— Или я, — подхватил Виктор. — Все равно не уйдет…
В подземный бар входили все новые одиночки и группы иностранцев, и с каждой минутой становилось шумнее. Виктор хмуро посмотрел через плечо, покусал губу.
— Видал, где у них второй фронт? Воюют… А чуть тревога — сразу наверх: бомбоубежище рядом в скале, никакою фугаской не прошибешь. Зато пьют храбро. И кулаками работают. К вечеру, когда бомбежки кончаются, комендантской команде хватает работы их драки разнимать… Ты что? В чем дело, Леша?
Алексей не сводил глаз с троих иностранных моряков, только что спустившихся в подвал. Они остановились в дверях, брезгливо рассматривая полутемный зал. Казалось, ничто не заставит их присесть за один из захватанных, залитых вином столиков, — вот-вот повернутся и уйдут.
— Видишь того, в середине? — сдавленно произнес Алексей. — Высокий, морда холеная, трубка в зубах… Я ж его знаю!
— Виттинга? Капитан с американского транспорта? Ну-у, это мой старый знакомый.
— Никакой он к черту не американец! Сволочь, шкура белогвардейская! Почище Кости Коровяченки!..
— Да тише, не ори ты, — Виктор наклонился через стол поближе к Алексею. — Белогвардеец, говоришь?
— Конечно! Помнишь, как мы с Золотцем уходили в Ахангельске с «Володарского»? На датчанина, на «Отто Петерсен». Он там старпомом был, Виттинг этот самый, Всеволод Арнольдович… А когда мы в Испании в Толосе сидели, он у фалангистов в переводчиках подвизался. Из-за него меня надсмотрщик Пепе чуть на тот свет не отправил. Да я его… — Алексей начал подниматься из-за стола, увидев, что Виттинг и те двое с ним повернулись к выходу.
— Сиди! — Виноградов толкнул его на стул. — И голову опусти, чтобы не узнал. Все дело погубишь… Это, брат, не так делается, не с кулаками…
Алексей молчал тяжело дыша. А Виноградов, наливая по стопке, продолжал, будто ничего особенного не произошло:
— Полгода назад мистер Саймур Виттинг командовал одним из транспортов Соединенных Штатов Америки, входивших в состав союзного конвоя, следовавшего в наши северные порты. Время, ты сам знаешь, очень трудное было для нашей страны: в Сталинграде решалось, быть победе или не быть. Конвой вез танки, самолеты и боеприпасы, предназначавшиеся главным образом для Сталинграда. Темные ноябрьские ночи благоприятствовали продвижению каравана. Днем летчики сафоновского истребительного полка беспрерывно барражировали над морем, отражая удары «юнкерсов» и «мессершмиттов» по транспортам. Подводные лодки и надводные боевые корабли Северного флота блокировали норвежские базы немцев и вражеские коммуникации. И все же союзный конвой держался дальше от берегов, следуя к Новой Земле, чтобы оттуда уже повернуть на юг.
Все было хорошо до самого подхода к острову, как вдруг тут, днем, в тихую погоду, один из американских транспортов неожиданно покинул место в строю и полным ходом помчался на скалы, видневшиеся милях в трех слева по курсу.
Командор запрашивает его, в чем дело, а он знай себе прет, не отвечая. Несется так, будто его преследует весь фашистский флот!
— И разбился?
— Нет, с полного хода выскочил на мель, выдававшуюся в море. Командор приказал мне подойти к нему, выяснить, в чем дело, а сам повел караван дальше. Я и пошел…
Никто не отозвался с палубы американского судна на наши оклики. Долго мы кричали, выпустили в воздух очередь из пулемета — никакого ответа. Пришлось высадить людей на пароход. И каково же было мое удивление, когда я, поднявшись на мостик транспорта, в бинокль увидал далеко на берегу американцев, азартно гоняющих футбольный мяч! У них и палатки из трюмных брезентов были уже поставлены, и готовилось какое-то варево на кострах — чем не робинзоны?
Признаться, у меня руки чесались ударить из пушки шрапнелью по этим «туристам», но нельзя, — улыбнулся Виноградов. — Сам понимаешь: союзники. И пришлось мне отправиться на берег, на переговоры с мистером Виттингом…
Все получилось очень «просто» и «объяснимо»: кто-то из моряков на транспорте заметил, оказывается, след торпеды, несущейся прямо на них. Сэр капитан вполне резонно заявил, что боевое охранение — охранением, а своим глазам он склонен доверять больше. Вот и пришлось ему выбрасываться на мель. Мол, на месте Саймура Виттинга так поступил бы любой капитан, командующий судном, принадлежащим Соединенным Штатам. «Война — войной, груз — грузом, а мы подписываем контракты не для того, чтобы зря рисковать жизнью!»
— И что ты сделал? — усмехнулся Маркевич.
— И я проглотил свою злость и свой язык. А что еще было делать? Дай по морде — и международный скандал! Оставил их доигрывать футбольный матч и дожирать свое варево, а сам послал шлюпку обмерить глубину вокруг транспорта. К счастью, нам повезло: выскочили они на мель в отлив, на малой воде. Дно там песчаное, и пароход не пострадал. Видел бы ты, с какой страстью отказывались «герои» возвращаться на судно! «Пришлите, — требуют, — для охраны и сопровождения два миноносца, иначе не вернемся!»
Но и дипломатическому терпению приходит конец. Пришел и конец терпению капитан-лейтенанта Виноградова. Он сказал не сэру Саймуру Виттингу, а команде судна:
— Счастливо оставаться, ребята. Мы сами доведем транспорт, куда надо. Вы, кажется, забыли захватить рацию? Жаль, у нас, как назло вышел из строя компас, и мы не знаем, где находятся наши корабли. Определиться по солнцу, как видите, тоже нельзя: тучи. Через часок повалит снег и начнется пурга с морозом. Так что счастливо оставаться и доигрывать тайм. Даю слово, что весной за вашими трупами придет по меньшей мере крейсер!
Через десять минут на берегу суетились, толкались, орали изо всех сил все до единого во главе со своим капитаном. Еще час спустя, на полной воде прилива, транспорт снялся и под охраной тральщика пошел на юг. На транспорте, на мостике и в машинном отделении его, на палубе и возле корабельных пушек, несли вахту мои краснофлотцы. И на следующий день наш «караван» благополучно вошел в Белое море.
— Вот так я и познакомился с этим Виттингом, — закончил Виктор.
— И ты думаешь…
— Нет, теперь я не думаю, а знаю. Мы с тобой пойдем сейчас…
Резкий, нарастающий гнусавый вой репродуктора в углу бара оборвал Виноградова: тревога! И сразу же вой сирены почти утонул в многоголосых криках бражничающих, в звоне бутылок по цементному полу, в грохоте опрокидываемой мебели… Виноградов и Маркевич прижались к стене, чтобы не смел их поток иностранцев, ринувшихся к выходу.
И когда последний покинул бар, Виктор тронул друга за рукав.
— Пошли!
Они выбежали на обезлюдевшую улицу, все еще раздираемую тревожным, бередящим душу воем сирены. Виноградов поглядел на белесое небо, прислушался.
— Пока начнется, успею на шлюпку. А ты?
— На судно…
— Счастливо!
— Бывай…
Глава пятая
Григорий Никанорович говорил медленно, обдуманными, отточенными фразами, время от времени взглядывая поверх очков на клочок бумаги в своей руке, и эта обдуманность, эта спокойная неторопливость делала его речь особенно значительной.
— Алексей Александрович забывает об одном, — говорил он, — о том, что девяносто процентов команды на нашем судне — люди новые, пришли к нам недавно и судно еще не знают, а добрая половина из этих новичков вообще впервые в своей жизни видит пароход. О чем каждый из нас, старых коммунаровцев, должен заботиться, что делать прежде всего? Учить людей, настойчиво и постоянно учить, готовить из молодых настоящих матросов, кочегаров и машинистов. А мы? Намедни гляжу, боцман нагрузил на себя два блока, сам синий от злости, а все же лезет на грот-мачту, на салинг. Он-то лезет, а матросы стоят покуривают. Подошел я, спрашиваю: «Почему сам?» А он мне, боцман наш… Дмитрий Михайлович, что ты мне ответил? Встань, встань, скажи, чтобы все слышали. Ну?
Яблоков поднялся красный-красный, будто выскочил из парной. Посапывая от смущения, он с минуту топтался с ноги на ногу, но молчание вокруг было такое, что все равно надо говорить. И, подняв на парторга виноватые глаза, боцман широко развел руками:
— Так ведь как же я его пошлю блоки менять, когда он совсем еще зеленый, матрос этот? Сорвется с верхотуры и… как тот Гусляков.
— Совершенно правильно, может сорваться, упасть, — обрадовался старший механик этому признанию. — А за гибель матроса или за увечье его отвечать придется боцману. Так уж лучше от греха подальше? И на мачту сам слазает, и на беседке за борт, подновить окраску, сам спустится, и в руль во время тревоги сам встанет: Яблоков знает, Яблоков может! Везде и всюду один-единственный Яблоков! А матросы пусть и дальше неумехи растут. Вы этого хотите, Алексей Александрович?
Маркевич вздрогнул: очень уж неожиданным для него был этот вопрос.
Но, видя, что Симаков не нуждается в его ответе, промолчал.
— Гусляков мог бы на судне, а не в госпитале! Разве его вина? С ногой? Наша! Объявили тревогу. Парень мечется, не знает, что надо делать, за что хвататься. Хочется действовать, помогать, да и страшно: фашисты над головой. Вот и назначь его к определенному месту, скажи совершенно точно, каковы его обязанности по тревоге! Так нет — мамочки мои, гамузом навались, все разом, давай, давай! Дуй, кто во что горазд! А какая-то разиня швартовый конец вовремя не убрал с палубы — зацепился, упал и готово: травма! Кто виноват в суете этой? Кто не убрал конец? Сейчас легко сказать: конечно боцман, раз он на себя все до единой палубные работы принял! А на самом деле?
Парторг повернулся к Носикову, помедлил, как бы ощупывая его острым, колючим взглядом, и старший штурман, бледнея, вытянулся на стуле. Симаков неодобрительно качнул головой.
— Я вот вас хочу спросить, Ефим Борисович: сколько времени в критической обстановке нужно, чтобы спустить на воду вельбот?
— Минута… максимум полторы…
— А сколько затрачиваем мы? — Григорий Никанорович иронически усмехнулся, и Носиков поспешил опустить голову. — Я наблюдал за спуском во время недавней тревоги. Минут десять ждал, да так и не дождался, ушел, чтобы не выругаться. А вы что делали? Вы, Ефим Борисович, я о вас говорю… Стояли в сторонке и, простите меня, ухмылялись: «Ну и матросы, ну и команда!» И невдомек было вам, что по работе команды только и можно судить о том, что из себя представляет старший помощник капитана!