Дежурный врач оказался вовсе не тем пожилым мужчиной, которого я встречала раньше, а молодым красавцем блондином с ярко-голубыми глазами. Представившись коллегой нашего семейного доктора, он пригласил меня присесть. Нас разделял темный деревянный стол, совершенно пустой, если не считать моей тонкой медицинской карты, которую он раскрыл и быстро пробежал по ней глазами.
— Что привело тебя сегодня к врачу, Антуанетта? — спросил он с профессионально доброй улыбкой.
Улыбка медленно сошла с его лица, когда я рассказала о своих симптомах. Он расспросил меня о цикле, уточнил, когда была последняя менструация, и я попыталась вспомнить, когда просила у матери прокладки. Я была слишком больна и не сознавала, что прошло уже целых три месяца, хотя и не считала это столь важным обстоятельством.
— Ты не думаешь, что можешь быть беременной? — был его следующий вопрос.
— Нет, — ответила я без колебаний.
Жизнь научила меня разбираться в тонкостях поведения взрослых, и я почувствовала, как в его профессионально-радушных манерах проскользнула некоторая враждебность, стоило мне из пациента-подростка превратиться в потенциальную проблему.
Он пригласил меня пройти за ширму, раздеться ниже пояса и накрыться простыней. Как только я была готова, он позвал медсестру.
Я лежала, устремив взгляд в потолок, раздвинув согнутые в коленях ноги, пока он прощупывал мои внутренности рукой в латексной перчатке. Через несколько минут он попросил меня одеться. Сдернув перчатку, он бросил ее в мусорную корзину. Я заметила, как они с медсестрой обменялись взглядами, прежде чем он молча отпустил ее.
Он снова пригласил меня к столу, но теперь на его лице застыло суровое выражение.
— Ты имеешь представление о половой жизни? — холодно спросил он.
С ужасом осознавая то, что он собирается сказать, но все равно не в силах смириться с этим, я ответила:
— Да.
— У тебя три месяца беременности, — расслышала я сквозь глухой туман своего отчаяния.
— Это невозможно, я никогда не спала с мальчиками, — выпалила я, отрицая хорошо известную мне правду.
— Но с одним-то точно спала, — возразил он, раздражаясь от моей очевидной лжи.
Я уставилась на него, надеясь найти помощь, но увидела лишь осуждение в его глазах.
— Только со своим отцом, — наконец ответила я.
Мертвая тишина повисла в комнате, стоило мне впервые произнести вслух слова, составлявшие главную тайну моей жизни.
— Он изнасиловал тебя? — спросил он, и в его голосе прозвучала нотка сочувствия.
Даже столь слабое проявление доброты вызвало у меня слезы. Я пробормотала:
— Да.
— А твоя мать знает?
Слезы уже лились ручьями, но мне удалось покачать головой и вымолвить:
— Нет.
— Ты должна попросить ее позвонить мне, — сказал он, протягивая мне через стол бумажные салфетки. — Мне необходимо с ней поговорить.
Меня колотила дрожь, когда я на ватных ногах выходила из кабинета хирурга. Оказавшись на улице, я оцепенела от ужаса. Куда идти? Только не домой. Да разве я могла пойти домой? Ведь там был он. В затуманенном страхом сознании всплыло лицо Изабель, моей учительницы, которая приютила меня после побоев. В начале летних каникул она взяла отпуск, потому что выходила замуж, но я знала, что она уже вернулась из свадебного путешествия. Однажды она уже помогла мне и конечно же не оставит в беде и на этот раз, подумала я.
Я быстро поехала на велосипеде к ближайшей телефонной будке, где в справочнике отыскала имя и адрес ее мужа. Решив не тратить время на звонок, моля лишь о том, чтобы она оказалась дома, я поспешила по адресу.
Оказавшись в новом жилом квартале, которые в последние годы разрослись, как грибы после дождя, на окраинах нашего городка, я быстро нашла ее дом. Это было внушительное строение в псевдогеоргианском стиле. Я слезла с велосипеда и прислонила его к стене дома.
— Она поможет мне, — уговаривала я себя. — Она позволит мне остаться у нее. Она не прогонит меня.
Я повторяла эти слова, как мантру, пока шла по свежей плитке дорожки, по обе стороны которой чернела земля с пробивающейся газонной травой.
Изабель открыла мне дверь с удивленным, но нельзя сказать чтобы неприветливым взглядом, и я почувствовала, как по моим щекам потекли слезы, неизменно вызываемые любым проявлением доброты. Она быстро провела меня в дом и усадила на оранжевый диван в пахнущей свежей краской коричнево-кремовой гостиной.
— Антуанетта, что случилось? — нежно спросила она, протягивая мне чистый, белый носовой платок.
Я доверяла ей, поэтому выложила все, что узнала от доктора. Я объяснила, почему была так напугана, рассказала, как плохо себя чувствую. То же молчание, что и в кабинете хирурга, теперь повисло в ее гостиной, и на лице учительницы я увидела обеспокоенный взгляд, сменившийся страхом.
— Антуанетта, — сказала она, — оставайся здесь. Мой муж пришел на ланч, он сейчас на кухне. Дай мне несколько минут, хорошо?
С этими словами она вышла из комнаты, и лишь тиканье часов на полке облицованного камнем камина нарушало тишину, пока я сидела в ожидании ее возвращения.
Но она не вернулась, а вместо нее в комнату вошел ее муж. По его мрачному лицу я поняла, что искать в этом доме пристанища бессмысленно.
— Это правда, что мне сейчас рассказала жена? — были его первые слова.
Остатки уверенности покинули меня, и я смогла лишь жалобно кивнуть головой и прошептать:
— Да.
Не обращая внимания на мое смущение, он продолжил:
— Моя жена очень расстроена. Но дело в том, что она беременна, и я не могу подвергать ее стрессам. Не знаю, о чем ты думала, когда шла сюда, но ты должна вернуться домой и поговорить со своей матерью.
Он направился к двери, жестом приглашая меня проследовать за ним. Я покорно выполнила его команду, а у порога еще раз взглянула ему в лицо, надеясь увидеть хотя бы проблески участия. Но их не было.
— Моя жена больше не желает видеть тебя здесь, — были его последние слова, прежде чем он закрыл дверь, словно вынося мне приговор.
К такой реакции окружающих мне вскоре пришлось привыкнуть, хотя я так и не поняла, в чем была причина.
В ушах настойчиво зазвучало эхо отцовского предупреждения: «Все тебя осудят. Твоя мама перестанет тебя любить, если ты все расскажешь». Я села на велосипед и поехала домой. Отец был в постели, но не спал.
— Антуанетта, — позвал он, как только я переступила порог, — поднимись ко мне.
Под тяжестью дурного предчувствия я поднялась по лестнице.
— Что сказал доктор? — спросил он, и по его взгляду я поняла, что он уже знает ответ.
— Я беременна, — бесстрашно ответила я.
Впервые его лицо не выразило никаких эмоций, он просто приподнял край одеяла, приглашая меня в постель.
— Я помогу тебе избавиться от этого, Антуанетта. Иди сюда сейчас же.
Но на этот раз я не сделала ни шага и покачала головой. Привычный страх рассеялся, и во мне поднялась слепая ярость.
— Почему же ты раньше не избавил меня от этого, когда совал в меня свой член? У меня три месяца беременности. Сколько раз за это время ты заставлял меня ложиться с тобой в постель?
Я испытала мимолетное удовлетворение, когда увидела, что страх, покинувший меня, теперь перекочевал к нему.
— Ты сказала доктору, что это я? — был его следующий вопрос.
— Нет, — солгала я под гнетом вернувшегося страха.
— Помни о том, что я тебе говорил, моя девочка, все будут обвинять тебя, если ты начнешь болтать. Тебя заберут от нас и запрут в приюте. И твоя мать тебе не поможет. Все тебя осудят.
Я уже видела по лицам трех человек, что его предсказание верно.
— Я скажу маме, что ты призналась мне в том, что ездила в Портраш, познакомилась там с какими-то мальчишками-англичанами и занималась с ними этим. Слышишь меня, Антуанетта? Ну, что ты собираешься рассказывать матери?
Силы покинули меня, и я произнесла то, что он хотел услышать:
— Я скажу ей, что встречалась с английским мальчиком, а теперь он уехал.
Он велел мне идти в свою комнату и ждать, пока он сам поговорит с матерью. Я покорно поплелась к себе.
Мне показалось, что прошла целая вечность, прежде чем стук входной двери возвестил о приходе матери. Из своей спальни я слышала бормотание их голосов, хотя слов разобрать не могла, а потом хлопнула дверь. Я догадалась, что отец ушел на работу. Но я все сидела на кровати, прижимая руки к своему набухшему животу, надеясь только на то, что взрослые помогут решить мою проблему, хотя совершенно не представляла себе, насколько это возможно.
Я знала, что не следует покидать свою комнату, пока не позовут. От голода сосало под ложечкой. Меня тошнило, но я все равно хотела дождаться, пока мама будет готова поговорить со мной.
Я расслышала свисток чайника. Ее голос окликнул меня. Дрожа от страха, я послушно спустилась на кухню. Она налила нам обеим чаю. Я с благодарностью схватила свою чашку, поднесла к губам и отхлебнула. Горячая чашка хотя бы согревала мои дрожащие руки, а сладкий чай успокаивал нервы. Я чувствовала на себе ее прожигающий насквозь взгляд, но упорно не смотрела на нее. Вместо этого я сидела, уставившись в чашку, ожидая, пока мать заговорит, что наконец и произошло.
— Кто отец? — спросила она холодным, безучастным голосом.
Я подняла глаза и, понимая, что моя ложь бессмысленна, все равно попыталась солгать. Но она даже не дала мне закончить.
— Антуанетта, — строго произнесла она, — скажи мне правду. Скажи, и я не буду сердиться.
Я встретила ее взгляд, в котором застыло выражение, по-прежнему мне не понятное.
— Папа.
Это все, что я смогла из себя выдавить. На что она ответила:
— Я знаю.
Она продолжала смотреть на меня в упор своими огромными зелеными глазами, и я знала, что ее воля, куда более сильная, чем моя, вытянет из меня по крупицам всю правду. Она спросила, когда это началось, и я ответила, что еще в доме с соломенной крышей. Я рассказала ей про поездки, но ее лицо по-прежнему ничего не выражало.