бан не знал.
Свидание назначено, и он понял, куда ему следует направляться, чтобы замкнуть круг и перешагнуть порог заветной двери. Эстебан швырнул книгу на пол и осторожно приблизился к телефону. Он сразу заметил, что кто-то вытащил из автоответчика магнитофонную кассету, кроме того, было видно, что этот кто-то с силой лупил по кнопкам, торопясь прослушать сообщения автоответчика, прежде чем забрать кассету с собой. Эстебан нажал три цифры номера полиции и стал ждать ответа. Страх и тревога отступили перед внутренней уверенностью, что все должно вот-вот завершиться, что осталось выполнить последние формальности; и ему даже показалось, что он уже живет в завтрашнем дне, то есть переместился в эпилог этой авантюрной истории. Тут он услышал в трубке сонный голос и попросил позвать инспектора Гальвеса. Инспектора Гальвеса в участке нет, он заступит на дежурство в девять утра. Эстебан продиктовал в трубку адрес и сказал, что инспектор должен явиться сюда как можно скорее. Потом Эстебан повесил трубку, не дослушав протесты невидимого собеседника, который хотел узнать, кто передал сообщение. Эстебан быстро пошел к лестнице, сигарета вяло висела у него на губе. Не было смысла подниматься в квартиру Алисии — пустая трата времени; теперь и так совершенно ясно, где она находится, где ждет его — под барабанную дробь, которая завершает симфонию. Небо над улицей Католических Королей напоминало огромный плавильный горн, куда лился желтый утренний свет, хотя ему все никак не удавалось сгуститься. Эстебан остановил такси и сел на заднее сиденье; ему больше ни о чем не хотелось думать — ведь скоро состоится встреча с персоной, которая ответит на все вопросы и, ясное дело, этой частью программы не ограничится. Он ехал навстречу гибели, послушно лез в капкан, и капкан должен непременно, как он знал, уничтожить его. Он вышел из машины рядом с массивной церковной дверью, в двери светилась щель, из чего он заключил, что его ждут. На фасаде все еще горела лампа — рассветный ветер раскачивал ее туда-сюда, и по двери пробегали какие-то каракули и тени. Входя в калитку маленького садика, Эстебан подумал, что ему не помешало бы оружие, но подумал как-то равнодушно и апатично: он готов был принять худшее, лишь бы все наконец разъяснилось и разрешилось. Он медленно толкнул дверь и, опустив глаза в пол, вошел в церковь. И тут же почувствовал страшную сырость, которая завладела всем помещением, до самых нервюр, вернее, сырость почувствовали его кости. Первый удар рассек ему щеку, но он успел отпрянуть, потом поднес руку к лицу и зажал рану, из которой струилась кровь. Второй удар пришелся на висок, и Эстебан только и успел осознать, что колени его подгибаются — темная пелена застелила ему взор, он рухнул на пол.
Повернув голову направо, он почувствовал, что в черепной коробке у него тотчас случилось землетрясение, поэтому он поспешно закрыл глаза. С болезненной отчетливостью он ощутил рану на лбу, боль от веревок, безжалостно впившихся
в запястья, знакомый запах шампуня, который шел от волос Алисии, касавшихся его лица. Он снова попробовал, преодолевая дикую боль, покрутить головой, попробовал коснуться своей щекой щеки Алисии. Их связали вместе за руки — спиной к спине, так что они могли двигаться только синхронно, что они сейчас и проделали, чтобы подбодрить друг друга. Они находились в середине трансепта, откуда хорошо была видна неброская изысканность церкви, хотя длинные реставрационные леса почти полностью закрывали стены, оставшиеся без росписи и скульптур. Богато украшенный алтарь был, как занавесом, затянут белой тканью и полиэтиленом. Эстебан снова покрутил головой, касаясь головы Алисии. Он с горькой иронией подумал, что это тот редкий случай, когда губы их разделяло совсем небольшое расстояние. Церковь освещал только луч света, проникающий сквозь витраж и слепящий Алисию. От каменной стужи движения Эстебана стали замедленными и тяжелыми. Они с Алисией переговаривались — очень тихо, почти шепотом, — когда губы одного доставали до уха другого. Оба, по их уверениям, чувствовали себя нормально. В центре нефа двигалась некая фигура — человек старательно собирал краски и кисти, демонстративно не обращая внимания на телодвижения пленников. Между тем Эстебан, раздирая в кровь пальцы, пытался справиться с узлами на веревках, мучительно стягивающих запястья. А еще у него болела грудь, словно легкие требовали прочистки, но все равно ему страшно хотелось курить.
— Я видел тебя в кабинете Адиманты! — закричал Эстебан, испугавшись грохота собственного голоса, взлетевшего к потолку. — Ты там среди других слушателей, принаряженная и с приклеенной улыбочкой — специально для фотографии. Тут я сразу все и сообразил.
— Правда?
— Правда, и ты отлично это знаешь. — Мизинец отвоевал кусочек веревки. — Ты ведь с самого начала надеялась, что я сумею во всем разобраться, иначе не стала бы устраивать весь этот театр, и нам пришлось бы поскучать. Благодарю, сеньора психолог. Большое спасибо.
— Не за что. — Мамен обмакнула кисть в банку с черной краской и теперь выбирала нужную точку на полу.
— Ты и вправду училась в Лиссабоне, да, но изучала ты не только психологию. Думаю, тебе вполне хватило двух курсов в фонде Адиманты, по крайней мере для того, чтобы наловчиться обрабатывать чужие мозги. Ведь это ты, ты еще в самом начале внушила Алисии образ проклятого города, ты травила ее, преследовала, едва не свела с ума. А потом прописала ей кое-какие лекарства — и вперед!
Эстебан спиной чувствовал, как часто задышала Алисия, — все, что она слышала, было для нее подобно ударам хлыста. Луч света, проникавший через витраж, по-прежнему бил прямо в зеленые глаза, поэтому она с трудом различала, что происходит вокруг. Бедная наивная Алисия, так и не научившаяся разбираться в людях. Сейчас она с удовольствием пожалела бы саму себя, если бы не чувствовала такого бешенства — и такого отчаяния.
—Да, дорогой мой филолог. — Мамен пыталась изобразить на четырех мраморных плитах круг. — Эта глупая гадалка, Азия Феррер, была недалека от истины, только вот ее дешевый лексикон все испортил. Господи, что она несла про астральные тела, какую чушь! Сон, любой сон — результат определенного психического состояния: достаточно заставить другого человека настроиться на ту же частоту, и он будет видеть во сне то, что ты захочешь. Не скажу, чтобы это было таким уж легким делом, но изобретать что-то тоже не пришлось. Хотя нельзя не отметить, что это требует больших затрат энергии. Алисия, радость моя, знаешь, я провалялась две недели в постели, после того как изготовила для тебя этот город и сеньора Бенльюре, который получился у меня только с четвертого захода.
— Да? Поверь, я тебе очень сочувствую, — вздохнула Алисия.
Руки Эстебана продолжали заниматься веревками и при этом щекотали ее.
— Годы, которые я провела рядом с Адимантой, принесли мне много пользы, — продолжила Мамен, нарисовав полукруг. — Да, Эстебан, и курс нейропсихологии в Лиссабонском университете я тоже прошла, но это — так себе, ничего особенного, должна тебе сказать. Зато Адиманта развил способности, которые с детства упрямо рвались наружу: во мне всегда жила какая-то стихийная неистовая сила — вот тут, внутри черепной коробки, и время от времени она порождала образы и мысли, хотя понять, откуда они брались, было невозможно. Видимо, тут нет ничего странного, некоторые люди с этим рождаются. Скажем, кто-то наделен талантом скрипача, но если не развивать талант, он исчезнет. Так что два года в фонде Адиманты я даром не потеряла, уж поверь мне, не потеряла. Я училась, тренировалась, я могла целые ночи проводить без сна — лишь бы укрепить свои способности.
Однажды я вдруг поняла, что раз природа наделила меня подобной властью, значит, я призвана взять на себя некую роль, значит, у меня есть особое предназначение. Не знаю, можете ли вы, обычные люди, понять то, о чем я сейчас говорю.
— Отлично можем, сеньора мессия, — отозвался Эстебан, который в этот миг почти справился с первым узлом.
— Я обнаружила книгу Фельтринелли в библиотеке фонда, и только много позже мне стало известно, что здесь, в Севилье, тоже имеется один экземпляр. Я не очень хорошо знаю латынь, но гравюры меня очаровали — прекрасные изображения дворцов, статуй, ангелов. Я заглянула на последнюю страницу, туда, где помещены дракон и стихотворение, и меня они здорово заинтриговали. Адиманта рассказал мне историю Игнасио да Алпиарсы, историю секты Заговорщиков. В музее фонда хранится один из ангелов, Самаэль — самый первый. Опять же, не думаю, что вы мне поверите, но в тот миг, разглядывая бронзовое лицо, я поняла, что моя судьба — стать папессой, супругой Сатаны, что я должна занять выдающееся место среди смертных.
— Конечно, еще бы, с такими-то руководителями. — Пальцы левой руки у него уже были свободны.
— Всегда есть чему учиться, сын мой. — Черный круг был завершен, Мамен начала рисовать второй — внутри первого, но уже красной краской, начав с востока. — Мне надо было получить четырех ангелов, четыре надписи на пьедесталах, чтобы восстановить зашифрованный текст Фельтринелли. Я стала как одержимая искать ангелов у европейских антикваров. В Лондоне, Берлине, Париже. Но находила лишь какие-то следы, какие-то упоминания, не более того. Потом узнала, что четвертый ангел, Махазаэль, безвозвратно погиб во время войны, зато в архивах коллекции Фанкельхейна нашелся текст с пьедестала. Тут я и познакомилась с Рафаэлем Альмейдой.
— Тебя познакомила с ним Мариса, — быстро вставила Алисия.
— Да, Мариса, конечно Мариса. — Мамен отступила на несколько шагов, чтобы проверить, ровным ли получался второй круг, — Разумеется, к тому времени Мариса уже успела пару раз с ним переспать. Мы, психологи, умеем догадываться о том, что происходит в жизни других людей. Альмейда был порядочной свиньей и любил, чтобы женщина выполняла некоторые его капризы, а если она соглашалась, он становился любезным, разговорчивым и даже щедрым.
— Значит, и ты спала с ним, — сказала Алисия, которую по-прежнему слепил луч света из окна.