– Мне твоя мама звонила, – продолжает Даниэль. – Сказала, что ты вернулся. И что тебе, возможно, надо где-нибудь пожить. Я ей сказал, что тебе надо прийти барахло свое с моего чердака забрать.
– У меня, значит, барахло на чердаке? – спрашиваю я, потягиваясь на коротеньком диванчике и пытаясь переварить этот сюрприз. Яэль звонила Даниэлю? И говорила обо мне?
– У всех свое барахло на чердаке. – Даниэль смеется, как Брам, только более хрипло, прокуренно. – Так когда ты сможешь зайти?
Мы договариваемся на следующий день. Даниэль присылает мне эсэмэс с адресом, но в этом нет необходимости. Я знаю его квартиру лучше, чем его самого. Всю его мебель из прошлого: полосатое, как зебра, кресло-яйцо, лампы пятидесятых годов, которые Брам отыскивал на блошиных рынках и ремонтировал сам. Я даже помню, как там пахнет пачули. «Этот запах стоит тут уже двадцать лет», – говорил Брам, когда мы с ним туда заходили – починить кран или передать ключи новому жильцу. Когда я был маленьким, по сравнению с нашим тихим районом у внешнего канала, этот энергичный многонациональный квартал, расположенный прямо напротив полного сокровищ рынка Альберта Кёйпа, казался другой страной.
За эти годы район сильно изменился. В кафе вокруг рынка, которые раньше были рассчитаны на рабочий класс, теперь подают блюда с трюфелями, а на самом рынке, где торгуют рыбой и сыром, появились дизайнерские бутики. Дома тоже стали богаче. В панорамных окнах видны сияющие кухни, дорогая элегантная мебель.
Но у Даниэля не так. Когда его соседи делали ремонт и меняли все, что можно, его квартира застряла во временной дыре. Полагаю, там до сих пор ничего не изменилось, особенно после его предупреждения, что звонок не работает; он сказал позвонить по телефону, когда я приду, и он скинет мне ключи. Так что я оказываюсь сбит с толку, когда Даниэль приглашает меня в гостиную с крупным бамбуковым паркетом, стенами цвета сухой полыни, современными низкими диванами. Я осматриваюсь. Комнату не узнать – за исключением кресла-яйца, но и на нем сменили обивку.
– Малыш, – говорит Даниэль, несмотря на то что никакой я не малыш, я на несколько пальцев выше его. Я смотрю на дядю. В его рыжеватых волосах появилась проседь, морщины в уголках губ стали чуть глубже, но в целом он все тот же.
– Дядя, маленький мой, – отшучиваюсь я, поглаживая его по головке, отдаю ключи и иду смотреть дальше. – Постарался ты тут, – говорю я, постукивая пальцем по подбородку.
Даниэль смеется.
– Пока готово только наполовину, но это наполовину больше, чем ничего.
– Верно сказано.
– У меня большие планы. Настоящие. Где же они? – Он выглядывает в окно, где в небе с громким гулом летит самолет. Даниэль провожает его взглядом, а потом возвращается к поискам, он крутится, роется на забитых книжных полках. – Идет медленно, потому что я сам все делаю, хотя мог бы позволить себе нанять рабочих, но у меня такое чувство, что надо самому.
Мог бы позволить? Даниэль всегда был беден; Брам ему помогал. Но теперь Брама нет. Может, его очередное азиатское предприятие оказалось успешным. Я смотрю, как дядя мечется по комнате, ищет что-то, наконец, находит какие-то схемы под кофейным столиком.
– Жаль, он сам не может мне помочь; думаю, он был бы рад, что я, наконец, тут обживаюсь. Но я в некоторой степени ощущаю его присутствие. И по счетам он платит, – говорит Даниэль.
До меня не сразу доходит, о ком речь, о чем речь.
– Баржа? – спрашиваю я.
Он кивает.
Пока я был в Индии, Яэль Даниэля практически не упоминала. Я думал, что они больше не общаются. Брама нет, какой смысл? Они друг другу никогда не нравились. Ну, мне так казалось. Даниэль «с приветом», небрежный, транжира – Яэль любила все это в Браме, но в нем это проявлялось в менее экстремальной форме. Она ворвалась в жизнь братьев, после чего для Даниэля все сильно изменилось. Даже мне в их романе места практически не было, а каково пришлось ему, можно только представить. Я понимал, почему Даниэль переехал в другую половину земного шара, когда объявилась Яэль.
– Завещания он не оставил, – говорит Даниэль. – Ей необязательно было это делать, но она, конечно же, сделала. Заботливая у тебя мама.
Правда? Я вспоминаю свою поездку в Раджастхан, эту ссылку, которая пошла мне на пользу. А еще Мукеша, который по ее наказу не только отменил мой верблюдный тур и не дал улететь раньше, но и отвез в клинику в тот день, когда, похоже, все меня ждали. Мне Яэль всегда казалась недоступной, я думал, что она заботится обо всех, кроме меня. Но я начинаю подозревать, что, может, я просто неправильно понимал, что именно она для меня делает.
– Начинаю это замечать, – говорю я Даниэлю.
– Вовремя. – Он чешет бороду. – Я же тебе кофе не предложил. Будешь?
– Не откажусь.
Я иду вслед за ним на кухню, она еще старая, ящики с отломанными углами, потрескавшаяся плитка, древняя газовая плита, раковина, в которой течет только холодная вода.
– Кухня – следующая на очереди. А потом спальни. Может, я несколько преувеличил, когда сказал, что я на середине. Надо браться за работу. Ты бы переехал ко мне, помог. – Даниэль громко хлопает в ладоши. – Папа твой всегда говорил, что ты парень рукастый.
Я сам в этом не уверен, но Брам действительно обращался ко мне за помощью, когда надо было сделать кому-нибудь ремонт.
Даниэль ставит кофе на плиту.
– Мне надо бы поднажать. У меня всего два месяца осталось, а часики-то тикают.
– До чего два месяца?
– А черт. Я же тебе не сказал. Только матери говорил. – Он расплывается в улыбке и становится так похож на Брама, что у меня сердце щемит.
– А ей что сказал?
– Уиллем, я стану отцом.
Мы пьем кофе, и Даниэль рассказывает мне свои грандиозные новости. В возрасте сорока семи лет этот извечный холостяк наконец встретил любовь. И поскольку мужчины семьи де Рюйтеров никак не могут по-простому, матерью его ребенка станет женщина из Бразилии. Ее зовут Фабиола. Познакомились они на Бали. Живет она в штате Баия. Он показывает мне фотографию женщины с оленьими глазами и светящейся улыбкой. Потом – гармошку писем толщиной в несколько сантиметров – это переписка с различными правительственными организациями, его попытки доказать законность их отношений, чтобы она могла получить визу, после чего они поженятся. В июле он поедет в Бразилию, готовиться к родам, которые должны состояться в сентябре, и, как он надеется, вскоре они сыграют свадьбу. Если все пойдет хорошо, осенью они приедут в Амстердам, а зимой вернутся в Бразилию.
– Зимой там, летом тут, а когда он дорастет до школьного возраста, поменяем сезоны местами.
– Он? – спрашиваю я.
Даниэль улыбается.
– Это мальчик. Мы уже знаем. И имя выбрали. Абрао.
– Абрао, – повторяю я, смакуя.
Даниэль кивает.
– Португальское прочтение имени Авраам.
Мы оба какое-то время молчим. Авраам – это же полное имя Брама.
– Ну, так ты переедешь ко мне, поможешь? – Он показывает мне чертежи, одну спальню планируется разделить на две; в этой квартире, где некогда жили два брата, какое-то время жили втроем, потом остался один Даниэль. Потом долгое время даже его не было.
Теперь нас снова двое. И вскоре станет больше. Моя семья все уменьшалась, уменьшалась, а теперь необъяснимым образом снова начала увеличиваться.
Тридцать четыреИюньАмстердам
Мы с Даниэлем едем в магазин сантехники за душем, как вдруг у его велика спускает колесо.
Мы останавливаемся. Гвоздь вонзился очень глубоко. Сейчас половина пятого. Магазины закроются в пять. А впереди – выходные. Даниэль хмурится и вскидывает руки, он расстраивается, как ребенок.
– Черт возьми! – ругается он. – Слесарь же завтра придет.
Сначала мы отремонтировали спальни – профили, гипсокартон, штукатурка, бардак, ни один из нас этого делать не умеет, но при помощи книг и старых друзей Брама нам удалось сделать крошечную «главную» спальню с кроватью на втором ярусе, и еще более крошечную детскую, в которой теперь жил я.
Ремонт шел медленно, времени потребовалось больше, чем мы ожидали, а осталась еще ванная. Даниэль думал, что просто – заменить арматуру семидесятилетней давности на новую, но оказалось, что все совсем не так. Нужно менять все трубы. Координировать прибытие ванной, раковины и сантехника – очередного друга Брама, который берет недорого, но работает только по ночам и в выходные – трудновато для Даниэля, который и так уже напряг все свои способности в сфере логистики, но он не сдается. Он все твердит, что если уж Брам построил для своей семьи хаусбот, то он, черт возьми, отремонтирует квартиру для сына. Это мне тоже странно слышать, ведь я всегда думал, что Брам делал хаусбот для Яэль.
Сантехник приходил накануне вечером, мы думали, что все уже будет полностью закончено, но он сказал, что установить прибывшую ванну не может, так как сначала нужно встроить душ. Теперь, пока у нас нет душа, мы не можем закончить класть плитку в ванной и перейти в кухню – как сказал слесарь, возможно, там тоже потребуется менять трубы.
По большому счету Даниэль подходит к ремонту с энтузиазмом ребенка, строящего на пляже замок из песка. Через день по вечерам они с Фабиолой разговаривают по скайпу, он таскает свой старенький ноутбук по всей квартире, хвастаясь последними изменениями, они обсуждают, куда ставить мебель (она очень увлекается фэн шуем) и какие цвета использовать (голубой для их комнаты; у ребенка – цвета топленого масла).
При таком графике звонков видно, как растет живот. Когда сантехник ушел, Даниэль признался, что слышит, как ребенок тикает там внутри, как старый будильник.
– Закончим мы или нет, он появится, – сказал тогда дядя, качая головой. – Сорок семь лет, казалось бы, я должен уже быть готов.
– Может, к такому и нельзя подготовиться, пока оно не произойдет, – ответил я.
– Мудрые слова, малыш. Но, черт возьми, если я сам не готов, я хоть квартиру подготовлю.