рик с косой, то вряд ли кто-то заметит подмену, а если потом оперативно «свернуть балаган», то можно вывести его не привлекая внимания.
Я предложила воспользоваться костюмом с маской, чтобы скрыть лицо наверняка, но Лёха категорично это отверг, объяснив это тем, что лучший способ спрятать что-либо – оставить на самом виду.
Проще всего было принести с собой дополнительный костюм, но если на проходной впустят четверых, то и выпускать будут четверых. Они могут не спросить документы, но пересчитают наверняка. Так что Насте, после того как она отдаст сарафан, предстояло переодеться в белый халат Якушина и уйти из больницы без нас.
Амелина решили везти прямиком к парням на фабрику. Больше спрятать его было негде.
Мы проболтали с Лёхой всю ночь.
План выходил сумасшедший и дырявый как решето, однако дерзости и яркости в нем было хоть отбавляй.
– По-любому, если нас и спалят, то никому ничего не сделают, – заверил Лёха. – Даже незаконное проникновение предъявить не смогут, потому что сами нас впустят.
Созвонившись с Якушиным, Лёха спросил про халат, а заодно и про машину. Я бы так не смогла, но он был наглый и считал, что за спрос денег не берут.
Поначалу Якушин не просто отказался, но еще и поинтересовался, есть ли у меня совесть. Однако потом все же немного смягчился: расспросил, где находится больница и в котором часу ему там нужно быть. В принципе, Саша был добрый и благородные поступки были его коньком, на что Лёха, собственно, и рассчитывал.
Понедельник выдался на удивление светлым и жизнерадостным.
Утром я проснулась со страхом, что все ночные выдумки с наступлением дня потеряют свою силу. Однако, открыв глаза и обдумав все на свежую голову, я воодушевилась еще сильнее.
Папа лениво выполз из спальни провожать меня.
– Судя по выражению лица, о твоих планах лучше не спрашивать. – Он смотрел через зеркало, как я заматываюсь шарфом.
– Спросить ты можешь, но ответ тебе не понравится.
– Значит, стоит готовиться к неприятностям?
– Не думаю, что может быть хуже, чем сейчас.
Папа тяжело вздохнул:
– Забыла про маму?
– Но ты же ей ничего не скажешь, правда?
– Я не знаю того, о чем я не должен говорить.
– Вот поэтому лучше не спрашивай.
– Ладно. Только пообещай, что тебя за это не посадят в тюрьму.
– Пап. – Я повернулась к нему. – Это просто соучастие в побеге. За такое несовершеннолетних в тюрьму не сажают.
Он сделал вид, что нахмурился, но глаза улыбались. Я обняла его.
– В случае чего скажешь, что не знал.
– А я и не знаю. – Он обнял меня в ответ, и мы какое-то время так стояли, пока я не сообразила, что опаздываю.
В костюм Деда Мороза Лёха переоделся еще дома и всю дорогу в метро поздравлял пассажиров с наступающим Новым годом. Типа: «Хо-хо-хо! С праздничком! А кто это у нас такой симпатичный? Ну-ка, расскажи дедушке, как тебя зовут и был ли ты в этом году послушным мальчиком?»
Конфетами и мандаринами закупились возле метро, сразу набив ими Лёхин мешок, а переодевались в машине у Якушина, поджидавшего во дворах рядом с больницей.
Для роли Лихо Настя сделала мне начес, и Петров запереживал, что обратно из психдома меня уже не выпустят. Но, судя по тому, как дело пошло дальше, оставить там могли нас всех.
В больнице были приемные часы, и через открытую калитку проходило много людей.
Лёха тут же сунулся к двум немолодым женщинам со своим «хо-хо-хо!», а потом, недолго думая, громким басовитым голосом затянул:
Звезды Новый год развесил на веселой елке,
И медведь сегодня весел и танцуют волки.
Снова Дед Мороз шагает по лесным квартирам,
Леденцами угощает, сливочным пломбиром.
И Петров, жизнерадостно подхватив его настрой, заскакал рядом оленьими прыжками:
Пляшут белки, пляшут зайцы,
Очень рад лесной народ
Встретить песней, встретить танцем
Новый год!
– Прекратите! – перепугалась я. – Нам не нужно привлекать лишнее внимание.
А Снегурочка на елку принесла смешинки, —
звонко поддержала их Настя.
И танцуют с нею польку белые снежинки,
Хорошо друзьям кружиться с песней на пригорке.
А потом пойти учиться только на пятерки!
После чего они все вместе прокричали отрепетированным хором:
Ла-ла-ла-ла-ла-ла!
Пляшут белки, пляшут зайцы,
Очень рад лесной народ
Встретить песней, встретить танцем
Новый год![5]
В окнах корпусов показались люди. Они махали нам руками, кто-то прокричал в форточку: «Дед Мороз, давай к нам!»
– Хватит! – предприняла я еще одну попытку остановить их. – Это не просто какой-то прикол или розыгрыш. И не ваш утренник. Сейчас все очень важно и серьезно.
Петров навел на меня камеру.
– Тебе не остановить нас, Лихо из темного леса! Новый год обязательно должен наступить и в психбольнице тоже!
Настя прикрыла ему рот ладошкой:
– Так неэтично говорить. Может, они не знают, что лежат в психбольнице.
– Ну конечно, они думают, что чиллят в ВИП-отеле, где все включено.
Но тут мы заметили, что к нам спешит женщина в теплой спецкуртке медработника.
Я готова была прибить Лёху, Петрова и Настю тоже.
– Ну наконец-то, – заголосила женщина издалека. – Снизошли. Прислали. Счастье какое! Но почему без предупреждения? Почему никто не встретил? Зала у нас нет, но можно в столовую или в фойе третьего корпуса. Меня зовут Элла Михайловна. Вы же от «Чудеса расчудесные»? – Добежав до нас, она продолжила тараторить: – Очень плохо, что без предупреждения. Приемные часы. Вот как я сейчас народ соберу? Вы почасовые?
– Не нужно никого собирать, – успокоил ее Лёха. – Мы сами. По палатам пройдем и каждого лично поздравим. У нас вон, целый мешок подарков. – Он потряс конфетами и вытащил из кармана плитку шоколада. – А это вам, Элла Михайловна. С наступающим!
Элла Михайловна охотно взяла шоколадку.
– Нам сказали начать с шестого корпуса, – вклинилась я. – Что там пациенты все на местах, потому что их не выпускают.
– С шестого? – удивилась Элла Михайловна. – А кто сказал?
– Начальница наша, – нашлась я. – Из Моссоцздрава.
Название придумалось наобум, просто потому, что «мос» и «соц» звучало серьезно.
– И «Чудес расчудесных», – добавил Петров.
– Она с вашим главврачом договаривалась. Гордеевым, – вспомнила я фамилию, которой были подписаны все приказы, развешанные на стенах.
– Гордеевым? – Элла Михайловна удивленно поджала губы. – Надо же. Ну, с шестого так с шестого. Давайте за мной.
На проходной в корпусе сидела женщина-охранница в серо-синей форме. Она сурово оглядела нас, а от Лёхиной шоколадки отказалась.
– Всё в порядке, они со мной, – сказала ей Элла Михайловна. – «Чудеса расчудесные».
– Ничего не знаю, – мрачно проворчала охранница. – Паспорта давайте.
Я, Лёха и Настя показали ей паспорта, а Петров замешкался, роясь в карманах под оленьей пижамой.
– Вы знаете… У меня, кажется, нет паспорта. Я же олень. А у оленей паспортов не бывает.
– Слышь, олень, – нахмурилась охранница. – А если я тебе рога поотшибаю, найдется паспорт?
– Ну ладно, ладно, – одернула ее Элла Михайловна. – Вызови Семченко, пусть она сопровождает.
Семченко вроде была женщиной, но выглядела как мужик. Ростом, наверное, с Герасимова. Квадратная челюсть, искривленный нос и плечи, как у Лёхи с Петровым, вместе взятых. У нее были прилизанные черные волосы и такие же густые черные волосы на руках. Ни дать ни взять зэчка-рецидивистка, но, когда она заговорила и приветливо улыбнулась, жуткое впечатление немного рассеялось.
– Вы школьники? – Она наклонилась, пытаясь рассмотреть мое лицо через грим. – Постарше никого не нашлось?
– Мы артисты, – пафосно заявил Петров. – А искусство не имеет возраста.
– Мы дешевле стоим, – более доходчиво объяснил Лёха.
– Все ясно. – Семченко выпрямилась. – Ладно, дети, вы же в курсе, что пациенты у нас специфичные? Так что адекватной реакции не ждите. Кидаться на вас никто не будет, все буйные не здесь, но могут разрыдаться или бросить в вас что-нибудь.
– Это не страшно, – заверил Петров. – Мы тоже можем в них что-нибудь бросить.
– И разрыдаться можем, – добавила Настя.
Начали с женского отделения на пятом этаже, чтобы потом спускаться вниз.
Заходили в палату, и Лёха выдавал стандартное поздравление, Настя пела песенку «Пляшут белки, пляшут зайцы», а мы с Петровым раздавали по две конфеты и одному мандарину в руки.
Здесь лежали женщины с тревожными расстройствами, постродовыми депрессиями и юные суицидницы. Большинство из них были бледные, измученные и печальные. Они смотрели на отжигающего Лёху так, словно пациентом был он, однако конфетам радовались и иногда просили еще.
В каждой палате мы задерживались минут по пять-семь, а на этаже их было около двадцати.
Один этаж, включая Лёхин перекур, занял у нас почти полтора часа. Поэтому, когда спустились на четвертый, решили разделиться на две группы. Снегурочка с Оленем в одной, мы с Лёхой – в другой. Дело пошло живее. Правда, Насте пришлось пересы́пать часть подарочных конфет из красного бархатного мешка в пакет «Пятерочки», но, кроме самой Насти, это никого не смущало.
На четвертом этаже контингент женщин оказался повеселее, в основном шизофренички и аутистки. Они бурно реагировали на наше появление и с удовольствием вступали в разговоры. От этого Лёха снова завелся и принялся расспрашивать, хорошо ли они себя вели, а потом, понизив голос, вместо новогодних стишков, перешел на пошлые анекдоты. Я думала, Семченко немедленно выгонит нас взашей, но она сама ржала как лошадь.