В первые дни войны наш театр эвакуировали из Одессы в Томск, тут сейчас и работаем. Лика и Соня успели уйти из Минска за день до того, как гитлеровцы оккупировали его. О Владимире Эдуардовиче ничего не знаю. Жив ли? Что с ним? О, как горько мое одиночество…»
Строки опять начали расплываться перед глазами: мама, мама, любимая ты моя! Алексей успел послать ей из Архангельска большую телеграмму, на переходе, в море, начал большое письмо. «Сейчас допишу, — решил он, и сегодня же отправлю».
Но в дверь постучался вахтенный матрос.
— Товарищ капитан, к борту катер подходит!
Иду!
И письмо пришлось отложить, Маркевич надел фуражку, вышел из каюты. Военный катер уже пришвартовался, и на борт «Коммунара» первым поднялся по штормтрапу Михаил Домашнев. Сначала они с капитаном по-уставному откозыряли один другому и лишь после этого дружески обнялись.
— С благополучным прибытием, Леша, — улыбнулся Домашнев, с любопытством рассматривая Маркевича. — Покажись, покажись… Хор-рош, товарищ капитан! От души поздравляю с назначением! — Он повернулся к борту, крикнул на катер: — Начинайте без меня!
И прошел в капитанскую каюту.
— Ты давно здесь? — спросил Маркевич, усаживая гостя в кресло.
— Без малого год. Заместителем командующего базы по политчасти.
— И как?
— Нормально… Вначале бомбардировщики одолевали, теперь суются пореже. Сафоновцы научились перехватывать их над самой линией фронта. Не поверишь, стоит Борису подняться, как в эфире сплошной вопль: «Ахтунг, ахтунг, Сафонофф!..» Хорошо работают хлопцы, ничего не скажешь.
Маркевич вспомнил недавний разговор с Лагутиным, спросил, проверяя себя:
— А не в другом ли причина? Не в том ли, что теперь уже не прежний фашист пошел?
— Не скажи, — Михаил свел брови, — до слабости им еще далеко. Разгром на Волге — начало гибели гитлеровцев, но от начала до конца большой путь, и сил у них ой как хватает. Говоря между нами, Дитл со своими егерями готовит очередной, «решающий» штурм Мурманска. Хотят взять реванш за Волгу… Ну, да время не то, не сорок первый не прошлый год. И сил у нас больше теперь, и техника покрепче.
— Выходит союзники все же помогают нам?
Домашнев удивленно взглянул на капитана:
— Чем?
— Ты ж о технике говоришь.
— Ах, вот что! — Михаил рассмеялся. — Не так техникой помогают они, как болтовней о ней: слов много, а дела ни-ни.
— Подожди, Мишук, — в голосе Алексея зазвучали нотки недоверия, — возим же мы что-то из Америки, из Англии…
— Возим! — Домашнев встал, зло сощурил глаза. — Не только возим, но и корабли от них перегоняем! Ты видал английские миноносцы, полученные по ленд-лизу? Нет? Увидишь в главной базе, когда попадешь туда. Гробы! Металлические коробки, давным-давно выслужившие боевой срок. И крейсер они нам такой же подсунули, и линкор. Техника! А знаешь ли ты, что на этой самой «технике», на «аэрокобрах» американских, наши ребята чуть было не отказались летать? Самолетики черт бы их побрал! Попадет в штопор, и конец, гвоздем в землю…
— За коим же лешим брать такое барахло? — возмущенно вырвалось у Маркевича.
— А это не нашего с тобой ума дело, — успокаиваясь, опять пустился Домашнев в кресло, вытащил трубку, начал набивать табаком. — Наша техника начала к нам поступать, советская, вот что радостно! Как говорится — на союзников надейся, а сам не плошай. Я уверен, Леша, что после победы будет отлит из золота и усыпан бриллиантами монумент, восславляющий наших людей, сумевших в такой короткий срок создать на востоке страны могучую индустриальную базу. Танки самолеты, артиллерия, подводные лодки… Да разве мы с тобой можем знать, что уже делает и что еще будет делать для победы наш народ? Чудеса! И мастеру этих чудес надо действительно воздвигнуть монумент вечной славы!
Он закурил, выпустил несколько облачков дыма, улыбнулся, сказал задумчиво, почти нежно:
— Знаешь, какой монумент? Голая скала, а на ней под открытым небом, станок из золота. И чтобы над этим станком склонялись трое: старик с седою, из серебра, щетиной на лице, девушка, шатающаяся от усталости, и подросток, совсем мальчишка… Народ!
Михаил умолк, задумался, будто воочию загляделся на созданную его воображением картину. Молчал и Алексей, тоже захваченный строгим величием ее. Снаружи, с палубы, доносились приглушенные закрытой дверью человеческие голоса, шум работающих лебедок, удары железом о железо.
— Пойдем, — поднял голову Домашнев, — посмотрим, как там. Кстати, и сам увидишь то, о чем я тебе говорил.
Утро уже успело разгореться — солнечное, весеннее, теплое даже здесь в Заполярье. Огромный базовый рейд как бы дымился голубизной воды в еще косых солнечных лучах. Только в отдалении из этой морской голубизны вздымались черно-бурые скалы берега с разбросанными на них приземистыми одноэтажными строениями, да по другую сторону обширного рейда виднелось несколько тоже темных, не осень высоких островов, преграждающих вход в базу. Маркевич с удивлением обнаружил, что на рейде совсем немного кораблей. Лишь несколько тральщиков стоят на якорях, у дальнего причала дымит трубой разгружающийся транспорт, недалеко от «Коммунара» дожидаются очереди на разгрузку два его товарища по недавнему переходу из Архангельска.
Долго разглядывать рейд не пришлось. Домашнев уже поднялся на полубак, и Алексей последовал за ним.
— Товарищ батальонный комиссар! — подскочил с рапортом к Михаилу маленький, приземистый, крепко сбитый офицер в ладно подогнанном комбинезоне. Маркевич прислушался к очень знакомому голосу и уловил на себе быстрый, с хитринкой, взгляд Домашнева. А когда офицер закончил рапорт, Михаил повепнул его лицом к капитану, улыбнулся, спросил:
— Знакомы? Или представить вас друг другу?
— Леша!
— Яшок!
Ушеренко почти прыгнул к Маркевичу, повис у него на шее, болтая ногами.
— Лешка уключина, какими судьбами? Вот не ждал! Никак ты на этой коробке?
— Ну-у, не так бурно, — остановил его батальонный комиссар и повел глазами в сторону нескольких краснофлотцев, с любопытством наблюдавших за ними. — Знакомьтесь, товарищ младший лейтенант, — капитан парохода «Коммунар» Алексей Александрович Маркевич.
— Да мы… — начал Ушеренко, но осекся, поняв вторичный взгляд Домашнева. — Извините, товарищ батальонный комиссар, такая неожиданность, такая встреча…
— Ничего, ничего. Докладывайте как у вас тут. Пусть и товарищ Маркевич послушает.
Только теперь Алексей обратил внимание на густо смазанные маслом части какой-то машины, разложенные на палубе вокруг площадки, подготовленной для орудия. Остов машины был уже собран на площадке, по знаку Ушеренко матросы принялись ловко крепить на нем новые детали, и, приглядевшись внимательнее, Маркевич различил еще неясные, но несомненно контуры будущего орудия.
Наше? — почему-то шепнул он.
Домашнев кивнул:
— С Урала.
— Часа чрез три соберем, а кормовую уже заканчиваем, — проще, без официальной четкости сказал Ушеренко. — Вечером можно будет опробовать огоньком по щиту.
— Видал? — подмигнул Михаил Алексею. — Разворачивается твой Яшок, ничего не скажешь. Хочешь, к тебе его назначим?
— А можно?
— Тю! — черные глаза заблестели от удовольствия. — Да ему слово сказать… Извините товарищ батальонный комиссар, сорвалось!
— Вот что, пойдем-ка лучше в каюту, — с деланным недовольством усмехнулся Домашнев, — иначе он тут такое наговорит… Никакого у вас почтения к субординации, товарищ младший лейтенант.
Ушеренко, казалось, не расслышал замечания, пошел к краснофлотцам, быстро сказал им что-то. Догнал он Домашнева и Маркевича, когда те поднимались по трапу на ботдек. Тронул батальонного комиссара за рукав, махнул рукой в сторону выхода из базы.
— Гляди-ка, никак Виктор потопал?
— Он, — кивнул Михаил. — В главную базу. — И, взглянув на Маркевича, спросил: — Помнишь Виноградова? Третьего штурмана у нас на «Володарском»? Его тралец. Хороший, брат ты мой, командир вырос из Витюка. В гвардейцы рвется. И будет гвардейским тральщик, как пить дать будет.
Алексея уже не удивляли несколько странные отношения между Яковом и Михаилом. При посторонних, и в служебной обстановке — «товарищ батальонный комиссар», «товарищ младший лейтенант», так и должно быть, иначе нельзя. А когда наедине — ну какое еще чинопочитание между товарищами, много лет назад начинавшими службу в торговом флоте, один — масленщиком, «маслопупым», второй — «рогалем», матросом! Одно трудно понять: каким образом Ушеренко, корабельный машинист, стал морским офицером-артилеристом?
Маркевич и спросил об этом, когда они вошли в каюту. Яков рассмеялся, кивнул на Домашнева:
— Его работа! Я перед войной в дальнее ходил, механиком: после нашего с тобой похода на «Отто Петерсене». Василь Глотов со Степанидой Даниловной так насели, брат, на меня, что заставили восьмимесячные курсы окончить. Ну и Люба, жена, пилила: учись! Помнишь я тебя с ней в Генте познакомил, когда мы нашу свадьбу праздновали? Повезло мне, Леша, — Яков счастливо улыбнулся, — хороший она у меня человек, настоящий, не то, что та… Детей у нас нет, так она знаешь как к моему Колюшке привязалась? Лучше матери, ей богу! Ну вот… А когда началась заваруха, аба божьего Якова Ушеренко с первых же дней замотали в военный флот, в полуэкипаж: будь здоров, не кашляй! Привезли сюда, честь по чести, выдали как положено, шинель, фланелевку, бескозырку — чем не жизнь, Миша, а? Шагай веселее: «эть, два, левой!»
— Бреши, бреши, пустомеля, — усмехнулся Домашнев, которому болтовня неугомонного дружка откровенно доставляла удовольствие.
— А чего брехать? Я Лешке истинную правду выкладываю, как на политзанятии Если б не ты, маршировать бы мне до сих пор или, в крайнем случае, на каком-нибудь катере задрипанному мотору драгоценное здоровье отдавать. Скажешь не так? А он меня, понимаешь, разыскал, товарищ батальонный комиссар наш, и со слезами в голосе говорит: «Не могу, — говорит, — видеть и переносить, как в полуэкипаже чахнут лучшие люди нашей эпохи. Быть, — говорит, — товарищ Ушеренко, самое маленькое адмиралом от артиллерии». Ну, и впер. По дружбе! На курсы младших лейтенантов. Видал нашивочки? Не подступись! Теперь мне до полного адмирала уже меньше ста лет служить осталось!