— Значит, мы на Диксон идем?
— Точно. Везем частичную смену гарнизона и офицерские семьи на «Полине». Я и своих из Владивостока вытребовал, жену с сынишкой. Тоже на «Осипенко» идут. Надоело, понимаешь ли, без семьи цыганствовать.
— А почему они не с тобой?
— Нельзя, — Домашнев отрицательно покачал светловолосой головой, — боевой корабль, и потом… Я ведь последним рейсом на этом миноносце иду, заместителем командующего конвоя по политчасти. И сменщик уже есть, тоже кавторанг (капитан второго ранга). А мои вместе со всеми. Ничего, скоро опять семьей заживем. Будешь на Диксоне — приходи, познакомлю с жинкой. Твои-то как?
Маркевич замялся: говорить или нет? О Тане? Выручил стук в дверь каюты и торопливый голос рассыльного:
— Товарищ комиссар, к командиру!
— Ясно! — Домашнев поднялся со стула. — Пошли, Алексей.
Совещание у флагмана продолжалось всего несколько минут. Установили походны порядок движения конвоя, условились о звуковых и визуальных сигналах, и флагман, высокий, худощавый, сутуловатый капитан третьего ранга с ястребиным носом и нависшими косматыми бровями предложил:
— Прошу по кораблям, товарищи командиры. Через сорок минут снимаемся с якорей.
Так и не повидав больше Домашнева, оставшегося в кают-компании, лишь издали кивнув ему на прощание, Алексей отправился на том же «большом охотнике» на свой пароход. Над морем уже сгущались ранние сумерки сентябрьского вечера и в полутьме их громады кораблей и транспортов казались особенно внушительными и громоздкими. Сразу с палубы Маркевич поднялся на мостик, запросил по переговорной трубе вахтенного механика, как давление пара в котлах, готова ли машина дать ход, и, убедившись, что все в порядке, посмотрел в сторону уже чуть видного флагмана. Все было тихо вокруг, все спокойно. Пахло водорослями, быть может совсем недалекими отсюда многолетними паковыми льдами, уже надвигающимися со стороны полюса, солеными просторами моря. Таким же покоем дышало и синее, без единого облачка, небо, и если бы не сознание, что тишина эта в любую секунду может расколоться от грохота рвущихся бомб или торпед, ничто не напоминало бы о войне.
Но вот и сама она напомнила о себе: на мостике флагмана сверкнула короткая вспышка света.
— Малый, — негромко сказал капитан штурману Лагутину, заступившему на ходовую вахту.
— Есть малый вперед! — так же негромко откликнулся тот и перевел ручку машинного телеграфа.
— Прямо руль!
— Есть прямо руль! — донесся из рубки приглушенный голос матроса у штурвала.
И через несколько мину:
— Полный вперед! Ложитесь на заданный курс, — приказал капитан…
…Шли, равняясь на самых тихоходных в конвое — на тральщики, и все же не менее восьми миль в час. Караван двигался противолодочными зигзагами, и каждый корабль в нем точно придерживался однажды и до конца похода установленного места. Только «большие охотники» непрерывно рыскали из стороны в сторону, то удаляясь от кораблей, то возвращаясь к ним: прощупывали, не слышно ли в морских глубинах шума винтов вражеских подводных лодок. Но все было тихо и в неизведанной толще вод, и тишина эта вселяла надежду на благополучное завершение плавания.
С наступлением ночи люди на кораблях и вовсе вздохнули с облегчением: в темноте даже воздушному разведчику врага караван не обнаружить. Так и двигались всю ночь, соблюдая строжайшую светомаскировку и с каждым часом все больше к столь желанному сейчас проливу — Карским Воротам, отделяющему Новую Землю от сурового острова Вайгач. А когда начало светать и на поверхности моря прояснились силуэты кораблей и транспортов, на флагманском миноносце взметнулся сигнал «Воздух!»
Гитлеровский разведчик не рискнул приближаться к каравану. Дожидаясь полного рассвета, он монотонно зудил где-то в стороне. Орудийные расчеты и пулеметчики давно уже заняли места на боевых постах, приготовились к бою и корабли охранения, а вражеский самолет все еще не был виден в мглистом рассветном небе. На мостик поднялся Григорий Никанорович Симаков, молча пожал капитану руку и отошел в сторонку, чтобы не мешать, остановился возле прильнувшего к пулемету Коли Ушеренко. Алексей удивился, увидев, что подросток занял место первого номера расчета, хотел спросить, кто поставил его, но не спросил: слишком сосредоточенный вид был у парня, да и не время сейчас заменять людей. А Симаков успел заметить минутное колебание капитана, подошел, сообщил:
— На зачетных стрельбах две недели назад Николай занял первое место по быстроте и точности стрельбы. Сам поверяющий назначил его первым номером. Не подведет!
В этом «не подведет!» и в том, как стармех назвал парнишку не привычным для всех ласковым именем, а уважительно — «Николай», чувствовалась такая гордость за Ушеренко, что Алексей улыбнулся в ответ.
— Растет хлопец? — спросил он. И сам себе ответил: — Растет!..
Было приятно сознавать, что сын Якова сумел и завоевать уважение у скупого на похвалы старшего механика, и прочно занять свое место на корабле. Словно бы не Симаков, а сам покойный отец гордится сыном. И подумав о Якове, Алексей решил не отменять распоряжение поверяющего офицера из штаба флота.
А тем временем стало еще светлее, и наблюдатели увидели, наконец, вражеский разведчик. С этой минуты они ни на секунду не спускали снего напряженных глаз. Маленькой черной мухой висел самолет в небе, то приближаясь к каравану, то удаляясь, то описывая гигантские круги.
— Высматривает сволочь, — сквозь зубы ругнулся Симаков, — подсчитывает, сколько нас, каким курсом идем… И откуда у них еще силы берутся?
Маркевич не ответил, хотя и сам думал о том же. Гитлеровцы держались на севере из последних сил, цепляясь за железобетонные укрепления, настроенные руками военнопленных в почти неприступных скалах. Многие аэродромы немцев уже были уничтожены налетами нашей и союзнической авиации. И все же фашистские бомбардировщики нет-нет, а нападали на морские конвои и береговые объекты, а подводные лодки атаковали отдельные суда. Краем уха Маркевич слышал о какой-то, пока неизвестной, очевидно, акустической торпеде, которую немецкие подводники начали применять в последнее время. Толком о ней, как видно, не знал никто, но говорили, что эта торпеда идет к цели на шум винтов, и если вовремя не остановить работу главной машины, поражения судна не избежать. В слухи эти не очень-то верили, но чем черт не шутит? И если так, то не лучше ли было бы и сейчас прекратить движение конвоя, подождать, пока улетит назойливый соглядатай?
Флагман конвоя, как видно, решил иначе, и по его приказанию караван, совершив поворот «все вдруг», лег курсом на север, к теперь уже недалеким берегам Новой Земли. Разведчик покружился еще с полчаса, проверяя, не изменится ли курс, и наконец улетел на запад. А едва затих вдали шум его моторов, как конвой сазу же принял и прежнее направление, и прежний походный порядок.
Маркевич заглянул в штурманскую рубку, склонился над картой. Так, так, замысел флагмана ясен… Траверз Колгуева давно остался за кормой, через несколько часов будет мыс Медынский, а за ним поворот в Печерский лиман. «Значит, в случае нападения мы и уйдем туда, под защиту береговых батарей, и сможем отстояться, пока все опять утихнет. От мыса Медынского рукой подать до острова Долгого, а оттуда прямой путь в Карское море через Югорский Шар. Что ж, это и ближе, и безопаснее, чем идти Карскими Воротами, как намечалось вначале. Я бы на месте флагмана тоже поступил так».
Но мысль о немецком разведчике не оставляла. Не зря же он прилетал, видел махину в самом центре конвоя — «Полину Осипенко»! А если так, то едва ли гитлеровцы откажутся от попытки атаковать заманчивую для них цель.
Весь день прошел в напряженном ожидании противника. Не принесла облегчения и наступившая вслед за ним темная, туманная ночь. Для самолетов она, конечно, не годится, в такой темноте, да еще в тумане цели не обнаружишь, но подводным лодкам видимость не нужна, они прекрасно ориентируются своими слуховыми аппаратами. Эх, льдов бы сейчас дрейфующих, да побольше: во льдах субмаринам не ходить…
Но, как назло, море вокруг было не по-осеннему тихое, без признаков льда. Несколько успокаивал только туман, не рассосавшийся и к утру, да надежда, что воздушного разведчика удалось обмануть. Так и продолжали двигаться в густом и влажном месиве водяных паров, время от времени обмениваясь короткими сигналами корабельных сирен. А незадолго до полудня и вовсе успокоились: туман рассеялся, и вокруг, насколько хватала видимость в бинокль, не было ни намека на чужие корабли.
Флагман конвоя отменил готовность номер один, разрешил экипажам посменно приступить к обеду. И в эту минуту в самом центре каравана громыхнул чудовищный, ярко-огненный взрыв.
«Осипенко»! — сдавленно крикнул рулевой.
У Маркевича все оборвалось в груди: нелепая случайность, дрейфующая мина, принесенная течением как раз туда, где следовало самое драгоценное в конвое судно?.. Он рванул ручку машинного телеграфа на «полный вперед» и зажмурился, услышав многоголосый, пронзительный, полный смертного ужаса крик, несущийся с палуб быстро кренящегося на сторону теплохода. И тут же голос сигнальщика рядом, на мостике, заставил его посмотреть в сторону флагманского миноносца:
— «Всем, всем! — читал сигнальщик торопливый семафор. — Прекратить ход, остановить главные машины. „Большим охотникам“ приступить к бомбометанию по подводным целям!»
Алексей перевел ручку машинного телеграфа на «стоп», и транспорт, продолжая двигаться по инерции, беззвучно притих на воде. Рядом с ним, почти впритирку борт к борту, промелькнула серая тень миноносца, вышедшего в атаку. Но не успел он отдалиться от конвоя, как второй, не менее мощный всколыхнул море и корабли.
— Лодки! — взлетел на мостик помполит Арсентьев. — Торпедами бьют!..
Маркевич и сам уже догадался об этом. Вот, значит, в чем заключается сила неведомого оружия гитлеровцев — их акустические торпеды! Подводных лодок не видно, быть может, и корабельные акустики не прослушивают шум их винтов, настолько далеко держатся субмарины от каравана. А все равно их торпеды поражают надводные корабли.