно развитая грудь и широкие плечи спортсмена. На крепкой шее красивая точеная голова, увенчанная россыпью темно-каштановых волос. Продолговатое лицо отливает бронзой давнишнего загара. Тугие скулы с округлыми впадинами под ними, прямой нос с широкими нервными ноздрями и резко очерченный рот с выдающимся вперед подбородком свидетельствуют об упорстве и железной воле этого человека.
Он был очень похож на Джека Лондона, которого Маркевич любил давно. Может, еще и поэтому представитель судостроительной и судоремонтной фирмы Ричард Уиллер понравился старшему штурману.
Впервые Уиллер появился на судне два дня назад, когда закончив труднейший арктический переход, «Коммунар» только-только ошвартовался у отведенного ему причала. На корабле все еще царила радостная суматоха, неизбежная после долгого рейса, и инженер не стал навязывать себя никому из бесконечно усталых, измотанных русских. Он попросил о коротком свидании с капитаном и, когда Борис Михайлович принял его, вручил Ведерникову плотный запечатанный пакет со штампом советского консульства на уголке.
— Договор мы подпишем через два дня, — корректно сказал Уиллер, подождав, пока капитан ознакомится с предписанием консула. — Сегодня с вашего разрешения я только предварительно осмотрю судно.
— Пожалуйста, — охотно согласился Ведерников, довольный тем, что консульство сняло с него заботу о предстоящем ремонте. — Вызвать старшего механика?
— Благодарю, я сам. Так будет лучше.
Почему будет лучше именно так, Борис Михайлович допытываться не стал, и представитель фирмы покинул его каюту. Он пробыл на корабле около трех часов, ни с кем не заговаривая и не расспрашивая ни о чем. Четкий в движениях, неторопливо-расчетливый в жестах, целиком углубленный в свои мысли и соображения, он деловито и внимательно осмотрел бортовую обшивку судна, машинное отделение и палубное хозяйство, спустился по штормтрапу и долго вглядывался в перо руля и гребной винт сквозь хрустальный слой голубоватой воды. А потом сам убрал штормтрап и как-то незаметно, не попрощавшись ни с кем, исчез.
Вспомнил Ведерников о нем только на следующий день, но, наслаждаясь отдыхом, не стал задумываться, придет ли он в обещанное время или не придет. Днем больше, днем меньше, не все ли равно? Отремонтируют… Письмо консула снимало с него, капитана, ответственность за стоянку «Коммунара» в Сан-Франциско, и ей-богу, пожалуй, лучше, если американцы не будут особенно торопиться.
Но фирма, как видно, считала иначе, и в точно в условленный час Ричард Уиллер опять появился на борту парохода.
На этот раз он пришел уже как знакомый, как свой человек. С непринужденной уютностью устроился в податливом кожаном кресле в каюте капитана, с таким же непринужденным дружелюбием принялся разговаривать со старшими командирами «Коммунара». На столике перед ним, как положено в таких случаях, появилась бутылка спотыкача, и гость без приглашений подливал из нее время от времени в свою рюмку, не обращая внимания на пустые рюмки собеседников. Он пил мелкими глотками, с наслаждением смакуя темно-вишневую жидкость, но не пьянел, а лишь чаще улыбался открытой и доверчивой улыбкой и с интересом расспрашивал моряков о недавнем рейсе, о льдах, о том, как идут у русских дела на фронте. Наслушавшись вдосталь, инженер сам принялся рассказывать о своей фирме, о городе своем о котором нельзя говорить без уважения и восторга.
— Сан-Франциско? О, это лучшее, что есть не только в Штатах, но и во всем мире! — звучал его приятный, бархатистый баритон. — Можете мне поверить, кэп, и вы, господа офицеры, я знаю, что говорю. Мне уже пятый десяток, и большую половину из них я прошатался по океанским дорогам. Чиф-инженер, старший механик, а? Только три года назад пришлось стать на мертвый якорь здесь, на судостроительном заводе: время берет свое. Но это совсем не плохо, клянусь вам. Это в два раза больше, чем заработок корабельного инженера! И потом — семья. Захотелось посмотреть, как растут мои дети…
Борис Михайлович заметно нервничал, слушая всю эту отвлеченную болтовню. Пришел договариваться о ремонте, а сам несет невесть что! «Может быть, я неверно понял письмо консула? Или у них так принято, у этих янки? Или он ждет, чтобы мы сами начали разговор о ремонте? А вдруг обидится, если я начну?..»
У Григория Никаноровича было непроницаемо-вежливое лицо и холодок настороженного ожидания в спокойных глазах за стеклами старомодных овальных очков. Немало разных людей повидал Симаков за долгую свою жизнь, умел разбираться в людях, как бы заглядывая под искусственную маску на их лицах, и теперь ждал, когда раскроется и этот человек. В голове у старшего механика волнами прибоя шумела усталость: составляя дефектные ведомости на предстоящий ремонт, стараясь не упустить в них ничего общественного, он за последние двое суток спал в общей сложности не больше шести часов. Но усилием воли отгоняя наплывающую дремоту, Григорий Никанорович заставлял себя, и поддерживать разговор, и слушать американца с острым, незатухающим вниманием: к чему клонишь, к чему ведешь?
А Маркевичу было хорошо. Все трудное, связанное с переходом каравана за «Красиным» по трем покрытым льдами арктическим морям и по штормовому Тихому океану осталось позади. Почему же не посидеть в уютной и светлой каюте, не послушать остроумную болтовню свежего человека, этого симпатичного и, кажется, очень славного американского инженера?
Уиллер налил себе еще рюмку, с одобрением посмотрел ее на свет и вдруг без всякого перехода спросил:
— Сколько суток вы рассчитываете затратить на ремонт?
Ведерников взглянул на старшего механика, и Симаков сразу выпрямился, почувствовав, что наступило главное.
— Учитывая установку двух лопастей на гребном винте и замену поврежденных листов обшивки корпуса, — как бы прощупывая, начал он, — мы хотели бы уложиться в минимальные сроки…