Ефим Борисович места себе не мог найти: пропали, ну, конечно же, оба пропали., и Коля, и кочегар! «И зачем только я согласился отпустить его?» — ругал он себя, то поднимаясь на полубак, послушать не стучит ли мотор вельбота, то сбегая на палубу, куда взбирались по трапу бойцы, доставленные с берега очередным «охотником».
Несколько раз он порывался подняться на мостик, к Маркевичу, отпроситься на берег, но тут же отказывался от этой мысли. Нет, не будет он просить, даже ради Коли не попросит. Капитан! Разве не видит, что снег валит и валит, что ветер такой?.. А Коля в одном бушлате, в ботинках. Замерзнет же мальчишка, погибнет!
Стало страшно от этой мысли, ледяным обручем сдавило голову: не вернется! И, увидев, как к борту подходит еще один «охотник», старпом с надеждой отчаяния бросился на переднюю палубу, где спущен штормтрап.
Медленно поднимались усталые, мокрые, промерзшие бойцы. Не отряхиваясь от снега, проходили цепочкой прямо в трюм, где тепло и можно тотчас же растянуться на нарах.
Ни один не остановился, не сказал о Коле. Значит, не видели его. И когда над фальшбортом показалось красное, воспаленное лицо майора Петрова, Ефим Борисович не выдержал:
— Вы не видели наших? На берегу? Иглина и воспитанника корабельного, Ушеренко?
Петров отрицательно покачал головой, и от безучастного этого жеста у старпома перехватило дыхание.
— А людей там много осталось? Ваших много?
— Последних подбирают, — не ответил, а прохрипел майор и, пошатываясь, направился к спардеку.
Значит, все… Значит, не вернутся! И, сорвавшись с места, старпом помчался на мостик. Взбежав на ботдек, он услышал голос капитан-лейтенанта Виноградова, донесшийся со стоящего борт о борт тральщика:
— Алексей! Через двадцать минут отход. У тебя как? Не вернулись?
Носиков замер: через двадцать минут отход… «Неужели уйдем без них?»
— Нет, — услышал он твердый, решительный ответ капитана. — Сообщи Домашневу, Витюк: пока не вернутся, я не могу уйти.
— Ты в своем уме?
— Не уйду!
Ефим Борисович неслышно поднялся на мостик, посмотрел на Маркевича.
— Алексей Александрович, — впервые назвал он капитана по имени, отчеству, — а если…
— Тише! — не оборачиваясь, поднял Маркевич руку. — Мотор?
Старпом замер, весь превратился в слух. Далеко-далеко справа, за пушистым занавесом снегопада, то ли почудилось, то ли в самом деле глухо стучит знакомый мотор. Вот он ближе, еще ближе. Вот и мутноватое пятно вельбота начинает вырисовываться на поверхности черной воды…
— Идут! — у Ефима Борисовича сорвался голос. А капитан повернулся к нему, чуть громче, чем нужно, приказал:
— Вельбот принять на борт! По местам стоять, к съемке с якоря приготовиться!
Десять минут спустя вельбот оторвался от воды и на шлюпталях плавно поплыл наверх, на свое место. Коля стоял в нем, мутными от пережитого недавно глазами глядя на ожидающих моряков. Привалившись к борту окровавленной головой, сидел Иглин. А на носу вельбота, широко раскинув руки, уставился в хмурое небо уже остекленевшими глазами бывший кочегар Коровяченко, которому на этот раз не удалось уйти…
Глава седьмая
Это произошло в ночь на пятые сутки перехода союзного конвоя из Англии.
Строжайшее соблюдение светомаскировки — основной закон конвоя. Ведь достаточно огонька папиросы на мостике или спардеке, чтобы демаскировать весь караван. И вот нашелся же беспечный оболтус, которого даже возможный расстрел не страшит. Или это не беспечность?
Лагутин, стоявший «собачью» вахту, обратил внимание на то, что между часом и двумя на одном из американских транспортов мигает свет — с пятнадцатиминутными промежутками между вспышками. Будто кто-то на корабле то откроет на миг дверь в освещенное помещение, то случайно поднимет заглушку на иллюминаторе.
Нет, это не беспечность. Лагутин вызвал на мостик капитана, доложил ему о замеченных вспышках света.
— Понимаете, точно между часом и двумя, когда почти все спят… Я по хронометру засек: пятнадцать минут — вспышка, еще пятнадцать — вторая, и так три раза. Готов любое пари держать, что это не случайно.
— Думаешь?
— Уверен! Наверняка действует, сволочь, знает, что за кормой у него только мы. Вот и мигает. Пока, мол, флагману сообщим — ведь радиорубка-то опечатана, — пока командор выяснит, на каком транспорте свет, а тем временем…
— А тем временем немцы именно нас и стукнут торпедой. Ты это хочешь сказать?
— Определенно! Мы же концевым идем, замыкающим. Кому, как не нам, первая торпеда?
Маркевич помолчал, подумал.
— Ладно, — согласился он, — завтра проверим.
И в следующую ночь на мостик пришли не только Лагутин и Маркевич, но и Носиков, и старший механик Симаков. Стояли, поднятыми воротниками шинелей прикрывая лица от морозного бокового ветра, вполголоса перебрасывались случайными фразами, а сами не спускали глаз с темноты впереди, где скорее угадывались, чем различались корабли конвоя, идущие в походном строю.
Через каждые три минуты матрос в руле перекладывал штурвал на два градуса влево, еще через три — вправо, и так все время.
Так же действовали рулевые на остальных транспортах, на кораблях охранения, и караван точно двигался изломанным зигзагообразным курсом, лишающим подводные лодки противника возможностей прицельной стрельбы торпедами.
С поверхности моря тянуло холодом, соленым запахом йода и уже близких льдов. Время от времени там, у самого борта, смутно обрисовывались белые гребни волн. «Не очень приятно было бы сейчас искупаться», — подумал Маркевич и почувствовал, как мелкие мурашки озноба рассыпались по спине. Симаков сказал, засовывая руки в рукава шинели:
— Подумать только, что несколько дней назад мы в Англии ходили в одних костюмах!
— А Архангельск встретит морозом и снегом, — добавил Носиков. — Двина, небось, давно уже замерзла.
Замечание старпома вызвало у всех мысли о доме, о том, что хорошо бы поскорее добраться до Архангельска, где «Коммунар» не бывал уже без малого два месяца.
И вдруг Лагутин вскрикнул:
— Вот! Видали?
— Точно! — подхватил Григорий Никанорович и выругался: — Светит, зараза ему в бок.
— Такое за десяток миль нельзя не заметить, если знаешь, что он будет светить, — проворчал Ефим Борисович.
— Вот так же и вчера, — еще раз напомнил Семен.
Маркевич мысленно прикинул угол, под которым мог быть заметен светлый, врезанный в черную стену ночи квадрат, на долю секунды мелькнувший впереди. Представил крутые повороты и короткие отрезки прямого пути, складывающиеся в бесконечную изломанную линию. Свет появился в тот миг, когда конвой совершал маневр «лево все вдруг», а значит, виден был в очень узком секторе, где в это мгновение как раз находился «Коммунар». Правее или левее метров на двадцать — тридцать вспышка не видна. Немудрено, что замыкающий караван американский крейсер противовоздушной обороны ничего не замечает: в момент поворота «лево все вдруг» он оказывается кабельтовых в полутора от прямой оси основного курса, а туда свет не доходит. Значит, виден он только в «Коммунара», и Лагутин прав, говоря, что неизвестный сигнальщик привлекает внимание вражеских подводников именно к советскому судну. Да, штурман прав…
Стало так, как всегда в минуту опасности: закололо в кончиках пальцев, затылок сдавило тисками. Обращаясь к вахтенному штурману, Маркевич полувопросительно сказал:
— Значит, ровно пятнадцать минут между вспышками…
— Точно! Проверьте сами.
— Так, так… Пять левых поворотов, и следующая… Потом еще через пять поворотов… Сколько минут прошло после первой?
— Тринадцать.
— Ясно! — и рулевому в рубку, через раскрытое окно: — Кладите лево руля не через две, а через две с половиной минуты!
— Есть!
Григорий Никанорович недоуменно хмыкнул:
— Алексей Александрович, объясни, пожалуйста, в чем дело? А то пока сам разберешься в вашей штурманской математике…
Маркевич негромко рассмеялся:
— Представь на минуту, что это не случайные проблески света, а точные, условленные сигналы. Ты же знаешь, что разгром каравана лучше всего начинать с хвоста, где слабое охранение: вышел на позицию, определил курс и скорость конвоя, выбрал объект — и огонь! Может так с нами быть?
— Вполне.
— И я считаю, что может Сигнальщик этот условился с немцами о времени, о характере и пеленге световых вспышек. Первая — выходи на позицию, вторая — определяй направление выстрела, третья — стреляй, и торпеда попадет в цель. Так?
— Пожалуй, — в голосе Симакова еще звучало сомнение.
— Не «пожалуй», а точно! И должна торпеда попасть в наш борт: фашистские подводники тоже не лаптем щи хлебают, специалисты — дай бог. Ну, а мы своей полминутной задержкой с левым поворотом подкладываем им порядочную свинью: выстрелить-то они выстрелят, да только торпеда пройдет мимо «Коммунара».
— Опять! — вскрикнул Носиков. — Заметили? На этот раз значительно левее.
— Вот тебе и наша полминутка, Никанорыч, — хлопнул Алексей старшего механика по плечу. И, обращаясь к Лагутину, добавил: — Задержку с левым поворотом делать только после второй вспышки, ясно? Иначе они разгадают нашу хитрость.
Помолчали. «Кто может сигналить, какой транспорт?» — думал Маркевич. В темноте определить невозможно: впереди идут три парохода, они все время меняют свое место по отношению к «Коммунару» — узнай, который. Будь в охранении свои корабли, тот же тральщик Виктора Виноградова, и вопрос решался бы очень просто: два пеленга с разных сторон, вот и точное место вспышки. Но второго советского судна в конвое нет. На это и рассчитывает сигнальщик. Знает, подлец, что не уязвим. Но кто все-таки сигналит, кто?
И вдруг словно молнией озарило — вспомнил! Конечно же, он…
Несколько дней назад, перед выходом из английской базы, Алексей встретился с Ричардом Уиллером. Дик остался таким же веселым, энергичным, жизнелюбивым парнем, как и в Сан-Франциско. Он сразу потащил Алексея в ближайший ресторан: «Надо поговорить, годдэм, я вас так просто не отпущу!»