Пока я ела, Мира Борисовна рассказывала про своих детей, живущих по соседству и заправляющих магазинами на первом этаже, а также несколькими торговыми точками в округе. После переключилась на жен своих сыновей и как им всем повезло, что у них такая дружная и большая семья.
Я слушала ее вполуха, наблюдая за тем, как возятся два черных кота, и наслаждалась обстановкой.
– Конечно, они не сразу мне понравились. Да и никто бы не понравился. Ты когда-нибудь слышала анекдоты про еврейских мам? «Моня, ты почистил зубы?» – комично пародируя еврейский акцент, которого на самом деле у нее не было, произнесла она. «Мама, я взрослый, мне уже сорок». – «И что теперь? Не нужно чистить зубы?»
Она заразительно расхохоталась.
– Так вот я та самая еврейская мама. Для меня мои дети – всегда дети. И смыслом своей жизни я вижу их счастье и благополучие. Поэтому правильная еврейская мама никогда не станет портить отношения с ребенком из-за какой-то там жены. Пусть их будет хоть десяток. Если нравится моему сыну, то рано или поздно понравится и мне. Это называется – сохранять авторитет и уважение. А без уважения крепкую семью не построишь.
Мира Борисовна достала пять здоровенных свекольных клубней и отправила их в широкую алюминиевую кастрюлю.
– Марик у нас очень горячим мальчиком рос. Хотел стать футболистом, актером, даже летчиком. Мы ему ничего не запрещали, но и не помогали. Сказали: хочешь – делай. Он все попробовал, оступился, осознал и в двадцать три сам подал документы в Финансовую академию, а потом пришел к нам и сказал: «Мама, папа, спасибо, что сделали из меня человека». Не у всех, конечно, такие сознательные дети получаются, спасибо хорошей наследственности, но, если ввязался в родительство, изволь быть мудрым.
Облокотившись на стол, она доверительно подалась ко мне:
– Я знаю вашу историю. Ко мне Любочка с утра заходила. Мы с ней как в Интернете новости почитали, так за голову схватились. Что же это у вас там такое творится?
– Там пишут неправду.
– Это мы уже поняли, но мне бы хотелось знать, что все-таки случилось на самом деле.
– Нам пришлось уехать, потому что моя мама наняла охранника водить меня в школу, а после посадила под домашний арест.
Мира Борисовна покачала головой:
– Серьезная у тебя мама.
– А еще она написала на Артёма заявление о похищении. Сама бы она так никогда не поступила, но опекун Артёма решил его наказать по-своему, вот они и придумали эту историю.
– Тёма – хороший мальчик и не заслуживает всего, что с ним случилось, – задумчиво сказала Мира Борисовна. – Дети не должны становиться инструментом в руках самоутверждающихся взрослых. Мне его искренне жаль. Я это и Лёне тысячу раз объясняла. Не волнуйся, он ему поможет. Этот Костров тот еще фрукт. Доверить ребенка на попечение такому человеку было верхом безумия, как и составить это дикое завещание с абсурдными условиями. Но Стас, Тёмин отец, в последние годы здравомыслием и не отличался. Его волновало только возвращение популярности. А Костров ему ее обещал.
Я понимающе кивнула.
– Очень его любишь? – Мира Борисовна вдруг расплылась в лукавой улыбке.
– Да.
– Как это прекрасно: молодость, любовь, борьба за счастье! Ты не бойся, раз такое происходит, значит, все у вас будет хорошо. Счастье же не приходит просто так. И выражение, что за него нужно бороться, не пустой звук.
Счастье – это радость победы, это достижение желаемого, это отдых после трудного пути, это штиль и первая весенняя трава. Все то, что не берется из ниоткуда. Пока мы не заболеем, не поймем, какое счастье проснуться здоровым. Пока не потеряем, не узнаем реальную ценность вещей. Пока не вырастем, не ведаем, какое счастье быть ребенком. – Она мечтательно подперла голову рукой. – Знаешь, я когда-то преподавала физику в школе, и теперь на языке вертится, что счастье – это работа, помноженная на время.
Мира Борисовна еще какое-то время рассуждала о счастье, о семье, о любви, и я вряд ли смогла бы потом вспомнить, что именно она говорила, но чувство благодарности за эти слова переполняло меня целиком.
Артём с Леонидом Соломоновичем и его сыном Сашей вернулись к половине шестого.
На Артёме была светлая офисная рубашка в мелкую клетку и серые костюмные брюки, которые были ему коротки. Вероятно, вещи одного из сыновей Соломоныча, смотревшиеся на нем немного нелепо.
– Ну как? – спросила я, когда мы остались в комнате вдвоем. – Они помогут?
– Ага. – Расстегнув рубашку, Артём завалился на кровать.
Он заметно расслабился, паническое веселое возбуждение сошло, и по выражению безмерного облегчения на его лице стало понятно, как в действительности он перепугался из-за того, что случилось.
Я подсела к нему на край кровати. В желтом свете абажура серебряная цепочка с кольцом на его груди блестела золотом.
– Они очень заинтересованы. Если получится поймать Кострова на незаконных делах или нечистом управлении, ему будет предъявлено обвинение и все его обязательства по опекунству снимутся. В принципе я могу хоть сейчас назначить другого управляющего, но это не отменит условий отцовского завещания. Однако если доказать, что Костров пользовался своим положением в корыстных целях, то он больше не сможет ничего решать. На понедельник они запланировали грандиозный шухер.
– Шухер? – не поняла я.
– Они называют это – инициативный аудит. Типа я их нанял для проверки всей документации и дел, которые ведет Костров от моего имени. Просто нагрянут вместе с налоговой полицией в несколько точек сразу и начнут проверять бумаги. Это займет время. Может, пару недель или даже месяц. Леонид Соломонович не сомневается, что они найдут для суда кучу всего интересного.
– Будет суд? – ахнула я.
– Вероятно, не один.
– Это тоже надолго?
Артём задумчиво кивнул.
– А как же мы? Ну, то есть как быть, пока все не нормализуется?
– Можем остаться здесь, а можем уехать на квартиру. С понедельника она освобождается, а Леонид Соломонович согласился одолжить мне деньги.
Протянув руку к кольцу на цепочке, я покрутила его в пальцах.
– Тебя что-то расстраивает? – Артём насторожился. – Все складывается хорошо. А скоро будет еще лучше.
– Только не пойми меня неправильно, но мне кажется, сейчас, во всех этих делах, я совершенно лишняя. Ну, то есть история с похищением, полиция и прочие неприятности очень сильно усложнят ситуацию.
– И что с того? – Он резко приподнялся на локте. – Все решено и по-другому быть не может. Если бы не ты, ничего бы этого не было, но я очень даже рад, что так случилось.
В его голубых глазах, тоже отливающих золотом, блеснули искорки недовольства.
– Они тебе тоже об этом говорили? – догадалась я. – Сказали, что мне нужно вернуться домой?
– Перестань! – Он закрыл мне рот ладонью. – Никто никуда не вернется!
– Тебе стоило сказать мне об этом прямо. Я же не глупая, я все понимаю.
– Нет, Вита, никуда ты не вернешься. Это мое условие, и они его приняли. Я отдаю им Кострова и дальнейшее ведение всех дел в обмен на тебя.
– Ты согласен с тем, что за счастье нужно бороться?
– Бороться нужно за все. – Он снова откинулся на спину. – Это единственная возможная форма существования. Которая начинается с момента зарождения жизни и заканчивается только со смертью.
– Моя мама считает, что ты беспечный прожигатель жизни. Я, конечно же, с ней не согласна, но те, кто тебя не знает, наверняка тоже так думают. Им трудно представить более легкую и приятную жизнь. Они считают, что счастье тебе досталось при рождении.
– И меня это должно как-то волновать? Я должен испытывать угрызения совести оттого, что имею то, что имею? Оправдываться? – Глядя куда-то перед собой, Артём довольно заулыбался. – Не-а. Каждый думает, что другим проще, что им больше повезло, что они не заслужили, что всего лишь родились в нужное время, в нужном месте, и все в том же духе. Мне лично до этого нет дела. Я не испытываю совершенно никакого беспокойства, что кому-то живется лучше меня, потому что это психология лузеров, Витя.
Вечером на ужин собралась вся семья Леонида Соломоновича: оба сына с женами и детьми. Около часа женщины накрывали огромный стол в гостиной, и еды было столько, что хватило бы на хорошую свадьбу. Закуски, соленья, копчености и выпечка, на горячее – утка в яблоках и картошка, запеченная в сметанном соусе.
Как я поняла, подобный пир у них было принято устраивать чуть ли не каждую неделю. Мужчины разговаривали о политике, экономике, законах и образовании. Женщины слушали.
Дети же вели себя за столом на удивление прилично, но, как только им разрешили выйти, тут же помчались собирать по всей квартире котов.
После чая Марк играл на скрипке, и Мира Борисовна, расчувствовавшись, плакала. А чуть позже все вместе пели под ее аккомпанемент на пианино.
Артём же вел себя тихо, даже когда дело дошло до музицирования, лишь машинально подпевал, находясь будто бы не здесь.
Я поймала его одевающимся в коридоре, когда около одиннадцати все закончилось, Марк и Саша увели детей спать, женщины собирали посуду.
– Пойду проветрюсь, – бросил он, а минут через пятнадцать с улицы раздался душераздирающий скрип.
– Что там? – удивилась Мира Борисовна, застыв с кухонным полотенцем в руках.
– На качелях кто-то качается, – отозвалась жена Саши, вглядываясь в чернильную темноту окна. – Совсем сдурели.
Артём вернулся через час и на мой вопросительный взгляд ответил, что должен найти Котика.
На следующий день он встал еще до моего пробуждения, взял старый «вольво» Саши и уехал в Москву.
– Нашел? – спросила я, оторвавшись от книги, когда вечером он влетел в комнату.
– Ты не поверишь! Целый день катался по общим знакомым, а оказывается, мог бы найти его сам.
– И где же он был?
– Он и сейчас там. Это какая-то мистика, потому что иначе я объяснить этого не могу. Но та фабрика, где он обосновался, моя.
– В смысле? – Я еще немного была погружена в книжный сюжет.