них решалась наша судьба.
Я ничего не понимала в денежных делах Артёма и никогда не задумывалась об их важности. Как-то Макс пытался объяснить мне, что с Костровым ссориться не стоит, ведь от него зависит их благополучие. В тот момент подобные рассуждения показались мне слишком практичными и меркантильными, сейчас же стало ясно, о чем он говорил. Какой вообще смысл в побеге, если нам не на что будет жить?
У меня самой не было ни денег, ни связей. И все, что я умела, – это только хорошо учиться, слушаться и немного думать.
Взгляд скользнул по освещенной мутными фонарями дороге перед домом, снег в их свете искрился, и казалось, будто с неба сыплется звездная пыль.
И тут, прямо напротив нашего дома, неподалеку от одного из столбов, я заметила темные очертания человеческой фигуры. Быть может, это было только плодом моего воображения, но создавалось ощущение, что этот человек стоит и смотрит прямо в наши окна.
Отчего-то мне представилось, что это Макс. Одинокий, замерзший, оставшийся без крыши над головой.
Я быстро погасила свет, чтобы получше рассмотреть его, но человек исчез. А может, его и не было вовсе.
Глава 23Тоня
Больницы и морги обзванивал Марков. Я не могла.
А он умел разговаривать взрослым, требовательным тоном, без эмоций и колебаний. В эти моменты его мальчишеское лицо делалось решительным и чересчур серьезным.
В принципе, с Марковым можно было иметь дело, только требовался особый подход: не спорить и не ставить под сомнение его слова.
После возвращения от Лиды я сама позвонила ему и попросила помочь. А Герасимов пришел за компанию. В последнее время они повсюду таскались вместе. Постоянно препирались, ссорились, но расстаться не могли.
Устроились в гостиной. В одном кресле расположился Марков с телефоном и блокнотом, а в другом – Герасимов с моим ноутбуком, где искал номера моргов и больниц.
Я села напротив них на диване и, когда Марков дозванивался до очередной больницы, чтобы не слышать разговор, зажимала уши ладонями и сначала смотрела на выражение его лица, а потом уже убирала руки и спрашивала: «Ну, что?»
Номера телефонов закончились через два часа. Амелина нигде не было.
Отложив блокнот, Марков подвел итог:
– Либо он жив, либо валяется дохлый в каком-нибудь сугробе.
Я кинула в него подушкой.
– Сейчас же замолчи! Когда тебя искали, мы до конца верили, что ты живой. Так что раз его в больницах нет, то о плохом я отказываюсь говорить.
– Давай-ка еще раз по порядку. Что мы имеем? Сначала он поехал в клуб, потом повез картину, после сорвался из-за тревожного звонка и рванул на вокзал. Расписание электричек просто так не просматривают. Давай думай, Осеева, куда он мог поехать по первому же звонку?
– Я больше не могу думать. Мне приходит в голову только деревня. Но лишь потому, что в прошлый раз он уехал туда. Сейчас дом продается. Да и звонить оттуда некому.
Марков протянул Герасимову блокнот.
– Записывай. Вариант номер один – дом в деревне. И припиши: проверить. Идем дальше.
– Если бы с домом что-то случилось, он бы обязательно написал мне. – В этом я не сомневалась.
– Значит, речь о каком-то секрете? – Стекла очков Маркова многозначительно блеснули.
Признавать это было неприятно, но пришлось:
– Видимо, да.
– Вычеркни дом, – велел Марков Герасимову. – Так… А какие секреты у него могли бы быть?
– Если бы Осеева знала, то это уже не было бы секретом, – сказал Герасимов.
– Главный секрет Амелина от меня в том, что он тайком прикармливает своих демонов, – глубокомысленно озвучила я вслух свои размышления.
– Чего? – Лицо Герасимова вытянулось. – Каких еще демонов?
– Демонов саморазрушения.
– Говори человеческим языком, – потребовал Марков.
– Это когда человек делает вещи, заранее зная, что ему от них будет плохо, но не может не делать, потому что от мыслей и переживаний ему еще хуже.
– Да ладно? – Герасимов брезгливо поморщился.
– Ты о наркотиках? – осторожно предположил Марков.
– Да нет же! Подождите… Кажется, я догадываюсь, в чем дело.
Стоило только допустить эту мысль, как в памяти мигом всплыл неотвеченный звонок в тот день, когда мы встречались с Кацем. А сколько таких звонков могло быть? А если она ему еще и писала?
– Думаю, нужно найти Милу.
– Ну вот и хорошо. – Марков довольно потер колени. – Записывай, Герасимов.
– Но ее новый адрес знают только подружки, а я с ними в контрах.
– Есть два надежных способа узнать у человека любую информацию, – поучающим тоном произнес Марков. – Первый – запугать, а второй – подкупить. Первый может обернуться неприятностями, а вот второй безопасен ровно настолько же, насколько и эффективен. У тебя есть деньги, Осеева?
– А сколько нужно?
– Все зависит от их запросов. Вот я, например, меньше чем за сто тысяч точно не согласился бы кого-то сливать.
– Ты бы мог продать меня за сто тысяч? – спросил Герасимов.
– А что? – Марков задумался. – Думаешь, мало? Ладно, тогда за двести. Но Петрова и за сто смог бы. А Осееву за сто пятьдесят.
– Это что же получается? – Герасимов расплылся в улыбке. – Типа я твой лучший друг?
– Выходит, что так. – Марков пожал плечами.
– Ста тысяч у меня нет, – сказала я.
– Ты меня удивляешь, Осеева. – Марков встал, разминая ноги. – Тебе вообще нужен твой суицидник или нет? А если бы его похитили и с тебя потребовали выкуп?
– Покупка адреса не гарантирует того, что Костик вернется.
– Практично мыслишь, – похвалил он.
– А что, если сделать так, чтобы эта Мила сама объявилась? – предложил Герасимов.
– Как? – Марков остановился перед ним, уперев руки в бока.
– Ну что-то же ее волнует?
– Милу ничего, кроме себя самой, не волнует. У нее на уме только мужчины и деньги. Как этим выманишь?
– Позвони ее подружкам и скажи, что ее разыскивает мужчина с деньгами, – хохотнул Герасимов. – Или пусть Марков позвонит и назначит место встречи. А на самом деле на нее придешь ты.
Вечно хмурое лицо Герасимова посветлело. Он был очень доволен своим планом.
– Они взрослые и ушлые тетки – их так просто не разведешь.
Марков достал телефон и взглянул на время.
– Извини, Осеева, мне пора. Соломин в восемь пост выкладывает, а мне еще домашку сделать.
– Что за пост?
– Ой, да чушь очередная. Вечно понапишет бред и полночи потом бодается, доказывая, что он прав.
– С кем бодается? – не поняла я.
– Со мной, конечно. Не могу же я допустить, чтобы у людей создавались искаженные представления о действительности из-за какого-то пустозвона.
– Мне казалось, Ваня умный.
– Умный?
Похоже, я это зря сказала, потому что у Маркова от возмущения чуть очки с носа не соскочили.
– Какой же он умный, если утверждает, что основные концепции и принципы науки – это свободные изобретения человеческого духа? Да, он ссылается на Эйнштейна, но что с того? – Марков с вызовом воззрился на меня. – Научная абстракция, как и прочие мыслительные операции человека, возможна только при наличии практической деятельности. Бесит, что он, вроде бы опираясь на базовые постулаты, бесконечно подменяет понятия.
– Если он тебя бесит, чего ты тогда с ним постоянно препираешься? – поинтересовался Герасимов.
– Ну а с кем мне еще препираться? С тобой, что ли?
– Со мной ты тоже препираешься.
– Проблема этого мира знаете в чем? – Марков глубокомысленно обвел нас взглядом. – В том, что он перенаселен людьми с ошибочным кодом, которые постоянно совершают абсолютно нелогичные, примитивные поступки или мутят воду ложными утверждениями, подавая их как истину.
– Проблема этого мира в том, что он не населен одними только Марковыми, – сказал Герасимов.
– Если бы он был населен одними Марковыми, с кем бы он препирался? – рассмеялась я.
– Все Марковы препирались бы друг с другом, – ухмыльнулся Герасимов. – Ведь ему важен процесс – доказать, что он самый умный, а в мире Марковых сделать это было бы невозможно.
– Если бы мир состоял из Марковых, он был бы идеален. – Марков тяжело вздохнул. – Короче, если хочешь, Осеева, можем завтра продолжить.
Как-то Амелин сказал, что если по-настоящему привязан к человеку, то ты обязательно почувствуешь, если с ним случится плохое.
Но я никак не могла разобрать, чувствую ли я то самое плохое или всего лишь нервничаю от неизвестности и беспомощности.
Папа вернулся в начале десятого. Оживленный и веселый, с кучей пакетов и свертков. Он готовился к встрече Нового года дома, и ему очень хотелось порадовать маму.
Пока он переодевался и разбирал покупки, я терпеливо ждала и подошла с разговором, только когда он сел ужинать.
– Костя так и не нашелся. Уже пять дней прошло.
Папа понимающе покивал, потому что жевал и не мог ответить.
– Мы сегодня больницы и морги обзвонили. Ничего нет.
Он замер с вилкой в руке.
– Можем завтра подать заявление в полицию.
– Мне почему-то кажется, что это его Мила опять что-то мутит.
Покачав головой, папа принялся вылавливать черри в салате.
– Тогда это не твои проблемы. Ты же понимаешь?
– Нет, не понимаю. Его телефон выключен. Пап. – Я помолчала, несколько секунд обдумывая, как прозвучит моя просьба. – Мне очень нужна твоя помощь.
– Это всегда пожалуйста. – Он посмотрел долгим взглядом, вернулся к салату, но потом подозрительно вскинул голову: – А что за помощь?
Перед тем как выйти из машины, папа немного посидел собираясь с духом. – Если твоя мама об этом узнает, нам обоим не жить.
Я обняла его:
– Она не узнает.
Сначала, услышав мою просьбу, папа возмутился и сказал, что затея эта детская, неразумная и подобное вообще не его формат.
Пришлось оперировать аргументами, которые я обдумывала весь вечер.
Что, во-первых, он очень красивый и нравится всем женщинам. Во-вторых, умеет профессионально вести переговоры и уговаривать людей. В-третьих, хорошо и модно одевается, а это всегда указывает на достаток. Ну и, в-четвертых, если он мне не поможет, то мне придется придумать другой план, который, возможно, будет опасным и незаконным.