– Ну извини, Алёнка. Видать, сегодня не судьба. Давай в другой раз.
Так ведь она ещё и не согласилась. Не мысли же он её прочитал?
А Белый отбросил сигарету, обогнув Алёну, зашагал, всё так же неспешно, расслабленно. Она проводила его взглядом, хмыкнула озадаченно, нахмурила брови, вспоминая, что недавно произошло и куда и зачем она шла, потом рванула домой.
Войдя в квартиру, сбросила сапоги, куртку вешать не стала, швырнула на тумбу под зеркалом, зашла в туалет, потом на кухню, потом к себе в комнату, упала на кровать, ткнулась лицом в подушку и сразу вспомнила, как там Лиля говорила про сопли, досадливо простонала, развернулась лицом к стене, уставилась на цветочки на обоях. Потом опять закрыла глаза, с прежним желанием превратиться в кого-то другого. К тому же, она почти не спала ночью. Хотя и сейчас вряд ли заснётся. Но будто в пику ей, очень даже быстро заснулось.
Вечером, когда уже родители вернулись с работы, позвонил Шарицкий. Чего он там хотел, Алёна так и не узнала, трубку взяла мама. Через несколько секунд после того, как умолкли нудные трели, она объявилась у дочери в комнате, сжимая в ладони радиотелефон, сообщила:
– Тебя Андрюша спрашивает.
Алёна презрительно скривилась.
– Скажи ему, что мне не о чем с ним разговаривать.
Мама удивлённо приподняла брови, предложила:
– Может, ты сама скажешь?
– Нет! – отрезала Алёна, но буквально через мгновение передумала: – Хотя – да. Давай. Сама. Чтобы он понял. А то ведь ты начнёшь по-хорошему, по-вежливому, а он не поймёт.
Мама опять приподняла брови, поджала губы, пробормотала:
– Ясно.
И вышла из комнаты. Алёна метнулась было за ней, чтобы догнать, отобрать трубку, но опять моментально передумала.
Дёргаться тут ещё из-за дурака Шарицкого, нервы тратить. Да и он, даже несмотря на прикрывающую микрофон мамину ладонь, наверняка всё слышал. А мама сейчас положит телефон и непременно припрётся выяснять, что же случилось. Или, не откладывая, начнёт выпытывать прямо у Андрюхи.
Но, если он обо всём расскажет маме, Алёна его… Алёна его… проклянёт. И больше никогда-никогда в жизни даже не посмотрит в его сторону, не то что заговорит с ним. Он просто перестанет для неё существовать. Всё! Нет больше в мире Андрюхи Шарицкого.
Дверь распахнулась.
– Алёнушка…
– Мам! – взвилась Алёна. – Да не называй ты меня этим дебильным именем.
– Господи! – мама всплеснула руками. – Да как же мне тебя тогда называть?
– Как угодно. Только не Алё-онушка.
– Ох, Алёнка, – встревоженно вздохнула мама. – Что с тобой происходит?
– Ничего, – насуплено выдала Алёна. – Всё, как обычно.
И в этом-то как раз весь ужас.
А на следующий день на первый урок в школу она нарочно явилась к самому звонку. Глядя прямо перед собой прошла от дверей до нужного прохода, двинулась по нему, подгоняемая в спину требовательной резкой трелью, мимо своего места к последней парте, к обычно пустующему стулу возле известной классной оторвы Снежанки Мухиной.
Снежа изумлённо вылупилась, но не возразила. А Шарицкий, конечно же, нарисовался рядом, не успел дозвенеть звонок на перемену.
– Алён.
Он, что, надеялся «утро вечера мудренее». За ночь Алёна перебесится, и теперь всё будет опять как прежде. Обиды забудутся – мир, дружба, жевачка. Ага, конечно!
– Отвали, недомерок. Сказала же. И больше никогда не подходи.
И он опять – посмотрел напряжённо и… отвалил. Взял и отвалил.
Ну и пусть катится! Раз реально такой придурок, раз не понимает, что не сбегать надо, а остаться, и сказать ещё раз «Алён» и что-нибудь другое, типа «Ну, ладно тебе, ну не дуйся, ну хочешь, убей» и признаться, что был не прав. Тогда бы она ещё немного повыделывалась для вида, чтобы он наконец почувствовал и осознал, насколько ей плохо. А потом бы она тоже сказала «Ну ладно, прощаю» и пересела бы назад к нему.
Но он ничего не понял, совсем ничего. А, значит, им точно не пути. Не нужен Алёне такой друг.
Это был единственный случай, когда они поссорились настолько серьёзно и потом долго-долго сторонились друг друга, не замечали, не общались, не заговаривали. И даже сейчас при воспоминаниях о нём становилось неудобно и стыдно.
Господи, да какой же ненормальной она была! Вот именно тогда, в тот раз. И ещё немного попозже.
А ведь всё из-за неё, из-за Лили.
16
Опять, наверное, слишком по-детски и не очень достойно, но пока ехали и болтали, отчитываясь друг перед другом о проведённом в расставании времени, больше всего Алёна думала о Лиле. Хоть и не спросила про неё ни разу. Очень надо. И думала, честно сказать, не очень приятное, представляла, как та сейчас выглядела и, конечно, рисовала её мысленно не в самом выгодном свете.
Упорно предполагалось, что та располнела и подурнела, превратилась в такую типичную тётку. И дело даже не в обычно прилагаемым к этому образу застиранном домашнем халате и навеки пропитавшем запахе жареной рыбы и кислых щей. Внешнее не столь уж и важно. Но со временем разрастается и проявляется острее то, что скрывалось внутри. И на лице отражается, в том числе. А внутри у Лили прятались не самые возвышенные качества и эмоции.
Но, возможно, Алёне просто так казалось. Тогда. У неё же было очень весомые причины для неприязни. А так легко видеть то, что хочется видеть, и не замечать остальное, идущее вразрез с заранее сложившимися ожиданиями или предвзятым отношением.
Однако и сейчас полностью избавиться от неприязни никак не получалось, хотя Алёна больше не та взбалмошная девочка-подросток с кашей в голове, саднящей раной на сердце и эмоциями, бьющими через край. Всё давно-давно перегорело, переболело, остыло, и даже, пожалуй, замёрзло, покрывшись толстой коркой льда. Она прекрасно научилась держать себя в руках, да так, что иногда казалась окружающим чересчур неприступной, бесстрастной, приземлённой.
Ну и пусть!
Дом, к которому они подъехали, был из разряда продвинутых новостроек. Не элитный, конечно, но и не стандартный муравейник, попытавшийся вместить в себя максимальное количество квартир и жильцов. Закрытый ухоженный двор со своей детской площадкой и парковкой. А Глеб работал в территориальном управлении РЖД и на довольно солидной должности. И это было так странно – сопоставлять их прошлых и нынешних, даже саму себя, не говоря уже про Глеба и Андрюху Шарицкого. А чем занималась Лиля, Алёна то ли прослушала, то ли речь об этом так и не зашла.
Квартира оказалась большой и просторной, судя по габаритам прихожей, и наверняка не той, в которую Глеб с семьёй съехал от родителей, скорее всего, купленной не столь давно. И обставлена она была с определённым вкусом и стилем. Возможно, даже дизайнер поработал. Или это Лиля сама?
– Лиль, ты где? – захлопнув дверь, крикнул Глеб. – Мы пришли. И я тут не один, ещё и вместе с Димкой. И не только. – И воодушевлённо добавил, заметив возникшую в прихожей жену: – Представляешь? Возле университета столкнулись с Алёной.
– С кем?
Лиля появилась не со стороны кухни, скорее всего, вышла из комнаты, уточнила недоумённо. Неужели не помнила?
Помнила. Ещё как. Скользнула взглядом по сыну, по мужу, и упёрлась в Алёну. И узнала.
Брови приподнялись, глаза распахнулись, а губы плотно сжались, заставив затвердеть по-прежнему круглые щёки.
Она не подурнела и не располнела. Ну, может, прибавила несколько лишних килограммов, но те её не портили, делая ещё более фигуристой и статной. Быть худышкой Лиле бы точно не подошло, а так – самое то.
– Добрый вечер! – вежливо выдала Алёна.
– Да, добрый, – подтвердила Лиля, качнув головой.
Цепкий настороженный взгляд попытался проникнуть в сознание, прочитать мысли, выяснить определённо и сразу, с какой целью явилась гостья.
Да чисто из любопытства. Посмотреть, чем это может обернуться, но без расчёта на какой-то особый эффект.
А Глеб всё говорил, выкладывая подробности встречи, и при этом тепло и довольно улыбался – он действительно был рад. Забрал у Алёны пальто, распорядился:
– Ты, давай, проходи. В комнату. Сейчас поужинаем, чаю попьём. – Потом развернулся к жене. – Лиль, может, в магазин надо? Торт там прикупить, или чего. Вон Димка, пока под рукой, быстренько сгоняет.
Лиля равнодушно пожала плечами.
– Хотите торт? Так конечно.
Алёна не вмешивалась. Во всех этих фразах наподобие «Ой да ладно. Ну что вы? Зачем так суетиться ради меня?» одно бессмысленное кокетство.
Гость – это всегда незапланированная суета, а уж как будут велики её масштабы, хозяева решают сами. Насколько они захотят развернуться? И это ведь её пригласили, а не она неожиданно заявилась к ним домой.
Лиля, как и подобает хозяйке, отправилась на кухню, а Глеб развернулся к сыну.
– Дим!
Тот особого рвения не выказал, но и не возмутился.
– Хорошо, – произнёс негромко, снимая с крючка только что повешенную куртку. – Сгоняю. Чего покупать-то?
– Ну-у, – протянул Глеб задумчиво, коротко глянул на Алёну, опять улыбнулся. – Чего-нибудь повкуснее. К чаю. Но не слишком банальное. Да сам выберешь.
Он выдал Диме деньги и ключи от машины и опять обратился к Алёне, качнув головой и хитро подмигнув:
– Пойдём. Не стесняйся.
Теперь она вскинула брови, изображая удивление: и как он мог предположить, будто она стесняется? Но, если честно, ощущался какой-то лёгкий дискомфорт, или даже не слишком лёгкий. Они ведь так давно не виделись, и неважно, насколько близки были когда-то, прошедшие годы могли легко свести на нет даже самые тесные отношения, превратить любовь в неприязнь, понимание в отчуждение. Но Глеб, похоже, считал, что всё осталось прежним, и кое в чём он оказался прав. Что уж точно не изменилось – Алёна с Лилей, как и раньше, не испытывали особой симпатии друг к другу, и настоящее тут не играло абсолютно никакой роли.
17
Прошли в гостиную. Здесь тоже было всё довольно миленько: сдержанные цвета, современная мебель, ничего нарочито лишнего, почти идеальный порядок, особенно, если сравнивать с Алёниной квартирой. У неё у самой – однушка, хотя тоже довольно просторная, тоже из новостроек и, главное, своя собственная.