И «Микоян», уклоняясь от торпед, снова и снова бросался из стороны в сторону, до тех пор, пока итальянские катера израсходовали весь боевой запас, а взбешенные неудачей торпедники не заорали на разные голоса что-то путанное и яростное, потрясая кулаками вслед быстро удаляющемуся советскому судну.
— Не поверите, так весь день прошел! — как-то легко и радостно рассмеялся Арсентьев, опять опускаясь на диван. — Не успели отстать катера, как на смену им явились воздушные торпедоносцы. Но и им всевышний господина дуче отказал в своем покровительстве: и торпеды сбрасывали, и из пушек, из пулеметов били, а мы — все дальше и дальше. А когда отвязались и эти, глядим, — братцы мои, да ведь вечер давно уже кругом, и темно становится, и Эгейское море треклятое за кормой! В темноте же добраться до Кипра, до английской военно-морской базы в Фамагусте, это извините, уже плевое дело. Ох, и хохота было на судне, когда мы позднее в ихних газетах черным по белому, что в Эгейском море доблестными торпедниками потоплен большой советский военный корабль! А утопленник этот — вот он: переждал немного на Кипре и дальше. Ищи-свищи!..
Фамагуста, Бейрут, а за ними — Хайфе, огромный порт, в годы войны превратившийся в крупную базу по снабжению горючим кораблей союзнических флотов. Пришли в Хайфе, и на «Микояне», как по заказу, наступили спокойные, почти мирные дни и ночи: ни тебе тревог, ни налетов вражеской авиации, ни круглосуточной боевой готовности номер один. Экипаж занимался обычными судовыми работами: чистили, красили корабль, проводили техническую учебу палубной и машинной команд.
Начался срочный ремонт и подготовка к дальнейшему рейсу. Перенапряжение в эксплуатации, неизбежное в недавней боевой обстановке, сказалось на всем судовом хозяйстве. Надо было многое подтянуть, подремонтировать, подправить. А тут еще течи в котлах обнаружились, потекли дымогарные трубки. И пришлось гасить огонь в топках, оставив под парами только один котел.
— Сами понимаете, больше всего на ремонте доставалось машинной команде, — словно подчеркнул Арсентьев. — Ремонтироваться-то пришлось своими силами, без помощи базовых рабочих, — какая там помощь, если в порту, что ни день, десятки судов скапливаются, и каждое требует ремонта. Не разорвешься! А нам ждать нельзя. Ну, ничего, дело не очень сложное, сумели построить ледокол, с ремонтом тем более справимся. За семнадцать суток стоянки в Хайфе мне лишь дважды удалось на берегу побывать. Спроси кто-нибудь, что там самое интересное, и я, пожалуй, толком не отвечу. Зато сделали все, лучше не надо. Оставалось поднять пар в котлах — и в море. Да только выйти из порта нам не удалось…
Даниил Иванович помолчал, собираясь с мыслями. Молчали, ожидая продолжения и Глотов с Маркевичем.
В это время в кабинет вошла Нина Михайловна. Она смешно наморщила нос, повела сердитыми глазами на одного, на другого, на третьего.
— Паровозы! Вы же задохнетесь в дыму. Не понимаю, ну как можно так много курить! — Попросила Маркевича: — Лешенька, открой форточку. Эти дымокуры не догадаются. — И обращаясь ко всем: — Идемте чай пить. У девчонок глаза слипаются, а вы готовы всю ночь проговорить.
Глотов взглянул на часы.
— Ого, половина десятого… Заслушались мы тебя, Даниил. Пошли, потом доскажешь. Как бы меня в пароходство не вызвали.
— Опять до утра? — подняла Нина Михайловна на мужа сразу погрустневшие глаза.
Василий Васильевич с шутливой беспомощностью развел руками.
— Сие не разъяснено, Нинок.
Девочки, Анюта и Глора, в самом деле совсем разморенные, сидели за столом в ожидании. Алексей подсел к дочери, обнял ее за худенькие плечики.
— Что, мой чижик? Носом клюешь?
— Мур-р… — потерлась девочка щекой о его плечо.
Они давно уже чувствовали себя родными в семье Глотовых, и не только потому, что Таня, сестра Нины Михайловны, породнила их. Чувство близости пришло еще при жизни Степаниды Даниловны, как никто другой, умевшей создавать, сплачивать семью, всею глубиной чуткого материнского сердца беречь ее. И традиции матросской матери оставались незыблемыми в этом маленьком домике, из которого Алексей Маркевич много лет назад впервые шагнул в самостоятельную жизнь. Таня только узаконила его принадлежность к семье Василия Васильевича и Нины Михайловны, а вместе с ним, как равная, вошла и тоже стала родной его дочь.
За столом болтали о разном, хвалили горячий чай с заваркой из сушенной морошки, вкусно хрустели ржаными сухарями.
А когда девочки отправились спать, Василий Васильевич попросил жену:
— Ложись, Нинок, и ты. Я, видно, скоро пойду…
Нина Михайловна взглянула на него.
— Спокойной ночи.
И, кивнув Арсентьеву и Маркевичу, принялась убирать со стола.
— Значит, говоришь, не удалось уйти в море, — напомнил Глотов. — И что же вас задержало в Хайфе?
— Пожар, — закуривая, ответил Даниил Иванович. — Там, брат, такое получилось…
Был обед, моряки сидели в кают-компании и в столовой команды, когда вдруг где-то рядом, совсем близко, громыхнул неожиданный взрыв. Весь корабль, от киля до клотика, вздрогнул и покачнулся, словно кто-то могучим тараном ударил в корпус. Полетели тарелки со столов, захлопали двери, в каютах полопались электрические лампочки. В первое мгновение показалось, что на палубу судна обрушилась вражеская бомба. Люди высыпали на спардек, загремели колокола громкого боя, призывая расчеты на боевые посты. И лишь две — три минуты спустя, когда немного разобрались, стало ясно, что никакого налета на Хайфе не произошло.
Рядом с «Микояном», весь охваченный пламенем, медленно опускался в воду английский танкер «Хопстар».
Хайфе очень неудобный, с точки зрения моряков, океанский порт. Глубоководный, вытянутый в длину, он неудобен для кораблей своим фарватером, на котором не так-то легко разминуться пароходам. А сейчас этот фарватер был буквально забит транспортами и боевыми кораблями, среди которых впритык стояли английские, норвежские, шведские танкеры, в большинстве своем груженые бензином, нефтью и соляркой. Можно было предполагать, что и транспорты не без груза, и что груз этот — взрывчатка и артиллерийские снаряды.
«Микоян» оказался в ловушке. Неподвижный, без пара в котлах, он стоял на обоих якорях да вдобавок был намертво связан с пирсом стальными, в добрую руку толщиной, швартовыми.
Надстройки взорвавшегося «Хопстара» вскоре скрылись под водой, но от этого легче не стало. Нефть фонтанами вырывалась из его танков, поднималась на поверхность воды и пылала, расплываясь все шире и шире. Начинался пожар и на палубе ледокола, куда тоже плеснуло нефтью, но его удалось потушить быстро. Зато тем большую опасность представляла собой нефть, горящая вокруг судна, где сквозь непроглядные черные тучи дыма то и дело прорывались гигантские языки огня.
— Нам бы, ясное дело, поскорее уйти, — опять увлекаясь, заблестел глазами Даниил Иванович, — да где там, когда мы оказались вроде стального поплавка среди пожарища. На одном работающем котле не то что такую громадину с места сдвинуть, а и брашпилями якоря не выбрать. Кругом нас сущий ад, честное слово: люди где-то в дыму кричат, на помощь зовут, пароходы ревут не своими голосами, сталкиваются, топят один другого, пытаясь выскочить в открытое море… Знаешь, Васильич, я как-то в «Арсе», в кино, тоже в пожар попал. И дверей там порядочно, и народу не очень много было, а как ринулись все к выходам, как поднялась паника, — ну, чисто сумасшедший дом! Хорошо, что я к стенке смекнул прижаться, переждал, пока кончится. И ведь «Арс»-то не сгорел, подоспели пожарные, потушили. А задавленных и растоптанных в панике, может, час после этого в морг и в больницу возили. Так и тут было.
Капитан приказал дать пар из работающего котла на главную машину и водяными струями из мониторов отгонять от борта судна горящую нефть. О том, чтобы покинуть на произвол судьбы все это скопище кораблей с обезумевшими экипажами, на ледоколе никто уже не думал. Даже если бы удалось быстро прогреть главную машину и дать кораблю ход, из порта все равно вырваться не смогли бы: в густом дыму не было никакой возможности ориентироваться. Да и надо было спасать все, что можно: и этот чужой порт, и находящиеся в нем чужие корали.
Спасать… Но удастся ли их спасти? Вон один норвежский танкер выскочил на фарватер, помчался к выходу и, почти сразу загоревшись выбросился на прибрежную мель. Вон и еще два судна столкнулись, — кажется, тонут. Продолжая отбиваться от пламени струями мощных мониторов, «Микоян» прикрывал собою несколько иностранных пароходов. А когда сорвало с якорей и беспомощно понесло мимо него пока не задетый пожаром английский танкер, микояновцы перехватили его, брашпилем подтянули к борту и тоже прикрыли собой.
Двое суток бушевал огонь в Хайфинском порту. Двое суток без сна, без единой минуты передышки работали моряки «Микояна», спасая жизнь и имущество союзников. И когда, наконец, беда миновала им пришлось еще почти целые сутки на то, чтобы привести в порядок свое судно и выслушать бесконечны поток благодарностей спасенных людей…
Зазвонил телефон.
— Прости, Даня — поднялся с кресла Глотов и взял трубку: — Я. Хорошо, через двадцать минут буду… Нет, не надо, приду пешком…
— Черти, — беззлобно выругался он, — на самом интересном месте прервали. Значит, говоришь все окончилось в основном благополучно? — Василий Васильевич начал одеваться.
— Вполне, — Арсентьев тоже встал. — На следующий день, точно помню, шестого января, мы вышли в Порт-Саид, чтобы Суэцким каналом следовать дальше на юг.
Маркевич взялся за фуражку.
— А ты куда? — спросил Глотов. — Ложись-ка спать.
— Нет, — Алексей покачал головой, — провожу вас. Все равно не уснуть.
— Ждешь? — Василий Васильевич улыбнулся.
— Скорей бы…
Они вышли на темную, тихую улицу, неторопливо зашагали к пароходству. «Скорей бы вернулся мой „Коммунар“, — не в первый раз после возвращения в Архангельск подумал Маркевич. — Надоело воду от берегов отталкивать…» Ему было хорошо, спокойно с дочуркой у Глотовых, и только точка о Тане да желание вернуться на судно не покидали ни на минуту. И тревожила мысль о матери…